– Короче, когда куплю тачку, хочу съездить в «Низкие Татры». Словаки вон, как выходной, так в машину, а она здэс почти у каждого, и на отдых. По скалам лазят, в отелях пиво тянут. Отстроили сэбе дома-усадьбы, с гаражами, дачи, какие нам и во сне не привиделись.
– Кстати, я заметил, что их участки свободны от грядок, одни террасы, клумбы, скамейки, всё просто охренеть! У нас бы всё до забора запахали бы под грядки, в центре Алма-Аты сейчас даже городские клумбы у домов в грядки превращают порой.
– И здесь я никогда не видел очередей!
– Откуда очереди-то? Смотрыте, все спят давно, чудики! А кто нэ спит, тот пиво пьёт по кабакам. Правда, и встают рано, в патруле стоишь на вокзале, глядишь, полшестого утра, вдруг толпа набэжит, все куда-то едут, а через полчаса уже всё пусто. А потом после четырёх часов снова – аврал, толпы, только уже с работы! Пробежали, как наши тараканы по магазинам, а в шесть – снова тышина.
– Организованные, черти! Дисциплина! Вот бы наши в Союзе так!
– Андропов, тот хотел навести порядок!
– Помню, я как-то в отпуске попал в облаву в кинотеатре. Каждого проверяли, кто, что, откуда, почему не на работе! Во, палево было!..
– Окупанти сакра, говадо! – два прохожих мимо словака вдруг выругались в их адрес.
– Во, чёрт! Что это было? – Тимофеев опешил.
– Да это контрики нэдобитые с шестьдесят восьмого! – пояснил Хашимов и бросил вслед уходившим, злобно озиравшимся людям. – Пошли до пичи! Курвы!
– Тргни си ногоу! – ответили те.
– Я те щас «дрыгну», контра, ногой промэж глаз! – Хашимов свирепел.
– Тише ты, не реагируй на провокации, ну их! – Майер хлопнул по плечу разъяренного Хашимова, чья «горячая кровь» начала уже бить фонтаном ярости.
– Ну их в «спички»! В гробу я их выдел! – Хашимов зло выругался, – и такие здесь, хоть и рэдко, но встрэчаются. Нэдобитки! Контра чёртова!
– Я встречал таких и у нас, в Забайкалье, – Тимофеев с грустью выдохнул, – это было на учениях во время стажировки, в летний зной. Кто бывал в этих краях знает. Сопки, холмы совершенно голые. Никаких деревьев. Так. Мелкая поросль. Трава. Редкие кусты. Песок. Ветер. Пересохшие русла некогда, сотни лет назад, судоходных рек. Вода в дефиците. Даже зимой там всё так же сухо. Снега почти нет. Он не удерживается. Уносится куда-то ветром вперемежку с песком. Странное чувство, когда в рожу летит морозная песчаная смесь. Бр-р-р-р-р… Так вот, в тот знойный июльский день, мой БМП остановился возле деревушки.
– Слушай, ты бреши да не забывайся! У тебя что, в знойный июльский день мороз с песком летел в рожу? – заржал Хашимов.
– Да не, это я о другом! Про мороз-то – это я зимой. А случай тот был летом! – сконфузился Тимофеев.
– Ладно, ладно, не оправдывайся! Валяй дальше!
– Ну, так вот, нам нужно было раздобыть воды для своей роты. Я сказал своим бойцам: «Давайте вдвоём дуйте вон к той избе с колодцем. Видите бабульку? Термос не забудьте!»
Я уже знал, что офицеров, в том числе и будущих офицеров-курсантов в этих краях недолюбливают. Дескать, они солдат дрючат, козлы там и всё такое… Но каково было моё удивление, когда я увидел возвращающихся назад рядовых бойцов с совершенно расстроенными лицами и пустым термосом!..
Прошлое
Войсковая стажировка ЗАБВО[36]
Июнь 1986 г
– Представляете, товарищ курсант! Что она сказала нам! – боец выпучил по-детски обиженно губы.
– Я вам скорее яду дам, уходите отсюда, изверги! – зло процитировал второй. – Говорят, местные здесь – потомки семёновцев[37] или того, что от них осталось, после того как Советская власть их «причесала». Военных люто ненавидят!
