Ни с кем Катерина больше так не смеялась, никогда.
Она, Катрин, классная – ей это не просто льстило, а словно какую-то надежду вселяло. Все-таки Тата говорила, не кто другой. Впрочем, она и так знала, что классная, мальчишки по ней сохли. Но подруга матери – особый случай. Было в Тате что-то неповторимое, трудно определимое, чего не было в других и что возвышало ее над всеми. И эти ее бесчисленные приятели, новые, старые, можно запутаться, – до них Катерине не было дела. И Сергей, муж, ну что Сергей?.. Конечно, жаль его немного, но Тата…
Тата вне конкуренции.
Катерину даже не смущало, когда та с приятелем исчезала в их гостевой комнатке или запирались в ванной. То есть не сказать, что она ничего не испытывала, нет, было, настроение в эти минуты резко падало, тоска, даже ненавидеть начинала Тату, но потом рассеивалось… Свобода, вспоминала крики Таты по телефону, свобода…
Катерина берет вдруг грустно задумавшуюся Тату за руку: ладошка маленькая, как у девчонки, горячая. Когда-то тетя Тата и ее брала за руку, и они шли в кино или в зоопарк. Она ослепительно хороша, эта подруга матери, Кате хочется что-то сделать для нее, ну хоть что-нибудь, чтобы та обратила на нее чуть больше внимания, дернула за косу («настоящая?»), оторвалась от этого своего мужика, к которому льнет то и дело, однако ни разу даже не назвала по имени. Если б он знал, сколько уже до него таких побывало здесь, запиравшихся с Татой в гостевой комнате или в ванной. А если б и знал, впрочем, что´ ему, если он с такой обалденной женщиной. Он, а не кто иной.
Мать с Виктором тоже выпили вина и топчутся неподалеку, танцуют, ни на кого не обращая внимания. Для них очередное Татино увлечение – привычный эпизод, хотя и есть в нем нечто праздничное. Они этим пользуются, пользуются Татиной энергией, подпитываются ею. Им хорошо.
Катерина одна за столом, потягивает из бокала, голова немного кружится – желтое пламя свечей, золотистое мерцание хрусталя, тигриные глаза Таты, танцующей с «этим человеком», все повторяется и тем не менее внове, что-то завораживает Катерину в Татином лице, влечет…
Она поднимается и направляется к ним. Теперь она совсем близко, удивленный взгляд «этого человека», вопросительно-недоумевающий Таты. «Ты должна потанцевать со мной, – твердо говорит Катерина, беря Тату за руку и оттягивая ее от партнера. – Слышишь?» – «В чем дело, деточка?» – лицо Таты темнеет. «Ты должна потанцевать со мной, должна», – машинально повторяет Катерина.
Ей еще что-то надо сказать Тате, рвется изнутри, но никак не выразить, в голове путается.
– Ты много выпила, – Тата отрывается от партнера, берет Катерину под руку и ведет снова к столу.
– Тогда посиди со мной, – просит Катерина, обнимая Тату. – Просто посиди.
– Ну что ты, что ты? – Тата гладит ее по волосам. – Все ведь хорошо, да? Все хорошо?
– Я не знаю, – говорит Катерина, чувствуя, что по щекам текут неведомо откуда взявшиеся слезы. – Я не знаю… – Сквозь накатывающие волны хмеля она чувствует, что эта женщина с тигриными глазами, подруга матери, снова готова ускользнуть от нее. – Не ходи к нему, – неожиданно просит Катерина, сжимая талию Таты, и тут же повторяет почти властно: – Не ходи!
Странное удовлетворение испытывает Катерина от того, что эта женщина сейчас рядом с ней, что их руки соприкасаются и она чувствует тепло ее разгоряченного тела.
– Успокойся, – говорит Тата, – все хорошо…
Она ускользает, еще немного, и ее уже не будет рядом.
– Ты очень красивая, – выдыхает Катерина. – Самая-самая… – Возможно, это не те слова, не совсем те, какие она хотела бы произнести, но почему-то вырываются именно они.
– Спасибо, – отвечает Тата, пытаясь высвободить руку. – Ты славная девочка, я тебя тоже очень люблю.
Катерина гладит ее маленькую узкую руку, которую держит у себя на коленях, будто пойманного котенка, перебирает пальцы с алыми наманикюренными ногтями, потом наклоняется и неожиданно целует ее.
– Ты что? – вздрагивает Тата. – Зачем это?
Она пытается встать, но Катерина удерживает ее, тянет за руку вниз. Тата испуганно оглядывается на «этого человека», который молча курит возле полузавешенного темного окна, мать с Виктором курлыкают на диване в углу, кажется, никто не обращает внимания на то, что происходит между Катей и Татой.
– Ладно, пусти! – уже сердится Тата. – Тебе надо отдохнуть, – она мягко, но решительно высвобождает руку, ее тигриные глаза желто вспыхивают, отражая пламя свечей. – Пусти!
