Тр и дня и три ночи пролежал отец на том месте. Оставшиеся собаки еще пытались к нему подползти, но те из них, кто подползали, тотчас задыхались от духа, который исходил от хозяина, – и роняли головы подле него, словно мертвые. Та к он и лежал в окружении пьяных псов!
После такого самоубийства Безумец и начал сохнуть, вся влага вышла из него, и болезнь высушила его, он отдавал душу самому черту. Вот только рогатый боялся, видимо, приблизиться: ведь даже дьяволу трудно было подхватить такого грешника и при этом не запьянеть и не свалиться замертво возле, ибо, как утверждал Пьяница, дух спиртной исходил от отца и спустя много дней!
Сейчас же батька лежит в избе, поведал Пьяница, и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, и только скрипит зубами!
Братья даже не решались поначалу заглянуть в избу и топтались на крыльце, пугаясь обитающей повсюду невиданной прежде тишине: даже в ушах у них потрескивало! И птицы не верещали, как прежде, а лишь тихонько посвистывали в ветвях.
Когда же сыновья решились и зашли робкой маленькой толпой, Безумец умирал. Вид его сделался страшен: никогда еще они не видели его таким. Испарина иссушила его, и лежал он на топчане, косил в сторону сыновей угасающие глаза. Исходил от него ужасный дух, который приняли они за дух смерти. И каждый из них понял – это конец, неожиданный и неотвратимый. И они этому не удивились – должен же был даже их отец наконец-то уйти после всех своих безобразий и выходок.
К вечеру высохший желтый батька закрыл глаза и больше не открывал; лицо его заострилось, губы обескровились, как и бывает с мертвецами, и почувствовали потрясенные сыновья, что отошел и он! Страшно им стало находиться в избе рядом с опившимся: они вышли, оставив у изголовья гармонику и проклятую флягу, которая его все-таки доконала.
Впервые за многие годы сели они на крыльце рядом друг с другом, даже язвительный и непримиримый Отказник опустился на ступени рядом со Степаном, и Музыкант на сей раз не чуждался никого из братьев, не говоря уже о Книжнике! И вот что обронил Строитель. Жестко рубил воздух ладонью:
– Должен же был он уйти когда-то! Разве может такое вынести печень? Желудок и кишки его давно разрушены. Не мог он за все эти годы не сгнить изнутри. Не по-человечески жил наш отец и не по-человечески пил. Что может сделаться с тем, кто выпил за жизнь целое озеро? Он же выпивал по озеру каждый день!
Братья выслушали его молча – а что они могли ответить? Обхватил голову руками безутешный Пьяница. Собаки, дряхлые, древние, холмиками лежали под яблонями и спали – видно, не было у них сил даже на прощальный вой: из-за старости не чуяли они даже смерти своего хозяина.
И тогда Строитель первым поднялся и первым делом найденным топором развалил Музыкантов сарайчик. Видя растерянность и даже испуг братьев, приказал решительный Строитель разводить костры: нужно было работать при свете. Очнувшись, братья послушались. Они стряхнули оцепенение, и затрещали в кострах поленья. Из груды досок были отобраны самые подходящие. Даже Степан скинул свой пиджак, и в руках его оказался рубанок – на тут же сколоченном грубом верстаке, пусть и неумело, строгал он доски, а Строитель с Книжником над тем уже задумались – ставить ли крест над могилой богохульника или сколотить ему обелиск, подобный Беспаловому. Лишь Пьяница на сей раз не принимал ни в чем участия: сидел съежившийся и скорченный. Братья ему сочувствовали и продолжали работать с еще большим рвением – все нужно было закончить достойно.
И никто из них даже не посмел той ночью заглянуть в избу, к страшному отцу. Вскоре был готов гроб, был он обит двойным рядом досок и был вместителен, можно было туда положить и гармонику, и столь любимый Безумцем и Пьяницей, оставшийся еще с войны сидор, а в том, что и флягу нужно закапывать, Владимиры и Степан не сомневались. Был готов и огромный крест – его прислонили к крыльцу. Дело оставалось за могилой – к утру вырыли и ее, чернела она за яблоневым садом узкой глубокой ямой. Как только костры догорели, и занялась над холмами заря, сыновья повалились в траву под яблони и тотчас уснули.
Разбудили их крики Пьяницы.
Вопил рыжий чертенок так, что мгновенно повскакали братья. Их тяжелые сны улетучились. Продрали они глаза, шатаясь спросонок, не понимая причины дикого рева. А когда очнулись – увидели на крыльце изможденного батьку!
Пьяница же скакал возле крыльца, как полоумный.