Сентябрь 1987 г. Ружомберок
Офицеры брели молча по словацкой улице, каждый по-своему переваривая всё случившееся и услышанное. Настроение было подгажено…
(Вот так. Так и плодится зло, пуская корни в века. Так люди, мстя за что – то сугубо своё личное, мхом поросшее, возвращают себе или своим потомкам бумерангом посеянные зёрна ненависти. Что ж, это закон «сохранения энергии», в том числе и такой вот, негативной! Может, и не прав был наш профессор, преподававший атеизм, утверждая, что христианское «непротивление злу насилием» противоречит здравому смыслу и компрометирует великую миссию Советской Армии – защиту своего Отечества от внешней агрессии иным, а именно насильственным способом! Вот именно, от внешней агрессии! Откуда же здесь эта ненависть к нам от людей, защищать которых мы собственно и призваны?! Ответа не было. Или когда солдаты-мотострелки, едущие домой, на вокзалах перешивали красные погоны на чёрные. Опасаясь, что попросту могут не доехать до дома! А!? Так вот оно что! Может, нас путают с внутренними войсками? – Так у тех погоны не красные, а малиновые. Разве это не видно? В училище мы курсантов внутренних войск называли «Рексами». Бог весть, как они называли нас. Но спустя несколько лет я многое понял. Понял и то, что «Рексы» по сути были такими же солдатами, какими были и мы. Что же о «чернопогонниках», то мы и им дали обидное название «мазуто», военных строителей величали «мабуто», моряков – «мореманами – вся жопа в ракушках», единственное, десантников, коих НВВПОУ также выпускало, уважительно величали «дéсантами», но и им вечно ревниво стремились «надрать задницу». А от гражданских доставалось всем военным. А от военных – гражданским. Кто был заинтересован нас разделять? Сеять зёрна вражды среди родов войск, среди людей вообще? Может, тот, кто хотел нас ослабить? Пока мы недолюбливали друг друга изнутри, нас ненавидели и готовили «культурное» и физическое истребление снаружи. Всех! И красных, и чёрных, и малиновых. Так что лучший тогда вариант для «увала» был – гулять в гражданке. Правда, вот это уже противоречило Уставу! И грозило для рядового гауптвахтой! Хотя большинство это требование нарушало. Ну, что, теперь ясно, что испытываем мы, проезжая по чехословацким дорогам, форсируя перевалы, проходя через деревни. И, встречая в 80 случаев из 100 приветствия и знаки высочайшего почтения! Но, видимо, как и в любой семье «не без урода»!..
Но всё же хорошо в стране Советской жить!.. Особенно здесь, в Чехословакии, где трудящиеся имеют практически всё, что можно пожелать. Но при том и трудятся спозарани. Да балду не пинают. Оттого, видно, и живут совершенно иначе. Да, есть здесь чему поучиться! Никак коммунизм они здесь вперёд построят! Да! Настала пора перемен! Настала пора нового социализма. На основе «плюрализма мнений», «творчества масс» и «инициативы снизу»!..)
1.16 (84.05.) Прошлое. Звездный час
Май 1984 г. Новосибирское ВВПОУ. ГОК[38]
Наконец, в этот богом забытый край пришло оживление и благоухание. Правда, ещё не цветов, а людских душ, расцветающих изнутри. Когда перед взором лежит зеленеющий простор, залитый солнцем. Тот самый простор, который вчера ещё был чёрно-белой смесью грязи и снега. Сегодня – 28 мая. Два дня назад была снежная пурга, а теперь печёт солнце и появились неотступные спутники тепла – комары, перечёркивающие, на пару с клещами, все прелести приближающегося лета.
Курсанты сидели в клубе. Бурые старшекурсники – вальяжно развалившись, некоторые – «по-американски» задрав ноги на впереди стоящие ряды. На попытки своих сержантов проявить свою значимость те мало реагировали. Молодые же курсанты вели себя скромно, смирно, зашоренно. Без конца озираясь на окрики своих злых «младших командиров».
– На сцену приглашается курсант Леонид Молчанов.
Все одобрительно погудели и затихли.
Молчанов поправил ремень, провёл ладонью по светлым волосам, приглаживая примятый фуражкой вихóр на макушке.
– Памяти Героя Советского Союза гвардии лейтенанта Александра Демакова посвящается.
Недели, дни, закаты и восходы,
Летят за годом год, за веком – век.
Красивое поверье есть в народе,
Что в миг, когда родился человек,
От первого беспомощного плача
Его ведет по жизни сквозь года,
Неся ему надежду и удачу,
Родившаяся вместе с ним звезда.
Она его мечтой далекой греет,
Когда идет он по путям земным,
Она растет с ним вместе и стареет,
Грустит и радуется вместе с ним.
В последний миг, когда он умирает
И замирает сердце навсегда,
На землю падает с небес, сгорая,
И в пепел превращается звезда.
Тот пепел свежий ветер разметает
По свету, в суете ночей и дней,
Он по весне цветами расцветает,
И памятью живет в сердцах людей.
Ползет дорога в гору неуклонно,
Встает за косогором косогор.
На марше, в авангарде батальона,
Я был назначен в головной дозор.
Вперед, пересекая перевалы,
Мы шли, неумолимо к той черте,
Где нас уже засада поджидала
На небольшой скалистой высоте.
Навстречу ветер бьет в лицо с разлету,
Толкает, гимнастёрку теребя,
А впереди – прицелы пулеметов
Направлены – в тебя! В тебя! В тебя!
Очередями бешено хлестнули,
Как будто путь им кто-то вдруг открыл,
Свинцовые, безжалостные пули,
И вмиг перемешалась с кровью пыль.
И я, видавший смерть уже не раз,
Сейчас взглянул бессильными глазами,
Как басмачи расстреливают нас
В упор, короткими очередями.
