И всё равно Аделаида любила этот город! Любила, когда в нём праздники, парад, например, на Первое мая. Еще и недавно другой был – Седьмое ноября. Теперь, когда гландов нету, она почти совсем не простуживается, и на парад можно ходить всегда. И ещё вот каникулы. Наверное, скоро приедут дедуля с бабулей и заберут её к себе.
Она даже не думала, что может остаться вообще без каникул, потому что ухитрилась учудить с отрезами такое…
Чем старше становилась Аделаида, тем жизнь ей казалась всё менее безоблачной и всё менее понятной. В самом Городе, где она жила, оказывается, нормы союзного законодательства практически не учитывались, уголовный кодекс, так сказать, был не в почёте. Скорее всего, большая часть населения о его существовании вовсе не подозревала. Зато были свои законы, обычаи, правила, оставленные, видимо, ещё Тамерланом в качестве бартера за городские руины, оставленные им от Второго Города на этом месте, потому как иначе никак невозможно было объяснить всё то, что происходило в каждом районе, в каждом дворе, в каждом мозгу. Ранее о существовании совсем иной системы координат Аделаида даже не подозревала, потому как была маленькой. Она знала, что «Москва – столица нашей Родины СССР!», декламировала стихи: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!» и свято верила, что это именно так. Но она росла, и стала замечать, что вокруг делается не совсем то, что в «Столице нашей Родины – Москве», например, та «мама» из букваря, которая мыла «раму», произвела на неё неизгладимое впечатление своей короткой узкой юбкой до колен и вызывающей белой кофтой. Было очевидно, что с собой надо что-то делать, чтоб стать равноправным членом именно Городского общества, а не надеяться помыть «раму» вместе с «мамой» в «Столице нашей Родины»!.. Каждый день Аделаида обнаруживала в окружающем её мире что-то новое, что наводило её на разные недоумённые мысли, которых раньше не было. Она, в общем-то, пока не искала ответов. Просто внимание само почему-то начало застревать на вещах, которые раньше воспринимались как нечто само собой разумеющееся.
Самое примечательное в Городе было то, что современные постройки оказались третьими в истории местности. Предыдущие две были сметены с лица земли задолго до того, как в нём родилась Аделаида, в эпоху Тамерлана – вторая, а первая – гораздо раньше.
Так и стоял себе город на двух берегах реки к огромному удовольствию местных рыболовов: вокруг площади Ленина серые многоэтажки с постоянно забитыми до девятого этажа мусоропроводами и пустыми лифтовыми шахтами. И был он не совсем, чтобы город, и не так, чтобы деревня.
Город Аделаида видела. Это яркие витрины, клумбы цветов, красивые люди, цирк, кинотеатр, театр Оперы и Балета, ухоженные парки, заасфальтированные дороги и даже мостовая. Из всего перечисленного у них присутствовали пара кинотеатров и парк.
Зато парк был неповторим. На территории лесополосы, несколько проредив деревья, посыпали красным кирпичом широкие аллеи и вырыли водоём. Он получился настолько большим, что всё лето по его берегам после работы под солнышком жарили себе бока местные трудящиеся; зимой вода в озере замерзала и являла собой прекрасный каток для любителей зимних развлечений; весной и осенью, всего за пятьдесят копеек в час, можно было укататься на лодочке. Они, правда, все до одной протекали, но зато в каждой присутствовали специальная консервная банка для вычерпывания воды. Всё красочное великолепие было обильно сдобрено разными качелями, каруселями, аттракционами, тиром и кафешкой с газированной водой.
Зато в пользу деревни говорили, например, куры, в огромном своём множестве разводимые местным населением. Даже у Аделаиды был небольшой курятник с двумя курочками – Белкой и Стрелкой. Кощейкина семья растила пчёл и свиней. Её мать каждый день носила из столовой напротив кинотеатра вёдрами рыжие помои, которые плескались ей на юбку и дырявые калоши. Через два дома на третьем этаже жила корова. Она, когда хотела есть, очень жалобно мычала на весь район. Коровьим навозом хозяин удобрял во дворе виноград и сливу. Когда было жарко, «удобрения» воняли на весь район.
