– А Валя? – Евграф Солмонович набрался храбрости узнать всю правду.
– У Валиной подружки есть Лазан. Нина обещала взять его с собой.
– То есть как «с собой»? – Разговор с Сашкой явно принимал интересный оборот.
– С собой, когда они с Валей поженятся и поселятся в его комнате, – Сашка перестала шуршать фломастером по бумаге и уставилась на дядю. Лицо у того по какой-то неведомой ей причине менялось. Устами младенца истина, как всегда, глаголала в самый неподходящий момент.
Евграф Соломонович провел ладонью по лицу и скособочил очки:
– И когда они переезжают?
– Когда Нина закончит свой колледж. Она станет архитектором и построит нам всем дома, – уточнила Сашка, чувствуя на уровне инстинкта, что Нинин авторитет нуждается в защите.
– Н-да. Каждому – по однокомнатной конуре с удобствами. – Евграф Соломонович уже не слушал ее, а Сашка в очередной раз удивилась его непонятливости: как человек – взрослый и большой – поместится в конуру? И потом Сашке совместное проживание никогда не казалось в тягость. Она до сих пор удивлялась, почему ее мама, папа и бабушка живут отдельно от мамы и папы Артема и Вали, когда Серафима Ферапонтовна все равно готовит им обед, и Настя всегда берет ее, Сашку, в кино.
Евграф Соломонович должен был переварить полученную информацию и все больше склонялся в сторону обеда.
* * *
– Саш, иди, мой руки и садись за стол.
– А что у нас сегодня на обед?
– Овощной суп, две сосиски и макароны.
– А я не хочу суп!
– Саш! Не обсуждается!
– Ну ты же не ешь его! Почему я должна? У-уу!..
– Не будем переходить на личности! Я старый язвенник – нашла с кого брать пример.
– Но я не хоч-ччу! Он невкусный! – Сашка для усиления эффекта передернула плечами.
– В войну, дорогая моя, – Евграф Соломонович оперся руками на спинку пустующего стула, – дети ели суп из отцовских ремней! Так что прекращай, пожалуйста, свои выступления и иди мыть руки.
Сашка, надувшись, сползла со стула, всем своим видом показывая, что подчиняется исключительно в силу физического превосходства Евграфа Соломоновича. Евграф Соломонович изогнул бровь и проводил племянницу скептическим взглядом, не отходя от стула.
Ели они молча, сидя друг напротив друга и двигая от одного к другому миску с хлебом по мере надобности. Сашка тщательно пережевывала ненавистную вареную капусту и думала, что к сорока годам тоже будет есть, как Евграф Соломонович, – что хочет. Евграф Соломонович, зажмурившись, глотал не менее ненавистную рисовую кашу, запивая ее более терпимой ряженкой. Сашке еда Евграфа Соломоновича казалась несомненно более вкусной, чем ее собственная, хотя она прекрасно знала «липучесть» рисовой каши и «комочки» ряженки. Евграф Соломонович, угадывая Сашкины мысли, налил ей полкружки ряженки, зная наперед, что целую она даже в «наказание» ему не выпьет. Сашка молча придвинула к себе кружку и стала, посапывая, пить. Евграф Соломонович, подогнув левую руку, правой размазывал по тарелке остывший рис.
Но вот в коридоре послышалось шебуршание: дверь открывали ключом. Кто-то возвращался. Сашка, услышав и обретя предлог досрочно расстаться с супом, нырнула со стула и вприпрыжку побежала в коридор, каждым движением выражая радость наступившей свободы. Евграф Соломонович, отодвинув тарелку, отправился вслед за племянницей. Он остановился у своей любимой калошницы – Сашка прильнула к двери, – он же принял позу Наполеона и ждал. Дверь распахнулась с характерным скрипом несмазанных петель и впустила в квартиру Артема. Да, это был несомненно Артем. Только что-то в нем было не то. Евграф Соломонович все вглядывался и пытался разобрать, все вглядывался… Сашка взвизгнула и захлопала в ладоши.
Артем был красный как рак – от кончиков пальцев до корней волос.
Июньское солнце сожгло его.
Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана…
И о многом другом еще можно подумать, о многом другом.
Юрий Левитанский
Евграф Соломонович недаром ел свой хлеб. Точнее, не совсем даром. Если теперь все тяготы трудовой жизни лежали исключительно на Настиных хрупких плечах, то так было не всегда, отнюдь не всегда. Было время, и не столь далекое, когда фамилия Декторов находилась в зените славы, и мама Вовочки Степаненко, с которым дружил в школе Валя, рассказывала по телефону маме Сарочки Берлинблау все обстоятельства этой крепкой дружбы. А мама Сарочки – женщина, скроенная тоталитарно и монолитно, с какой точки на нее ни посмотри, – глубокомысленно восклицала: «Да. Декторы – это известная фамилия». И мнения Сарочкиной мамы и мамы Вовочкиной тогда совпадали.
Не так давно это было: чуть больше двадцати лет назад, в поздних семидесятых. Настали дни, когда поколение семидесятых заправски пудрит носы всей ныне здравствующей литературной тусовке, но тогда об этих юнцах никто еще и слыхом не слыхивал. Их простые мамы – физики и скромные врачи – их еще не родили. Богема имеет свойство не наследовать от родителей. Во всяком случае, наследовать не все.
