С Андреем мы много трепались по науке и около, а летом вместе шабашили на стройках Сибири. В шабашках он никогда не сачковал. Когда мы подымали бревна, то упирался до упора, потел и кряхтел от напряжения. Как-то раз таскали кирпичи. Загружали их в носилки и относили к строящемуся дому. Он нес носилки сзади, наступая мне на пятки. Я, как мог, старался идти с ним в ногу (пинки сзади помогают чеканить шаг). С каждым разом мы клали кирпичей в носилки побольше, чтобы уложиться в меньшее число ходок. Кто взваливает груз на себя, тот крепнет, и потому может взять еще больше, а кто сачкует, тот слабеет, и вскоре уже не может ничего. В конце концов мы так переусердствовали с грузом, что он стал неподъемным. Мы взялись за ручки носилок, но поднять сходу не смогли. Тогда поднатужились и дернули вверх на счет раз, два, три, приподняли! Но тут я почувствовал, что внутри как будто чего-то оторвалось, заныло в груди и закружилась голова. Андрюха тоже аж замычал от перенапряжения и, скрипя зубами, пробормотал: «А вот с натуги как начну сейчас пердеть, вонять и пукать!». Мы тут же с хохотом и грохотом бросили носилки, устало свалились на них, тяжело дыша, отдуваясь и нервно смеясь. Я выдавил сквозь смех: «Андрюха-ха-ха! От метеоризма хорошо помогают какао, шоколад и молоко с блинами. Прими вечерком, а то не дашь никому заснуть». Андрей огрызнулся: «Тот, кто храпит, засыпает первым». «Это придумал тот, кто пердит и засыпает вторым», – грубовато прокомментировал я. И мы повторно грохнули от смеха. Он спросил: «А я не храплю как свинья?» – «Нет, – ответил я, – свиньи не храпят. Ты во сне не храпишь, а повизгиваешь». И мы опять грохнули.
Дрынов был очень хваткий. Хотя мы были почти друзья, но он несколько раз поступал со мной так, что я остро чувствовал это самое «почти». Однажды мне предложили подработку в МГУ. Нужно было вести семинары и практикум для старшекурсников. Я согласился с удовольствием, так как это был неплохой способ подзаработать, совмещая приятное с полезным. Случайно встретив на улице Андрея, я радостно рассказал об этом (вот трепло!). Каково же было мое недоумение, когда мне в МГУ вдруг отказали, сославшись на то, что уже взяли преподавателем другого. Недоумение перешло в изумление, когда выяснилось, что этот другой – Дрынов.
Почему-то Андрей всегда был сексуально озабочен. Весь его рассудок временами перемещался в штаны. Он любил женщин вообще, но ни одну в частности. Кто любит женщин, тот не насытится ни одной. У ловеласа сердце находится ниже пояса. Андрюха не мог спокойно пройти мимо любой юбки. Каждую смазливую особь в момент знакомства начинал осыпать комплиментами: «Красавица! Афродита! Королева!». Эта примитивная чушь действовала безотказно. У Андрея была поговорка: «Хвали мужчин за ум, а женщин за красоту, и в их глазах ты всегда будешь самый умный и красивый». Причем, восхищался он женщинами совершенно искренне: расплывшись в похотливой улыбке и пуская слюни предвкушения.
Почему женщины обожают выслушивать комплименты? Потому что у всех слепых, как известно, тонкий слух. Комплименты подобны ароматным духам, к которым женщины даже не принюхиваются, а пьют залпом, трясясь от возбуждения, как алкаши от барматухи. Каждую женщину Андрей при знакомстве спрашивал: «Тр@хнуться не интересуетесь?». Не знаю, получал ли он когда-нибудь по физиономии, но во многих случаях получал, что хотел. Обычно ограничивался одной-двумя встречами. Ловелас – одноразовый шприц многоразового пользования. Бабник – романтик промежности. У Дрынова были две любимые поговорки: «У всякого свой вкус и свои прибабахи: кто любит баб, а кто вздохи-ахи» и «От греха воздерживается тот, кому уже всё равно». Андрей поучал: «Знаешь, Кеша, какие есть три бесценных сокровища у мужчины? Жена, любовница и много женщин. Хочешь соблазнить женщину? Тогда подари ей сочный комплимент, букет цветов и пачку презервативов, а юбку она задерет сама». Он так и приходил на свидания: в руках цветы, в штанах презервативы.
