– Таран, ты романтик. А я никогда не видел моря.
В какой-то момент Таранов решил бросить поиски, а обстоятельства этому помогли.
С первого курса Слон мечтал наесться пирожными. Сладкое он любил больше всего из тех яств и разносолов, о которых знал и мечтал. Каждое увольнение он накручивал Таранова идеей о том, как приятно съесть сладкую ложку крема, откусить огромный кусок пропитанного коньяком бисквита или одновременно заглотить несколько розочек. Как только они получили свой гонорар за публикации в газете, его терпение лопнуло. В одну из увольнительных сред тяжеловесный кондитерский гурман уговорил товарища купить в магазине огромный торт на двоих.
Сказано – сделано. Но купить торт оказалось не так просто, как они предполагали. В нескольких магазинах по дороге к Дому офицеров тортов не было в продаже, не говоря уже о бисквитах, эклерах, пирожных. В главном продовольственном магазине Ленинграда им повезло. Отстояв солидную очередь в Елисеевском, они купили торт килограмма в три, за который отдали почти все свои деньги.
Поздним зимним вечером пара курсантов скорым шагом прошли вдоль Петропавловской крепости, и расположилась на берегу Невы «трапезничать», как потом рассказывал комбату Слон. Ложки взять забыли, и ели торт полосками картона, оторванными от крышки коробки. Вспомнили Муху, может быть, его руки произвели это чудо. Первая половина торта прошла на ура без чая и лимонада. В училищной столовой кроме сахара в чае и желудевом кофе, они сладкого не видели, и соскучились по нему. Вторую половину стали заедать снегом, который нежно таял во рту, и был постоянно под рукой. Отрезанные бисквитные куски с кремом поглощались все спокойнее и медленнее. Через какое-то время даже Слон подумал, что погорячился с объемом – силы не рассчитал.
Таранов ел меньше товарища, но с не меньшим удовольствием. «Съел бы больше, да не вместилось!» – делился он утром впечатлением с Марком и Генкой.
Вдруг сквозь снежную завесу, что кучерявила вечер у тронутой льдом Невы, он увидел приближающихся людей в черной форме с красными повязками на рукавах. «Патруль!» – крикнул он Слону, и оба мгновенно сделали грустный вид. Курсанты встали, как по команде, бежать смысла не было. Что они противозаконного сделали? Стоят и смотрят на флотских. Слон жует. Таранов докладывает, что в командировке, мол, оба. Вот специальная увольнительная на двоих по такому случаю в Дом офицеров.
Но в поведении моряков гарнизонного патруля какая-то заминка. «Могучий каплей смотрит на Слона непонятным туманным взглядом, как убить на месте готов, а вроде не за что!», – рассказывал Таранов друзьям.
Старший патруля взял у него из рук увольнительную записку, и написал пару строк на обороте. Отдал честь, и посоветовал быстрее направиться в училище. Тут Слон дожевал свой кусок торта и говорит:
– Жора, может по сладенькому?!
Каплей смотрит на него также туманно, но уже мягче:
– Толян? Ты что ли? – Они наконец-то узнали друг друга. «Правильно говорят, чем здоровее и длиннее, тем тормознутее. Доходит им все, как до удавов», – Таранов в красках показывал друзьям в казарме движение мысли тяжеловесов.
Курсант и офицер оказались из одной сборной Ленинградского гарнизона, где они видели друг друга чаще всего в тренировочных костюмах или трико. Великаны обнялись и присели рядом. Таранов нарубил всему патрулю по куску торта. Дружно поели, пожалели, что нечего выпить, посмеялись. Капитан-лейтенант вложил оставшийся кусок торта себе в рот, заел снежком, и моряки пошли своей дорогой, выполнять патрульные обязанности. А курсанты поехали в училище.
В темноте ночи они не стали читать запись в увольнительной записке, а только жалели, что случайная встреча подняла им аппетит, а выпить было нечего. Особенно сильно сетовал по этому поводу Слон, который не сразу узнал в каплее своего соперника на последних соревнованиях округа. Тот был не менее тормознутый, и не исправил, не стер, не зачеркнул запись в увольнительной. Одна фраза начальника патруля на клочке бумаги оказалась для юных журналистов роковой. Получалось, что за отклонение от маршрута в командировке, курсанты получили замечание патруля.
Они давно привыкли, что дежурный по батарее им верит, когда «редакционный совет немного задержался, и их не отпускали вовремя в училище». Несколько раз такие опоздания сходили им с рук, а за случай с «трапезой» комбат лишил обоих увольнений по средам. Запись мелким каплеевским почерком в увольнительной стала основанием для прекращения поездок «корреспондентов» в город.
