Сейчас ее отношение к детям мало изменилось, ничто не шевелилось в ее душе при взгляде на младенца в коляске или топающего в школу мальчугана. Дело в том, что Джемма не относилась к зреющей внутри ее жизни как к ребенку. Она не могла представить его себе в обличье новорожденного, зато прекрасно представляла, как он подрастет. Это, конечно, будет сын, а никакая не дочь. Джемма смирилась, что родит ребенка – и любила его уже заранее. Однако не говорила об этом никому, даже мужу, потому что хотела до дна испить это дарованное ей откровение и не желала никого посвящать в свое таинство.
Появление в семье молодого мужчины, Оливера, во многом изменило уклад жизни дома, и особенно фермы Вейлмартов-Донованов. Теща Кэтрин вздохнула спокойнее, когда сообразила, что он всерьез взялся за их дела. Конечно, Джемма была тут хозяйкой и царила среди грядок, клумб, сараев и хлевов, но ведь Джемма была только маленькой девочкой в глазах своей матери. Кэтрин всегда смотрела с недоверием на ее кипучую деятельность и каждый день помимо собственной воли ждала известия, что все пошло прахом, что овец скосила болезнь, или дождем залило теплицу, или морозом побило вишни, или… Да мало ли что может случиться на ферме, которой управляет не мужчина, а взбалмошная девица, пусть даже эта девица – ее собственная дочь. Кэтрин слишком сильно недооценивала саму себя, чтобы оценить по достоинству Джемму. Теперь же все изменилось. Появился Оливер, крепкая опора. Но в этот же день Кэтрин нашла новый повод для беспокойства и стала опасаться, как бы Джемма не сглупила и не выкинула какой-нибудь фокус. Ведь ей вряд ли могло понравиться, что Оливер вносит коррективы в дела фермы.
Однако Кэтрин волновалась зря. Оливер оказался достаточно умен, чтобы еще до свадьбы понять, кто истинная хозяйка на этих землях. Со свойственной ему предприимчивостью и деликатностью каждое свое предложение об обустройстве фермы он высказывал вслух при Джемме и пытался по ее говорящим глазам понять ее мнение. С каждым днем Джемма все чаще соглашалась с идеями Оливера, и если спорила, то по существу, а не просто ради спора.
Так продолжалось два месяца со свадьбы. Наступил декабрь. Джемма, не любившая холод и промозглость, все чаще засиживалась у камина в гостиной, кутаясь в пуховую накидку. Ее шоколадные глаза приобретали от огня (Оливеру казалось, что это от огня) какой-то новый оттенок. Молодая женщина все больше погружалась в свои мысли, какое-то дремотное оцепенение, и муж не мог понять, где она бродит. Иногда, позвав ее, он натыкался на ее ищущий взгляд, и вместе с узнаванием в ее глазах он замечал разочарование. Словно в своих видениях она искала кого-то, но не его.
– Джемма, я говорю, – он примостился у ног жены и обхватил ее колени руками, – про новые парники. В них можно было бы вырастить куда больший урожай овощей. Помидоры, например. Да и клубника не помешала бы. Как думаешь?
Джемма неопределенно покачала головой. Оливер не понял, что это означает, и пояснил:
– Нужно решать в ближайшее время, чтобы успеть построить до весны.
– Делай, как посчитаешь нужным, Олли, – улыбнулась она и взъерошила волосы. Оливер улыбнулся ей в ответ и не заметил, как изумленно подняла голову от книги Кэтрин, сидевшая у окна. Пораженная – вот какая она была. Джемма не стала выспрашивать подробностей у Оливера, не уточнила, где лучше поставить парники, сколько нанять для этого плотников и сколько земли под это отвести. Это было не похоже на Джемму, так не похоже, что Кэтрин, во всем искавшая подвох, не на шутку взволновалась. Она отложила книгу и стала исподтишка разглядывать дочь, будто хотела найти в ее облике ответы на свои вопросы. От материнского глаза не укрылись бледные синеватые тени, залегшие у ресниц, загадочная улыбка, дремавшая в уголках припухших губ, заострившийся нос. Но только когда Джемма как-то по-особенному наклонилась к огню с кочергой, чтобы поворошить угли, Кэтрин осенило.
Когда Оливер ушел в ванную, она проворно подошла к дочери и заговорщицки подмигнула. Джемма удивленно приподняла бровь.
– Ты хитрюга, – приобняла ее мать. – И долго еще собиралась не говорить?
Джемма вздохнула. Где, как, чем она себя выдала – поздно было гадать.
– Откуда ты знаешь? – нахмурилась она. Кэтрин смотрела на нее с таким воодушевлением, что Джемме тут же стало дурно, тошно. Она была уверена, что это не от беременности, а от маминого энтузиазма.
– Ласточка, я тебя выносила – и бог знает сколько раз наблюдала этот процесс со стороны!
