27. Новая семья
В вилль от близлежащего городка они шли пешком. Можно было нанять кого-нибудь с лошадкой и шариотом, но Пацан объявил, что деньги кончились. На самом деле у него оставались еще целых две золотые монеты, но он решил их приберечь на крайний случай.
Над виллем возвышалась, раза в четыре превосходя высотой самый высокий его дом, готическая церква. Выглядела она еще величественнее, чем городские церкви. У столиков таверны, и внутри, и снаружи, сидели местные жители, отдыхая от забот – был полуденный перерыв. Почти все дома в вилле оказались каменные, либо частично каменные, и имели такой вид, как будто их построили несколько столетий назад. Черепичные крыши очень понравились Пацану – яркие, жуайельные. Жители, правда, выглядели мрачновато. Мужик средних лет, приглянувшийся Пацану, молча выслушал все вопросы, не ответил ни на один, и пошел своей дорогой, не прощаясь. Наверное, он немой, решил Пацан. И обратился к женщине с корзинкой, которая послушала-послушала, и сказала:
– Чтоб вам всем сдохнуть.
И пошла себе.
Пацан удивился.
Повстречался молодой мужчина в чем-то длинном, до самой земли, черном – местный поп, предположил Пацан, и сразу к нему обратился.
– Да, знаю Пекаря, у нас тут его все знают, – жуайельно отозвался местный поп. – Добрый день, мадам.
Вдовушка кивнула и поправила что-то там на Малышке, без надобности, и возможно просто из стеснения.
– Все наши нынче на него злы, – продолжал местный поп. – Он вчера задрал цены на все, что продает, скотина такая. Винить его нельзя – у него те же убытки, что и у всех, и цены на зерно, понятное дело, сказываются, и мельник тоже лютует с ценами, но все свалилось именно на Пекаря, поскольку он производит конечный продукт. Вон там за холмом пекарня, по правой стороне улицы.
Только теперь, шагая в указанном направлении, Пацан отметил, что помимо сердитости многие жители городка выглядят – ну, не то, чтобы пьяными, а так, слегка навеселе.
Объяснялось это просто. Несколько лет подряд в соседней, знаменитой на весь мир, провинции выдавался фантастический урожай винограда. Собрали и растолкли столько, что девать было некуда. Поборы в пользу армии следовали один за другим, но уменьшалось лишь количество еды, а вино не убывало, и стоило очень дешево. Но вином сыт не будешь, особенно на голодный желудок.
Однорукий калека в униформе сидел, привалясь к стене церкви, и вроде бы дремал. Рядом с ним стояла недопитая бутылка с вином.
Парадная дверь под вывеской, ведущая в пекарню, казалась маленькой, неказистой, будто стеснялась сама себя. Пекарня занимала весь просторный первый этаж, а на втором, скорее всего, жил сам пекарь. Прилавки стояли пустые, но в глубине помещения явно горели печи – оттуда шел жар. Пацан позвал:
– Ола! Есть кто нибудь?
Откуда-то издалека донесся голос:
– Идите все к дьяволу! Перерыв!
Пацан посмотрел на Вдовушку с Малышкой на руках. Вдовушка на него не посмотрела. Никакой поддержки.
Вот сейчас сдам племянницу на руки дяде, дам Вдовушке предпоследнюю золотую монету, пусть катится куда хочет, а сам наймусь юнгой на пиратский корабль, подумал он. Шустрый много рассказывал про пиратские корабли, просоленные палубы, напрягшиеся паруса, пьянящий ветер с брызгами, сокровища, взятие купеческих судов на абордаж, и прочие увлекательные вещи.
Он пошел на голос. Прошли два помещения с печами, мешками с мукой, плошками, утварью – пусто. Пекарь обнаружился на заднем дворе, сидел один у плетеного столика под деревом и пил из высокого стакана красное вино, как какой-нибудь древнегреческий философ.
– Добрый день, – сказал Пацан.
Пекарь нехотя обернулся.
В том, что он брат Шустрого, сомнений не было. Похож. Даже очень похож. Так же сложен – ну, может плечи чуть шире – такой же рыжеватый блондин. Вот только лицо не озорное, а мрачное, суровое. Нос крупнее, чем у Шустрого. И одна нога деревянная.
– Тебе чего? – спросил он.
– Это твоя племянница, – сказал Пацан, указывая на Малышку на руках у Вдовушки. – Дочь твоего брата. Сам твой брат на позициях сейчас, а это его дочь. Мы хотим есть. И помыться было бы неплохо.
Пекарь помолчал, потом встал и проковылял на деревянной ноге к Вдовушке. Посмотрел на Малышку.
– Ты ее мать? – спросил он.
– Она по-нашему не говорит, – поспешил объяснить Пацан.
– Не говорит? Уж не из северо-восточных ли соседей?