Закончилась учеба военкоров в «Глобусе» плачевно. Однако, учеба журналистике и «Ширшасана» по вечерам с медитацией на старых матах помогли увести на второй или даже третий план воспоминания о «ласточке», накрыв с головой новыми заботами курсанта Таранова.
Зима в этом году удалась и постаралась на славу: навьюжила, заснежила, принесла горы белоснежного сокровища в человеческий рост. Несколько дней подряд мела метель, не прекращаясь, шел снег, как будто извиняясь за месяцы без обильных осадков. Зима подарила столько сугробов курсантам, что они с утра до вечера боролись с очередным равнением. В этот раз они равняли сугробы, по словам комдива, «от меня до следующего столба!»
Таранов еще на первом курсе пришел к собственному осознанию избитой истины: в советских войсках конца прошлого века абсолютно нормальная работа та, где подчиненные командиров не сидят без дела. Причем, любого дела. Не важно, над чем и как работать. Важно чем-то заниматься!
Нет, чтобы непосредственные начальники – офицеры – изучали с курсантами и солдатами боевую подготовку. Но не хотелось, видимо, им лишний раз напрягаться. Готовили себя младшие офицеры, видно, к чему-то другому: что-то читали, о чем-то писали, куда-то смотрели. А чаще пили горькую, ругались матом и спали, успевая озадачить рядовых внеочередными нарядами или строевыми занятиями, где хорошо или плохо проявляют себя не они – офицеры, а сержанты. Вот и работа тут же появляется: спрос с сержантского состава за эти самые занятия!
Или организация политической подготовки: что может быть проще, чем приказать подчиненным самостоятельно учить материалы пленумов и съездов «от сих до сих».
Однако курсанты помнили девиз прошлых поколений: «как задача ставится, так она и выполняется», – поэтому не напрягались в выполнении бестолковых приказаний, а старались увильнуть. Или как они сами говорили: сачкануть или шлангануть.
«Спрашивается, зачем мне все это? – задавал себе вопросы Таранов, и часто не находил ответа. – Зачем трясти листья с деревьев в осенних платьях желтого или багрового цвета? Приближать зиму? Зачем красить крышки канализационных и водопроводных люков под мухоморы? Что бы разведка супостатов не могла определить месторасположение воинских частей с воздуха? Неужели такие дураки изобретатели атомного оружия? Зачем равнять снег по линейке на одной высоте во всем училище вместо того, чтобы уделять больше внимания изучению вооружения вероятного противника или тактико-технических характеристик нашего вооружения?»
Тем не менее, досадное зимнее событие – непрекращающийся снегопад – повлекло за собой ранний подъем всех дежурных подразделений. Сонные курсанты с лопатами в руках не спеша выходили из казарм, и в меру сил и желания, которых по такому случаю никогда не было, кидали снег без всякого фанатизма. Известный принцип: «бери больше – кидай дальше», – не для этого случая.
Таранов стоял в карауле и наблюдал из-за колючей проволоки, как сержанты покрикивают на подчиненных, курсанты выравнивают горы снега в аккуратные кубы и параллелепипеды, напоминающие огромные торты. В окнах казарм зажигается свет, и утро медленно, но верно завоевывает у ночи пространство розоватой подсветкой темных туч, неспешно уплывающих на восток. «Все-таки выравнивать снег кирпичиком лучше, чем гробиком. Хотя, в чем разница, кроме размера?» – он вспомнил, как в соседней батарее посмеялись над своим комбатом подчиненные. На проверке в казарме майор обнаружил в каждой курсантской тумбочке по одному кирпичу. 120 обычных красных или белых строительных кирпичей лежали внутри, как напоминание о том, что «равнять надо все кирпичиком!».
Именно так: «Равнять снег, как кирпичи!» – комбат говорил постоянно, организуя уборку территории зимой. Как кирпичи, он требовал равнять на кроватях подушки, отбивая их специальными досками. Эту батарею так и прозвали: «кирпичи».
Из трех смен в карауле Таранову больше всех нравилось стоять в первой и на посту номер два. Здесь, на складах, чувствовалась ответственность, часовой ясно понимал свою задачу, когда кругами обходил довольно большую территорию в ожидании нападения, воровства или еще чего-нибудь страшного. Считать шаги на каждом кругу, количество столбов «колючки», смотреть во все стороны или «бдить!», как верно подмечал Генка, было любимым занятием Семёна, когда Таранов стоял в этой караульной смене.