Ещё у аборигенов была одна, но пламенная страсть – отвращение ко всему, что выходило за рамки их понимания. Например, новые глиняные вазы на газоне у въезда в город. На следующий день от воздвигнутого дизайна не осталось и следа: меньшую часть кто-то успел сволочь домой, зато большая осталась лежать прямо на скудных цветах жалкой кучкой матовых черепков. Металлическому дельфину была уготовлена не менее трагическая судьба: ему тут же свинтили хвост; в парках статуям столько чего посвинчивали до проволочной арматуры, что дирекция предпочла не реставрировать их, а утилизировать вовсе. Так и стояли потом пустые постаменты, и туда для веселья залезали местные шутники и становились в разные позы. Ни один телефон-автомат никогда не работал. Розы у памятника Ленину иногда срезались любителями прекрасного, но чаще всего злостно выворачивались на корню. Витрины бились. В городских автобусах, уютно развалившись на изрезанных в клочья сиденьях, свободно курили и тепло общались друг с другом и с дальними соседями представители люмпен-пролетариев.
Одним из самых занимательных зрелищ в городе было наблюдение за очередью. Сие мероприятие только так называлось – «очередь». На самом деле это были гигантские свалки визжащих, царапающихся и бьющих друг друга по фасадной части головы человеческих тел с зажатыми в руках деньгами. Город становиться в ряд и дышать друг другу в затылок категорически отказывался! Этого он делать не мог и не хотел. Славные сыны и дочери гор хотели сразу здесь, сейчас и побольше!
Всё абсолютно «доставалось» исключительно «из-под полы» или у «спекулянтов», поэтому для малоимущих очередь вообще была просто спасением. Так как малоимущих в городе было большинство, и с очередями им приходилось сталкиваться с завидной периодичностью, то они от постоянных изнурительных тренировок, как и положено в любом виде спорта, в своей отрасли весьма поднаторели. Если ещё принять во внимание труд Чарльза Дарвина «О происхождении видов», в коем он опирается на им же выдвинутую теорию о естественном отборе, то вполне можно понять, как могли появиться генетически талантливые индивиды, умеющие проникнуть вплотную к продавцу при любой плотности и объёме кучи, даже при милицейском оцеплении в несколько рядов. Это становилось своего рода профессией, хобби, увлечением, если хотите. У каждого из таких народных умельцев были даже свои болельщики и фаны, сопровождающие их везде и поддерживающие при форс-мажорных обстоятельствах. Часто самородки не имели понятия, за чем они продираются сквозь тернии, но это большой роли не играло.
Важно было и участие и победа! И вот когда такой разрядник вылезал из очереди по головам, или между чьих то ног, с добычей в виде измочаленной пачки творога в зубах, ему громко аплодировали. Другие, те, кто не уродился, бегали вокруг человеческой свалки и просто выли от избытка чувств.
Аделаида страшно боялась таких городских мероприятий и всегда обходила стороной, боясь, что её затопчут, побьют, или попросту отнимут деньги. В её семье к деньгам относились с большим уважением, и легче было пропасть самой, чем их лишиться. Тогда мать делала ей замечание и ещё недели две-три родители активно напоминали ей об эксцессе при каждом удобном и неудобном случаях. Так же скрупулёзно проверялась и сдача из гастронома. Аделаиде надо было сложить тридцать копеек за хлеб, рубль двадцать шесть за сахар, двадцать восемь копеек за молоко. Всё это вычесть из пяти рублей и взять у продавщицы правильно сдачи. Обычно чёрная мелочь до пяти копеек работниками торговли не возвращалась по причине якобы её отсутствия, но мама делала вид, что об этом не знает и требовала у Аделаиды сдачи до копейки:
Ты должна требовать! – Говорила она. – Посчитать в уме и требовать свои деньги!
Она как могла «требовала», но в гастрономе необъёмные лохматые продавщицы, в лучшем случае, крыли её матом, а в нескольких случаях отбирали покупки, возвращали деньги и выставляли вон.
Всё мужское население города рождалось и умирало в полнейшей уверенности, что их святое предназначение, жениться, сидя на горшке, не вставая, прям как есть; привести молодуху в родительский дом (было особенно замечательно, если в семье было два и более братьев; когда взад и вперёд сновали несколько нечёсаных невесток одновременно, или за полгода народившихся, душ семь-восемь детей, не понятно кто кому принадлежащих); пить пиво с друзьями, а в свободное от производства детей и общения с друзьями время работать на заводе.
Предназначение женщины было несколько разнообразней и ответственней. Выйдя замуж лет в четырнадцать-пятнадцать, родить в минимальные сроки от трёх до пяти детей, и обязательно первым продолжателя рода. Готовить, стирать, убирать и обхаживать всю родню супруга; растить отпрысков, ну и вообще…
