1
Несколько лет назад меня неудержимо потянуло на природу. Не так, чтобы бессмысленным наскоком ворваться на какой-нибудь общий пляж, развести костер среди куч чужого мусора, съесть несколько обугленных сосисок неясного генеза, выпить бутылку водки и, поленившись убрать уже свой, родной мусор, вернуться в городскую суету в натужном благорасположении, чувствуя внутри какую-то обидную оскомину. Нет, захотелось своего, чистого, чтобы поменьше людей и побольше воздуха. Тогда я стал искать место, где будет мой дом.
Желание это стало настолько сильным, что перешло в действие. Сначала я решил пойти простым путем. Ведь сколько вокруг чудесных мест, прекрасных, уже кем-то построенных домов, которые то и дело видны жадному взгляду сквозь деревья, а рядом с ними мелькает водная синь. Я стал читать объявления о продажах, стал ездить по окрестностям города. Цель и ее критерии были для меня ясны – нахождение от города не более ста километров, у красивого озера, в крайнем случае – реки, баня должна быть на самом берегу, дом – обязательно в деревне, а не в дачном кооперативе (идеи вопиющего коллективизма давно не греют душу). Еще хотелось бы электричества, дороги до самого места, небольшой цивилизации в виде магазина, с одной стороны, и дикой природы с охотой, рыбалкой, собирательством грибов, ягод и прочих корений – с другой. Требования казались выполнимыми, а услужливое воображение рисовало тихий вечер после бани и купания, проводимый за столом со щами или ухой, томленными в русской печи, и графинчиками с домашними разноцветными настойками, заботливо изготовленными на основе целебных трав и прочих плодов.
Картина эта настолько манила меня, что не было предела энергии, с которой я принялся искать. Сотни объявлений, десятки поездок, полтора года поисков и размышлений убедили в одном: наготово найти то, о чем так сильно мечтает душа, не удастся. Дома были или старые, или дорогие; или далеко от водоема, или близко к болоту; или без бани, или с многочисленными соседями. Несколько раз я пытался впасть в отчаянье. Тогда перед глазами снова всплывала та славная картина, которая могла венчать обилие трудов.
– Строй-ка ты сам, – внезапно посоветовал мне отец, исподволь наблюдавший всю тщету моих усилий. – Строй, не бойся, поможем. Тогда я стал искать землю. Это тоже оказалось непросто, но гораздо легче детского желания получить весь магазин игрушек сразу. Всего через три месяца я заехал в старую карельскую деревню в километрах от города приличных, но гораздо меньше ста. Заехал по наводке соседей по подъезду, имевших там дачу и обладающих ценными сведениями о продаже дома с участком невдалеке. Места эти они расписывали с плохо скрываемым восхищением, чему подтверждением были десятки ведер клюквы, которые они продавали в городе каждую осень, в подспорье своей пенсионной жизни.
– Пятнадцать минут идем от дома и собираем, и собираем. И не выбрать ее всю, – клюква в ведре соседки была хороша – виноград, а не клюква.
Деревня, вся раскинувшаяся вдоль берега длинного красивого озера, мне понравилась. А дом нет. Деревня вся утопала в ярких красках рано наступившей осени. Старый покосившийся карельский дом был огромен, ветх и годился только на снос. Сносить ничего не хотелось. Рядом с берегом в лодках, а то и прямо на мостках сидели рыбаки с удочками, это вдохновляло. Дом не вдохновлял. Опечаленный, я пошел по главной и единственной улице деревни. Было видно, где в старых домах доживают местные старики, а где построились уже люди из города, кто-то пришлый, кто-то вернувшийся в родные места. Старинные серые дома были жалкими и какими-то необихоженными. Покосившиеся заборы, редкие и заросшие грядки, унылые окошки. Дома новые или обновленные прямо искрились яркими стенами и крышами из ранее неведомых материалов, веселились выкошенными лужайками, стоящими на них шезлонгами и качелями, вкусно пахли шашлычным дымком. Всего домов было штук двадцать. Венчал все огромный, ярко-сиреневый домина. Был он не слишком изящный, но мощный, крепкий, кряжистый. Вокруг него на поляне стояла сельхозтехника – пара тракторов, косилка, картофелекопалка. Забора не было. У крыльца лаял большой пес.
Посмотрев на все это и очередной раз тяжело вздохнув, я направился к машине. Вокруг, на картофельных полях, копошились местные жители, перекапывая землю перед зимой. Воздух пах вкусно и пряно, точно молоко пасшихся невдалеке коров. Некоторые из них зашли в воду по вымя и купали в озере свои мягко тлеющие на осеннем солнце набухшие розовые соски.
Навстречу мне по дороге ехал трактор. Я решил остановить его и попытать счастья еще раз. На мой призывный жест из кабины высунулся чумазый коренастый мужичок. Круглое лицо, на котором светилась хитрая, все побеждающая улыбка, выражало самую главную карельскую мысль: «Не, не обманешь. Сами хороши!»
– Толя, – он чуть не свалил с ног меня своим криком, заглушившим трактор и распугавшим деловитых ворон, ходящих по недалекой пашне. – Не обращай внимания, – уши окончательно заложило, – я в танковых служил, теперь так разговариваю.
