Все это видел Стрижайло, сидя у стены, в переполненном зале, глядя, как истощенная женщина заталкивает сухой сосок в спекшиеся губы младенца, как пожилой мужчина обморочно лежит, открывая воздуху костлявую, в седых волосах грудь, как сын, положив под голову портфельчик с желтым утенком, смотрит немигающими иконописными глазами.
Снаружи стал потрескивать воздух, словно его сдирали металлическим скребком. В металлизированном пространстве зазвучал мегафон, отчетливо, разборчиво, направляя в окна вырезанные из жести слова:
– Находящимся в школе!.. Разрешите вывезти трупы!.. Направляем к вам грузовик с открытым кузовом и двух бойцов МЧС!.. Без оружия!.. Не стреляйте!.. Разрешите вывезти трупы!..
Это обращение касалось засевших у амбразур стрелков, а также тех, кто лежал под окнами и именовался «трупами» и в ком почему-то была нужда у окружавших школу военных. Апелляция к «трупам» была лишь формой прикрытия, позволявшей приступить к реализации плана. За два удушающих дня план дозрел, как дозревает на солнце зеленый помидор, превращаясь в алый, наполненный брызжущими соками плод. Так думал Стрижайло, вслушиваясь в мегафон, откуда летели жестяные слова и буквы, вырезанные ножницами из кровельного листа.
На звук мегафона в зал вошли Снайпер и Однорукий.
– Может, дать пару очередей, чтоб заткнулись? – Однорукий повернул к окну большое ухо, заросшее рыжими волосками. – Тянут время, собаки.
– Пусть забирают, – ответил Снайпер, который выглядел утомленно. – От трупов вонь идет, дышать нечем. Есть начинаешь, мухи летят прямо в рот. Пусть забирают. Время на нас работает.
– Я бы им нашу «муху» послал. Пусть им в рот влетит, – недовольно произнес Однорукий.
Снайпер достал мобильник, потыкал торчащим из перчатки пальцем. Произнес:
– Забирайте трупы… Грузовик подавайте задом… Водитель и еще человек… Будете дурить, расстреляю двадцать заложников… Устанете трупы возить…
Снайпер ушел, а Однорукий недовольно качал головой, безжалостно смотрел на издыхающее безвольное стадо.
Стрижайло жадно слушал. Прозорливость не покидала его. Казалось, исстрадавшееся тело избавилось от излишней плоти, и среди обычных органов чувств, подавленных страданиями, открылось еще одно чувство. Прежде неведомое, оно позволяло видеть невидимое, угадывать среди множества зрелищ и звуков упрятанную в них сердцевину, которую не замечали обычные чувства, отвлекаемые на второстепенные раздражители.
Он видел шумных, перебегавших у оцепления мужчин, невоенных, в обыденной одежде, вооруженных охотничьими ружьями, которые возбужденно и бестолково кричали, привлекая к себе внимание боевиков. Видел двух женщин, прорвавшихся сквозь милицейскую цепь, – устремились на школьный двор, за ними погнались милиционеры в бронежилетах, схватили за руки, поволокли обратно, что вызвало у боевиков скептические смешки. Видел, как по улице ошалело промчался, попадая в поле огня, военный джип, водитель не справился с управлением, саданул деревянный забор, от которого полетели доски. И на это боевики у бойниц отреагировали смешками и плевками на пол. Но среди этой бестолковой суеты, множества выставленных напоказ зрелищ, он, своим теменным всевидящим оком, заметил, как в слуховом окне соседнего дома возникла тень. Если ее увеличить, усилить разрешающую способность оптики, выделить из множества изображений ее единственную, то, как в фильме Антониони «Блоу-ап», можно разглядеть сферический шлем спецназовца, притороченный к шлему прибор ночного видения, слабую стеклянную вспышку снайперского прицела и легкий матовый луч, скользнувший по вороненому стволу. Снайпер незаметно от всех обосновался в глубине слухового окна, осторожно выцеливал неизвестную цель, и Стрижайло, пользуясь даром ясновидения, стремился эту цель обнаружить.
Он сидел спиной к стене, лицом к переполненному залу, но теменное око позволяло видеть происходящее на школьном дворе. Туда медленно, пятясь, выбрасывая дымки гари, въезжал грузовик. Борта кузова были отброшены.
В кузове, расставив ноги, стоял пожилой лысоватый мужчина в камуфлированной, мешком сидящей форме. Приподнял руки с большими рабочими ладонями, показывая, что они пусты, при нем нет оружия. На досках кузова лежали брезентовые носилки. Было видно, что мужчина боится. Второй человек, тоже немолодой, сидел за баранкой, осторожно вкатывал машину во двор, на открытое место, где десятки автоматов и гранатометов могли превратить его в факел.