Жива, оказывается, еще была отцовская печень, и желудок еще, видно, требовал себе пищи, да и прочая требуха в Безумце еще шевелилась. Услышали ошарашенные сыновья характерный звук – и тотчас вынуждены были зажимать свои носы. Отцовское нутро дало о себе знать по всему холму.
Собаки подняли головы: не было сил у них ни лаять, ни, тем более, ползти. Тихонько поскуливали псы, и слезились собачьи глаза.
А Безумец известно что сжимал – ненавистная, проклятая водка вновь текла по его подбородку, по груди, по распахнутой гимнастерке, затем поднес он было к своим проспиртованным губам гармонику – и замер.
Онемел Безумец: лежал перед крыльцом добротный тяжеленный гроб в ожидании своего жильца, и крест был тут же, рядом, прислонен к ступеням.
Все силы разом вернулись к воскресшему. Не было еще такой ярости, какой оказалась эта ярость! В один прыжок очутился внизу и, продавливая босыми пятками землю, схватил тот тяжеленный крест (который вдвоем могли нести Строитель с Отказником) – и весь двор мгновенно оказался забрызган щепками. С невероятной яростью колотил Безумец крестом обо все, что попадалось ему, – бил о крыльцо, о стены, о жалобно затрещавшие деревья: но этого было мало! С выступившей на губах пеной, в диком, исступленном танце принялся охаживать крестом землю, и самая грязная ругань срывалась с его губ и летела, как и пена, клочьями. Посинел он весь от бешенства и, разбив и расколотив, разнеся свой крест в щепки, взялся за саркофаг. Обеими руками поднял гроб над собой – и со всей силой, о которой сыновья даже и не подозревали, грохнул оземь. Все, над чем трудились они в поте лица целую ночь, разлетелось мгновенно!
Весь в испарине (по его лицу сбегали целые водопады), дыша тяжело, как бык, отец отбросил от себя далеко обломок доски, и так отбросил, что, пролетев дугой над холмом, воткнулся тот обломок на кромке ржаного поля.
Та к вновь вернулся к жизни местный Осирис: бешенство вышло из него, словно пар. И тотчас, разумеется, потребовал батька к себе Владимира Пьяницу!
Пьяница покидал обломки в костерок и приплясывал возле того костерка. Пьяница волочил кадушки, выкатывал бочонки, открывал все свои тайники, вываливал все припасы: мгновенно миски были заполнены всякой снедью. Вспомнил Пьяница об огороде: рвал лук, укроп и петрушку, кидал в котлы картофель и, засучив рукава, испекал хлебы на угольях так, как мог испекать их только он. И казалось удивленным братьям, что все само собой вертится, носится, кувыркается и готовится у них на глазах. Опустились они на траву, тупо уставившись на отца: не было у них ни слов, ни мыслей, ничего они не понимали.
Безумец тем временем, заметив глубокую могилу, заглянул и в нее – братья похолодели. Он же закричал, осклабившись:
– Славную вырыли вы яму! Постучались в само пекло! Для старой карги вы ее отрыли. Жду не дождусь, когда закоснеет ее поганый язык, и она сама со своим горбом загремит туда, откуда до ада рукой подать!
И захохотал – скрутило сыновей от такого хохота.
Словно последний день после воскрешения и собирался прожить их отец! Пьяница то и дело слетал с холма, катился кубарем под колеса грузовиков и фургонов и самоотверженно их останавливал, чудом при этом не расплескивая полные стаканы. А затем тех, кто по глупости своей вылезал из кабин, тащил за собой. Он и милицейских притащил за собою, а те притащили и конвоируемого ими преступника в наручниках к поднявшим свои языки, точно знамена, кострам! И столько котлов понавыкатывал Пьяница, что можно было насмерть закормить целое войско. И успевал тасовать ложки и кружки и всех рассаживать. Половину мира укормить и упоить собирался в тот знаменательный день Безумец. Из самых скрытых и глубоких тайников Пьяницей все было до дна вычерпано и выставлено в тот день: так решил Безумец отпраздновать возвращение!
И были: горы картошки с укропом, горы соленых огурчиков, капуста в неисчислимых кадках, при одном виде которой текли слюнки, репа вареная и жареная, рыба вяленая и копченая. С испугом взирали взрослые сыновья на то, как невесть откуда заполнялись хлебами корзины и плошки. Раздавались по холму великое чавканье, хруст и сопение, слышно было, как работают челюсти. Гости, число которых постоянно пополнялось за счет вновь прибывших, расселись в яблонях, на крыльце, возле Безумцевой овчины, на перевернутых ведрах, кадушках, бочках, досках, которые остались от Безумцева гроба. Десятки машин внизу уткнулись в поле – о них, конечно же, забыли! А подъезжали все новые – Пьяница на дороге устроил настоящую запруду.