Трещит в ответ оживший автомат,
Навстречу басмачам летят гранаты,
Но только вскоре из восьми ребят
Осталось двое – лейтенант с солдатом.
Я ранен и не сдерживаю стон,
Но в этот миг за перевалом, сзади,
Предупрежденный мною батальон
Уже развернут в боевой порядок.
Глухие взрывы, всполохи огня.
Все тело боль пронизывает тупо,
А в это время, позади меня,
Вдруг появляется вторая группа.
По связи, через тысячи помех,
Готов рвануться крик: «Спасите, люди!»
Но их всего пятнадцать человек —
Нас не спасут, а лишь себя погубят.
Язык во рту от сухости прилип,
Но мысли бьют в висках предельно ясно:
Хотелось крикнуть, а из горла – хрип:
– Назад! Не подходите! Здесь опасно!
Горячий автомат, и кровь в пыли,
Горят незабинтованные раны.
Они не поняли меня – пошли.
Но не прошли – отбросили душманы.
… Над головой смертельный град свинца.
До главных сил бы только продержаться.
Мы, двое, будем драться до конца.
Мы не привыкли никому сдаваться.
Мы будем драться, ненависть храня,
И в страшный миг, у смерти на пороге,
Мы не сдадимся – этому меня
В училище учили педагоги.
Училище… Всего лишь год назад
Ты было мне вторым родимым домом.
Березы там в июле шелестят
Под теплым ветром солнечными кронами.
Идут занятия в мороз и зной.
Перед глазами – снова строй курсантов…
И вновь оркестр «Славянкою» родной
В жизнь провожает новых лейтенантов.
… Опять вокруг бьют пули по камням.
Как страшно все – уму непостижимо:
Минуты жизни измеряю я
Горою автоматных магазинов.
А солнце из заоблачных вершин
Лучами бьет жестоко по наклонной.
Но всхлипнул опустевший магазин,
Патрон последний выбросив в патронник.
Сухой щелчок и всё – патронов нет.
И бесполезна тяжесть автомата,
Как будто темной ночью светом фар
Ты оказался вдруг к земле прижатым
Вдвоем с бойцом. Но что ему сказать?
Он в этот миг с надеждой и заботой
Испуганно глядит в мои глаза:
Он все еще надеется на что-то.
– Дай мне гранату. – Мне она нужна.
И отползай в укрытие по склону.
(Ну, где же эта помощь, где она?
Где основные силы батальона?)
Граната – в левой. В правой – пистолет.
Сковала тело страшная усталость.
Гоню солдата прочь, а он в ответ:
– Я не пойду. Я с Вами здесь останусь…
Чудак, до разговоров ли сейчас!
Вздыхаю, улыбаясь через силу:
– Ползи в укрытье… Это мой приказ…
Расскажешь нашим, как все это было…
Отползшего бойца окутал дым,
Укрыв надежно в скалах опаленных.
Пускай хоть он останется живым,
Хотя бы он один из подчиненных.
Стук сердца отзывается в камнях,
И голова залита кровью темной.
Не сдаться! Побороть проклятый страх!
Стрелять, пока не кончились патроны!
Семь выстрелов – и все – патронов нет.
Я, пулями врага к земле прижатый,
Отбрасываю ненужный пистолет
И достаю последнюю гранату.
В последний раз смотрю назад.
В моих руках – шестьсот смертельных граммов.
Я сделал выбор. И меня простят —
Простят мои друзья, невеста, мама…
Родная, как хочу я хоть на миг
В твое лицо последний раз вглядеться.
Мой крик беззвучный, мой предсмертный крик,
Лишь ты услышишь материнским сердцем.
Уже враги бегут ко мне толпой,
Бегут совсем открыто, не скрываясь,
Я рву кольцо слабеющей рукой
И жду: я их поближе подпускаю.
Мой звездный миг, и я к нему готов.
Склонилось небо, алое, как знамя,
И в это время, разметав врагов,
В руке у сердца, полыхнуло пламя…
Туманы над рекою, словно дым,
Кровавые закаты над горами.
Я навсегда останусь молодым,
Я буду жить в коротком слове «память».
Я буду жить в ромашках придорожных,
В листве берез, в журчащем ручейке,
В молчанье обелисков осторожном,
В жемчужине росинки на цветке.
А в небесах, промчавшись яркой черточкой,
За тихим полем, в темноте ночной
В траву упала голубая звездочка
И загорелась золотой звездой.
Объята вечность тишиною звонкой,
Тяжелой, напряженной тишиной,
Склоняют низко головы потомки
В молчании суровом надо мной.
Над тихим полем, над озерной синью,
Над трепетом березовых ветвей
Склонилась в вечной скорби мать – Россия
Пред памятью погибших сыновей.
Роняя по утрам росинки-слезы,
В торжественной и скорбной тишине
Сияют в небе голубые звезды
Над каждым из живущих на Земле.
Молчанов замолчал. Над залом висела печальная тишина. Все сидели молча минуту. Потом шквал аплодисментов наполнил всё вокруг. Курсанты аплодировали стоя, в приподнятом духе патриотизма.