Стрижайло досадовал на эту помеху, отвлекавшую его чувствительный, ясновидящий орган от главного объекта. Снайпер в слуховом окне был невидим для обычного глаза. Но теменное око различало твердое, над поднятым козырьком шлема, лицо, прищуренный глаз с воздетой, как у тетерева, бровью. Другой глаз был прижат к прицелу. Стрижайло стремился провести геометрический луч сквозь стеклянную трубку, вдоль ствола, в солнечное пространство двора, к той точке, в которую луч вонзался.
Грузовик пятился, колыхал опущенными бортами. Мужчина в кузове, сохраняя равновесие, держался за крышку кабины. Второй высовывал из кабины голову, оглядывался на школу, соображая, как лучше ему приблизиться к фасаду, где лежали убитые заложники.
Стрижайло вел геометрический луч из зрачка снайпера. Сквозь стеклянный прицел. Вдоль вороненого ствола. В слуховой проем. Через солнечное пространство двора. Луч достигал спортивного зала, сквозь разбитое окно проникал внутрь и косо, под небольшим углом, касался баскетбольной корзины. Вонзался в подвешенную взрывчатку, в прямоугольный, обмотанный полиэтиленом кулек, от которого тянулись провода, – вниз, к восседавшему на стуле бритоголовому боевику, и вдоль стального тросика с другими подвешенными зарядами.
Луч, прочерченный Стрижайло от снайпера к баскетбольной корзине, не исчезал. Продолжал светиться в пространстве. Казалось, в том месте, где линия прочерчивала воздух, начинали накаляться крохотные частицы, вскипали беспокойные молекулы воздуха. Они были красного цвета, словно кровяные тельца. На всем протяжении луча трепетали, сталкивались, будто это был тончайший сосудик, в котором пульсировали кровяные клетки.
Грузовик приблизился, неловко наехал на куст. Водитель подал вперед, чтобы еще раз повторить маневр. Стоящий в кузове человек нервничал, подвинул ногой лежащие носилки.
Стрижайло смотрел на луч, переполненный кровяными тельцами. Вслушивался в близкое, за стеной, пространство двора и в другое, огромное, захватывающее далекие горы высокое синее небо, безвоздушный черный космос с бриллиантовыми звездами, все бесконечное мироздание. Слышал, как проходит в мироздании трещина, словно отламывается огромный кусок сотворенного Богом мира, шатко качается, готов обвалиться. И этот начавшийся оползень мира, данный ему в ощущении, был столь грандиозен, что парализовал его. Сидел, окаменев, упираясь ладонями в пол, слушая тектонический разлом Вселенной.
– Находящимся в школе!.. – голосом робота заговорил мегафон. – Просьба не стрелять!.. Дайте убрать трупы!.. Работники МЧС без оружия!..
И как бывает в горах, когда слабый звук голоса приводит к сходу лавины, так металлический речитатив мегафона породил сползания гигантских массивов Вселенной. Они начали отрываться от основ, нарушая физические и Божественные законы, стали рушиться.
Стрижайло увидел, как в глубине чердака из дула винтовки вырвалась струя раскаленного газа. Раскрылась в желто-голубое соцветие. В цветке образовался фиолетовый кратер. Из него проклюнулась пуля, – латунное, буравящее воздух острие несло на заостренном конце ярко-красную капельку плазмы. Все это было явлено в замедленном времени, ибо гибнущее пространство Вселенной останавливало время, позволяя отчетливо наблюдать его отдельные кванты.
Пуля выходила из чердачного сумрака, озарялась солнцем, становилась золотой. Ее вращение порождало вокруг крохотные голубые вихри, за ней клубился турбулентный след растревоженного пространства. И пока она озарялась солнцем, Стрижайло увидел Рим – фонтан «Треви», каменных, позеленевших от сырости богов океана, фантастических рыбин, морских чудовищ. Все они изрыгали шумящие водопады. Вода в фонтане рябила, сквозь рябь блестело множество белых монеток. Какой-то юноша опустил в фонтан руку, норовил подцепить монетку.
Пуля летела над школьным двором, позолоченная, как церковный купол, совершенная по форме и свинцовая по содержанию. От нее расходился дрожащий клин, словно пуля сбрасывала изящное покрывало. Пролетала над букетом осенних золотых шаров, которые засохли и осыпали часть пожухлых лепестков. И пока летела над букетом, Стрижайло увидел Париж – остров Сите с готикой собора, каменных уродцев на кровле, розетку разноцветного витража. Сена текла мутная, коричневая. Под парапетом набережной на волнах качался брошенный в реку журнал. На развороте голая женщина колыхалась в волне и казалась живой.