– Что-то вроде этого.
– Мать?
– Нет. Кормилица. Ты ее не обижай.
– А мать где?
– Не твое дело.
– Всё, идите отсюда. Быстро. Пока я не рассердился.
– Не спеши, – по-взрослому сказал Пацан. И снял с груди медальон.
Пекарь уставился на медальон. Взял в руки. Повертел.
– Ну, я не знаю, – сказал он. – Правда, что ли?
– Брат твой велел мне все тебе рассказать. Но сначала дай поесть. Тогда может и расскажу, блядский бордель.
Пекарь усмехнулся.
– Садитесь, сейчас принесу.
Через некоторое время Пацан и Вдовушка ели суп – совсем такой, как готовил Шустрый, невероятно вкусный – а Пекарь держал на руках Малышку и рассматривал ее. И пытался расспрашивать Пацана о том, о сём, но Пацан отвечал односложно и уверял Пекаря, что подробнее расскажет после, а сейчас очень есть хочется.
А потом пришла пекарская жена – полноватая черноволосая хохотушка из совсем-южных соседей («Римляне мои прибыли!» – объявил Пекарь без улыбки) с тремя детьми, один мальчик и две девочки, и в саду стало сразу жуайельно и уютно. Хохотушка стала общаться с Вдовушкой, что-то ей говорить, всякие глупости, Вдовушка отводила глаза, но в конце концов улыбнулась – Пацан никогда раньше не видел ее улыбку. Он стал ей переводить глупости, а дети резвились вокруг – бегали друг за другом, кричали друг на друга, и даже дрались – разговоры взрослых были им скучны, и Пацан понял, что он уже взрослый. Ну, может не совсем еще, но почти.
– Рассказывай подробно, – потребовал Пекарь.
И Пацан стал рассказывать. Рассказывал он сбивчиво, прыгая от события к событию, и не в хронологическим порядке. Ему не хватало слов, чтобы все объяснить, обрисовать быт барыневой усадьбы, о некоторых вещах ему стыдно было говорить, а об иных он просто не знал. Но слушали его Пекарь и Хохотушка очень внимательно. Хохотушка сидела рядом с Вдовушкой и угощала ее кофием и вкусностями, и гладила по плечу – очень прониклась судьбою этой молчаливой женщины. Малышку ласкали то Пекарь, то Хохотушка, и даже дети несколько раз подошли погладить – всем она, Малышка, нравилась. Врожденное обаяние, наверное.
Выяснилось, что Пекарь потерял ногу на недавней войне, той, которая предшествовала восточной кампании.
– Что же было дальше? – спросил Жених, приподнявшись на локте и с восторгом глядя на полуобнаженную свою молодую невесту, сидящую в красивой позе на постели, с распущенными волосами, с бокалом вина в руке. – Дальше что?
– Не кричи, – предупредительно сказала Невеста. – А то узнает мой братик, чем мы тут с тобой развлекаемся до свадьбы, и такой нам шторм устроит с молниями и шквалами – ты знаешь, нрав у него крут! Сам сперва полгорода переёб, а потом женился и сразу стал ханжить напропалую.
– Сей дворянин из мещан действительно не отличается покладистостью, – согласился иронически Жених.
– Ого! Ты что же, титулом своим решил передо мною павлинить? – притворно удивилась невеста, вздымая рыжеватые брови. – Молчи уж. Без денег братика моего сидели бы мы с тобой в глубочайшей жопе, родословную бы твою читали по вечерам на каком-нибудь чердаке.
– Я не против, – уверенно сказал Жених. – Я бы тебя прокормил. Мы неделю только торчим в северной столице, а у меня уж три заказа на портреты.
– Да, ты у меня очень одаренный, – сказала Невеста. – С другой стороны, если бы не влияние братика, не видать бы тебе этих заказов … Ну ладно, ладно, не сердись.
– Расскажи, что было дальше.
– Расскажу, пожалуй. Вдовушка четыре года спустя вышла замуж и нарожала кучу потомства, муж служил в мэрии … Оно, правда, по секрету скажу тебе, что первый ее отпрыск черты лица имеет замечательные – на братика моего очень похож, очень. Первая любовь, как я понимаю.
– Ага, – сказал Жених. – Я так и думал.
– Ничего ты не думал, – заверила его Невеста. – Это я тебе только что сказала, а может всё неправда! Может я специально тебе голову морочу.
– Я опять же не против. Обожаю, когда ты мне морочишь голову. Что сталось с Шустрым?
Она поставила бокал на прикроватный столик, поменяла позу, и сказала:
– По всей видимости, отец мой погиб в так называемой «Битве Народов», коя имело место через десять дней после того, как его рекрутировали.
– Бедный парень!
– Золотой человек был, судя по тому, что о нем братик рассказывает.