Джемме ничего не оставалось, как покаянно кивнуть.
– Боже. Вот это новость. Я стану бабушкой. А папа с мамой – даже прабабушкой и прадедушкой. – Лихорадочное возбуждение захлестнуло Кэтрин, отчего ее бесцветные черты лица преобразились. На щеках вспыхнул румянец, глаза влажно заблестели от навернувшихся слез, и к Кэтрин на мгновение вернулась ее былая тонкая красота уроженки Туманного Альбиона.
– Ну, перво-наперво я сама стану мамой, как это ни странно, – усмехнулась Джемма. Она так огорчилась, что ее тайна раскрыта, что хотела сперва упросить Кэтрин держать все в секрете, а потом, по своему обыкновению, сбежать куда-нибудь подальше. Но на улице были дождь и темнота, и ветер выл в камине. Нечего и мечтать. Да и смешно это, шила-то в мешке не утаишь, было бы забавно пытаться скрыть беременность в семье, которая вся вертится вокруг нее, как планеты вокруг солнца. Однако все эти размышления мало утешили Джемму.
– Мама Джемма, – улыбнулась Кэтрин и прижала дочь покрепче. Обняв хрупкую мать, Джемма посмотрела поверх нее через комнату. И закусила губу, стараясь не выпустить на волю крик запоздалого раскаяния. В проеме двери стоял Оливер с зажатым в руках полотенцем. Он, конечно, все слышал, иначе его рот не был бы так красноречиво открыт. Значит… Значит, молчание Кэтрин Джемме уже не понадобится. Тайна раскрыта раз и навсегда.
Оливер стоял с таким выражением лица, что Джемме, несмотря на торжественность момента, стало смешно. Удивление, оторопь, радость, озадаченность, облегчение – все это мелькало быстрее, чем кадры на белом полотне киноэкрана. Кэтрин, почувствовав, как напряглась спина дочери, отстранилась и бросила взгляд на дверь. И мелкими шажками побежала через комнату обнимать и зятя.
– Поздравляю, Олли, сыночек!
– Я… – Его голос осип. – Я что-то пропустил в этой жизни?
– Нет, ты как раз вовремя, – едва заметно сыронизировала Джемма. – Мама как раз подтвердила мои подозрения. Я беременна. Та-дам!
Она театрально всплеснула руками. Оливер замер, и в трех головах эти слова отозвались разным эхом. При этом всем им показалось, что звуки Джемминого голоса рикошетят от стены к стене и, наконец, виснут где-то посреди комнаты.
– Ух ты! – вдруг как-то совсем по-детски завопил Оливер, кидаясь обнимать и кружить Джемму по комнате. – Теперь ты моя! Теперь уж точно моя!
Она весело смеялась, Кэтрин тоже – хотя в голове у последней уже поселилось опасение, как бы молодой муж не навредил ребеночку своим бурным восторгом.
В этот вечер спать в доме Вейлмартов-Донованов-Хорни легли позже обычного. На шум в гостиную явились уже переодевшиеся ко сну – Уильям и Джеральдина. Узнав новость, Уильям тут же откупорил бутылку французского коньяка, давно поджидавшего достойного случая в буфете. Это определенно был достойный случай. Синяя гостиная замерла в предвкушении перемен.
Долго обсуждали, как назвать ребенка. У каждого было несколько своих вариантов, и только Оливер наконец сказал, что раз уж Джемме предстоит носить его целых девять месяцев, значит, и имя она выберет лучше всех.
– Спасибо, Олли. – Такое великодушие неожиданно растрогало Джемму, хотя спор она выслушивала с легким раздражением. – Я подумаю.
Она не стала говорить, что уже выбрала имя. Джемма никогда не была на материке, но Великобританию знала довольно неплохо. С пятнадцати лет она каждый июль посещала пару городов – то навещая родственников матери, то просто так, с экскурсией или знакомыми туристами, приезжавшими в Локерстоун в отпуск. Однажды ее занесло в Карлайл, что на самой границе с Шотландией, на берегу Ирландского моря, Солоуэй-Ферт. В Карлайле ей нравилось все: бурная история города, переходившего то к англичанам, то к шотландцам, и проклинаемого теми и другими, на ее взгляд, незаслуженно. Нравились тихие улочки, булыжник под ногами, величественный кафедральный собор и замок Вильгельма Рыжего. И, конечно, живописный, заросший деревьями берег реки Иден, серебристой, широкой и полноводной, текущей хоть и по равнине, но с Пеннинских гор. Единство и борьба противоположностей, пограничность – вот что ей так понравилось в этих местах: проклятия для воров и преступников, действовавших на границе, и тишина и богобоязненность мирных горожан, буйная Шотландия и чопорная Англия, горы и равнина. Именно тогда она захотела, чтобы ее дети был такими же неугомонными, интересными, неоднозначными людьми, как этот город и эта река: мальчик Карлайл или девочка Иден.