Дрынов считал, что самое лучшее – это соблазнять жен приятелей: быстро, удобно и никаких обязательств. «Жена друга – самая перспективная любовница, а своя жена – самая неперспективная. Любовный треугольник – всего лишь частный вид многоугольника», – любил говорить он. Если муж узнавал об измене жены и приходил выяснять отношения, Андрей, улыбаясь, говорил ему: «Твоя супруга – просто класс! Хвалю твой выбор. Кстати, она говорила, что обожает тебя. Просто на нас с ней помутнение нашло. Извини. С кем не бывает!». Муж глубокомысленно чесал в затылке, мучительно раздумывая: то ли поблагодарить за комплимент, то ли дать в глаз? Дрынов дружественно добавлял: «Мы с тобой – два берега у одной реки». Обычно всё заканчивалось мирно. Андрей смущенно изображал угрызения совести. Как говорится, когда у шкодливого кота наконец заговорила совесть, он с ней спорить не стал, поскольку к тому моменту был уже и сыт, и удовлетворен. Когда кто-нибудь говорил Дрынову о том, что он ведет себя непорядочно, он усмехался: «Я порядочный: меня порядком интересуют женщины».
АТФ и странные флуктуации
Работа по ЭВС в митохондриях шла своим чередом. Я обнаружил, что под действием света мощной лампы в митохондриях возникает синтез АТФ (как в хлоропластах листьев на солнце). Это был интересный результат. Надо сказать, что идея о возможности появления АТФ при освещении митохондрий была высказана не мной. Это предсказание сделал один американский физик. В его теоретической работе была развита гипотеза о том, что в ходе переноса электронов в дыхательной цепи митохондрий происходит высвобождение энергии в виде колебательных квантов; эта энергия могла бы расходоваться на синтез АТФ, частично уходя в тепло. Биохимики не восприняли эту гипотезу. А мне она была понятна до очевидности. Причем, я сообразил, что энергия нужна не для самого акта синтеза, а для десорбции АТФ с фермента в раствор.
Обнаружить «фотосинтез» АТФ в митохондриях мне удалось далеко не сразу. Сначала столкнулся с двумя проблемами. Первая заключалась в том, что митохондрии способны синтезировать АТФ без света, в темноте. Этот процесс, хорошо известный биохимикам, осуществляется за счет энергии субстратов. Я подавлял темновой синтез АТФ охлаждением и изымая субстраты. Так была решена первая проблема.
Вторая проблема оказалась сложнее. В ходе опытов обнаружилось, что концентрация АТФ в темновой суспензии митохондрий непредсказуемо изменялась на 20–30 % от опыта к опыту. Эти странные «флуктуации» очень мешали. Когда я поведал о них Осе Фишкину, тот воскликнул: «Да ведь это у тебя такие же флуктуации, которые изучает профессор Семен Яковлевич Шмунь!». Я побежал в лабораторию Шмуня, но он был как назло в отъезде. Тогда я разыскал в библиотеке журналы со статьями Шмуня и стал читать. Оказалось, что много лет назад Шмунь открыл флуктуации АТФ в белковых препаратах из мышц, а потом обнаружил, что флуктуации присущи многим ферментам. На первый взгляд всё выглядело убедительно. Шмунь считал, что ферменты участвуют в коллективном взаимодействии, синхронизирующим их активность. Попервоначалу я восхитился трудоемкостью экспериментов и смелостью идеи.
Однако чем больше я читал и анализировал, тем больше набирали силу сомнения. Во-первых, смущало то, что контрольные опыты были проведены Шмунем не корректно. Во-вторых, в статьях не было сведений о температурном режиме; а ведь непостоянство температуры может вызывать разброс в скорости. В-третьих, флуктуации имели место только при «точечных» измерениях; при непрерывной же регистрации реакций никаких флуктуаций не наблюдалось. И, наконец, в-четвертых, статистическая обработка данных была недостоверна. Шмунь пользовался статистикой как юнец презервативом: торопливо и бездумно. Он словно задался целью продемонстрировать, что статистика – самая точная из лженаук.
Настоящий ученый не перестает удивляться достижениям природы; невежда же торопится удивить мир собственными достижениями. Каждый торопливо кует свою Нобелевскую премию. Все спешат… А ведь известно, что дальше всех уйдет тот, кто не спешит. Что делается впопыхах, не живет в веках. Что делается наспех, вызывает смех.
Шмунь слишком торопился всех удивить. Не случайно лишь на 20-м году исследований выяснилось, что флуктуации присущи не только ферментам, но и обычным химическим реакциям; например, наблюдался разброс скоростей при окислении красителем аскорбиновой кислоты.
Я повторил опыт Шмуня с красителем и аскорбатом. В итоге выявилось несколько причин разброса: неоднородность распределения красителя и аскорбата в воде при их смешивании; температурные флуктуации в малом объеме из-за нагрева приборной лампой; конвекция тепла; дискретность из-за «порога чувствительности» прибора. Более того, в своих опытах с суспензией митохондрий я нашел те же причины разброса уровня АТФ и постарался устранить их. Флуктуации исчезли.