– Понятно, – я был вежливый городской пришелец, которого Толя видел насквозь.
– Не продается чего, кроме этого дома? – спросил, особо не надеясь на удачу.
– А чего не продается. Все продается, были бы деньги, – Толя явно заинтересовался мной как выгодным субъектом, – вон за деревней не видел участка? Продается. Мой участок. Дома нет, фундамент есть.
– Посмотреть, что ли?
– Посмотри, посмотри. А понравится, я вон там живу, – он черной масляной рукой показал на опрятный розовый дом, размером чуть меньше сиреневого, а всем видом – красной крышей, розовыми стенами, аккуратным участком вокруг – напоминавший немецкие хозяйства.
– Хорошо, зайду, если что.
Толя вскочил в свой трактор, тот чихнул сизым выхлопом и ловко покатил по колдобинам раскисшей осенней дороги к нереально красивому дому. Я пожал плечами и обреченно отправился смотреть участок, почему-то не веря в успех.
Вот говорят: деревня, деревня. Сам я тоже пришлый, городской. Хоть небольшой город по общим меркам, а все ж столица – какой-никакой республики. Бывшей союзной даже. И вот мечешься всю озабоченную юность, хватаешься за то, за это, везде успеть пытаешься. И успеваешь часто, и успех переживаешь, и поражения переносишь. Но потом оглядываешься – а немного важного-то. Дети чтоб были, семья, жена не очень строгая, квартира – где жить. Друзей несколько. Память о женщинах любимых, а не таких, что ты использовал или они тебя. Природа – без нее вообще никуда, не выжить. Зарплата – не нужна, никогда ни на кого не работал, никому себя за деньги не продавал. Денег то меньше, то больше, но уж сильно переживать из-за этого бессмысленно – везде под ногами валяются, ленишься подымать – меньше их, не ленишься – больше. А всех уж точно не заработаешь. Да и душу тратить на них жалко.
И все остальное такой трухой оказывается в итоге, что жалко себя становится. Машины, курорты, золотишко – смешно порой на людей смотреть. Ладно, думаешь, пускай поиграются, лишенцы, вдруг одумаются попозже.
Так я думал и шел себе по лесной дорожке. Раньше две колеи на ней было, а потом позарастали, теперь одна тропинка. Кругом осинник да ольховник мелкий, чапыжник по-северному, поодаль сосновая роща стоит. Листья желто-красные – глазам больно, хвоя зеленая – глазам радостно, небо синее – благодать! А вышел на поляну большую – так вообще зажмурился – берег озера, вода с небом друг другу хихикают мелкими бликами, по сторонам лес разноцветный, а посередине фундамент стоит. Да еще по краю полянки речушка мелкая журчит, не видно еще, а слышно. И разнотравье в пояс, осенью еще не тронутое. Поляна большая – соток пятьдесят, к дороге – горка каменистая, к озеру ближе – ровное место, будто пашня бывшая. Вышел я на поляну – дух захватило. Походил – тут сосенки пробиваются, там – камыш у берега колышется, а на горке – земляничные листья сплошь да брусника кровью налилась. Еще походил – да и побежал до Толиного дома. Двести метров до деревни, да там с полкилометра – одним духом. Когда удача тебе губы подставляет – мешкать нельзя.
Вот вымирает деревня, нищает, спивается. И половина домов тому подтверждение. Нет – одна треть. Нет, смотрю, – меньше. Есть захудалые хибары, на честном слове стоящие, клюкой подпертые. А есть как у Толи. Я зашел – сначала глазам не поверил. Обстановка городской квартиры, если не быть ярым поклонником пластмассового ремонта. А простора, а места! А печь русская посередине! На первом этаже – две комнаты да кухня большая да прихожая. Веранда – вполдома. На втором этаже – две комнаты, не маленькие тоже. Туалет в доме с канализацией да с горячей водой из бойлера – куда с добром. Вода из крана бежит кристальная – в колодец насос опущен погружной. Посреди всего великолепия сидит Толя за столом, уже вымытый от копоти тракторной, чистый. «Садись, – кричит, – пообедаем». Я отказываться, а жена его, Аня, – не отпустим, говорит, не принято по карельским обычаям, за порог ступил – за стол садись.
Если кто возьмется рассуждать из столичных или иностранных жителей о том, какая рыба всего вкуснее – обманется наверняка, себя и других в заблуждение введет. Будет лосось поминать, тунца какого-нибудь или, не приведи господь, – макрель с торбоганом. Кто сига вспомнит – уже ближе, почет ему и уважение. Но уж ряпушку никто не назовет. Местная она рыбка. Вкус такой, что пальцы свои и соседские оближешь. Это – если жареная. А если с лучком да юшкой на сковороде – опять же по-карельски, – тут не язык проглотишь, вся голова через рот вовнутрь завернется вслед за убегающим вкусом. В городе на рыбном рынке ряпушку часто продают, онежскую да ладожскую. Мелковата она, килограмм вычистишь – замучаешься. Тут у Толи жена сковороду на стол поставила – а там четыре рыбины уместились. Мне трудно сдержаться было.