– Не пущу! – громко выкрикивает Катерина, впиваясь еще крепче в Татину руку. – Не пущу!
– Слушай, так нельзя, – зло шипит Тата, беспомощно оглядываясь. – Что ты тут такое устраиваешь?
– Нет, можно, можно, – выдыхает Катя. – Брось его, не ходи!
– Все! – терпение Таты лопается. – Все! Хватит! – Рука ее с силой высвобождается из Катиных цепких пальцев.
– Ах так, – кричит Катерина, – тогда уходи, убирайся! Ты… – Она сбивается, но губы ее шепчут что-то… что ей самой страшно произнести громче. Она шепчет, но слово, которое она произносит, взрывается в комнате с шипением и грохотом петарды.
– Девочке плохо, – дергается, как от удара, Тата. Она отступает к дверям в прихожую. Она пятится, пятится, пятится…
– Катя! – кричит Нина дочери. – Прекрати сейчас же, сию минуту!..
– Пусть убирается, все выметайтесь! Видеть вас не могу! – несется из комнаты.
Трам-с… Треск захлопнувшейся входной двери.
Сюрприз для Таты.
Занавес уже опустился, но зал еще несколько минут погружен в молчание, потом – каскад рукоплесканий. Аплодисменты продолжают греметь и тогда, когда актеры, несколько раз выбежав на бис, похоже, уже окончательно покинули сцену.
Не унимается зал. Все хотят режиссера, и вот наконец он стремительно выходит: невысокий, голова с крупными залысинами, в тонких затемненных очках, на щеках трехдневная щетина, в коричневых вельветовых брюках и черном свитере с высоким воротом. При его появлении зал буквально взрывается овацией: режиссер знаменитый, спектакль гениальный, зрители вне себя от восторга…
Режиссер благодарно, с чуть иронической снисходительностью кланяется.
Сразу после этого К. срывается с места и бежит за кулисы, оставив Анну ждать в холле. Ему нужно непременно поймать Б., то есть режиссера, они уже сто лет не виделись, с тех самых пор, как тот уехал в столицу, а ведь когда-то были близкими приятелями, правда, тогда еще даже театра здесь не было, а было старое здание клуба и там, помимо кино, выступали приезжавшие на гастроли столичные труппы или разные известные артисты, они вместе туда пробирались – тайно. Только они и знали об этом лазе: сначала по пожарной лестнице, потом через пыльный чердак на черную лестницу, там самое трудное – приходилось спрыгивать с довольно большой высоты, а еще – чтобы дверь в фойе была не заперта, тут уж как повезет, потому что ее иногда закрывали, а иногда нет.
Лотерея… Но им чаще всего везло, они проскальзывали в фойе, а потом в зал…
Наверняка Б., знаменитый режиссер, об этом помнил, не мог же он забыть того волнения, особенно когда они, миновав все препятствия, с пересохшим от напряжения и чуть першащим от чердачной пыли горлом, усаживались в зале на ступеньки… Приятель уже тогда с ума сходил по театру, но и К. тоже был не против, пусть и не так страстно. Хотя его больше манило приключение – лестница, чердачный лаз… Впрочем, и спектакли он смотрел не без интереса, а приятель, тот участвовал во всяких школьных постановках, в десятом классе даже сам поставил «Маленького принца» и играл в нем одну из главных ролей. В зале хлопали и несколько раз вызывали на бис – у ребят и вправду неплохо получилось, азартно, вдохновенно.
Теперь же К. работает в местной газете заведующим спортивным отделом, однако ходит и в театр, уже обзаведшийся новым современным зданием, где помимо прочего еще и культурный центр, кафе с баром и Интернетом, зал для всяких выставок, в общем, все тип-топ… Они тоже щи не лаптем хлебают, у них тоже культурная жизнь…
К. усаживает Анну (свою девушку) в баре, берет для нее чашечку кофе, а сам нетерпеливо ходит вокруг. С минуты на минуту должен появиться старый приятель, теперь знаменитый режиссер. За кулисами его не оказалось (Б. опоздал): все его только что видели, и нигде его не было. Потом К. сказали, что тот собирался спуститься в бар, там его уже кто-то дожидается. Но вот прошло уже минут пятнадцать, а приятеля все нет.
– У них там совещание, – говорит К. Анне, – спектакль обсуждают. Это как после футбольного матча: тренер проводит работу над ошибками, анализирует матч, дает наставления… Важно по горячим следам – пока в памяти все свежо, так эффективней.
С тех пор как они виделись в последний раз (Б. приезжал тогда в родной город на похороны отца), больше двадцати лет прошло, срок немалый, виски К. давно уже седые, да и приятель, ставший знаменитым, тоже изменился, несмотря на свитер и вельветовые брюки: постарел, стал еще сутулее, на носу очки (раньше не было).