Итак, процветали другие. Декторы были одними из. Евграф Соломонович как раз принимал поздравления с выходом его последней третьей книжки пьес. Тогда драматургов печатали централизованно – безо всяких там грантов и конкурсов. Печатали по имени. У Декторов имя было закоренело драматургическим. Сценарист-отец по мере старения отходил от излюбленного жанра и тоже примыкал к сыновнему делу. И так они творили на радость окружающим. А книга-то, с которой поздравляли нашего героя, действительно была последней. Только он об этом не знал, как, впрочем, не знал никто. И книга была его любимой, потому что он писал ее для своих еще не родившихся детей. Он уже был женат, и Настя ждала прибавления в середине следующего месяца. Так что выход книги был более чем своевременным. Евграф Соломонович искренне радовался, что может из любимого самим Сетона-Томпсона сотворить новую историю. Он был, как фонвизинский Недоросль, мастер рассказывать истории. Бывало, как начнет… и он рассказал.
Валя полгода назад, плавая в Интернете, нашел в каком-то виртуальном магазине ту самую, последнюю книжку. Значились все выходные данные, даже картинка с обложки была скопирована. Заплатить просили всего сорок три рубля семьдесят копеек. Валя подивился точности, с которой ее оценили. В разделе рецензий не стояло ни одной, что это значило, сами понимаете что. Валя исправлять ситуацию обманным родственным способом не стал, никакого отзыва не сочинил, и никому ничего не сказал. Евграф Соломонович жил не на другой планете: он сам знал жестокую сетевую правду и привык принимать ее спокойно. По крайней мере, привык так думать.
А ведь было время, когда его ставили в ТЮЗе…
Ныне Сарочкина мама глубоко не помнила, чем знаменит был человек с фамилией, похожей на название какого-то электроприбора. Она не помнила даже, знаменит ли он был вообще. Вовочка давно женился, бросил институт, который воспитывал в нем отличного автомеханика, женился и мирно поживал где-то в райное МКАД. И телефон Вали Дектора пропал вместе с его старой записной книжкой лет семь назад. А ведь было время…
И все-таки ел свой хлеб Евграф Соломонович не просто так. Когда насущным вопросом был вопрос поступления детей в институты – Декторы родили разнояйцевых разноувлеченных ребят, – всем пришлось потуже подпоясаться. Настя стала практиковать частным образом, а Евграф Соломонович, периодически мучимый приступами язвенной болезни, подвизался на поприще…
…издательской деятельности. Сначала, правда, родилась в нем благородная мысль пойти в районную школу учить детишек истории – ее он всегда знал неплохо, тем более в учителях достатка не бывает никогда, – и даже морально готовился к тому, что однажды войдет в переполненный галдящими ребятами класс… но то было время великой и могучей перестройки. И время это странным образом закончилось, когда никто вроде бы никакого здания общественного – метафора, так сказать, – не построил. Евграф Соломонович вторым Сократом так и не стал и Платона в учениках не имел. Учеников он вообще не имел, хотя в тайне души желал их.
Итак, Евграф Соломонович подвизался на поприще издательской деятельности. Нет, не то чтобы он издавал книги сам – сразу видятся мне книжники петровской поры или того лучше: Иван Федоров, первопечатник. Тигель не тягал, литеры не выкладывал Евграф Соломонович, а миру был полезен тем, что дружил с Георгом Асаховичем Биттом, славных книг Райнера Рильке, Малларме и Верхарна переводчиком. Георг Битт был для Евграфа Соломоновича человеком не случайным. Георг Битт дружбой с талантливым «еврейским юношей» смущался еще в пору их с Евграфом молодости: унаследовав от отца сирийскую кровь (Битта Наума Асаха при выдаче паспорта гражданина РФ офамилили в принудительном порядке), Георг Асахович, богемно немногословный от рождения, дивился только входящей в силу иронии своего знакомца. Евграф Соломонович стесняться и не думал, рассыпаясь в остротах при каждом удобном случае, дабы завоевать сердце Георга. И преуспел в этом. Георг Битт любил своего друга и был ему предан в той степени, в какой мог любить и быть предан Георг Битт. Друг Евграфа Соломоновича свободно изъяснялся на французском, немецком, английском и прочих туземных языках Европы. Так что не поздоровилось тамошним европейским писателям по-крупному: Георг Асахович их переводил на русский упорно и талантливо. Даже премию какую-то неоднократно за свой тяжелый переводческий труд получал. Но не в премии было дело. Дело было в изощренной мести филолога предмету своих институтских мучений и профессионального воспитания. И месть его удалась на славу. Одно за другим посыпались приглашения: то на конгресс в Париж, то на творческий семинар в Тарту, на симпозиум русскоязычных переводчиков в Америку… а жил который год этот переводчик из переводчиков в прекрасном городе Женеве, где помимо изящной словесности всецело предавался бизнесу. Кажется, был он хозяином сети тамошних каких-то ресторанчиков или магазинчиков или еще всяких подобных заведеньиц, обеспечивавших бесперебойный доход вольному литератору. Но Георг Асахович не умел разорваться и хотел-таки обзавестись надежным литагентом. Которым, ясное дело, стал Евграф Соломонович. Георг Асахович ликовал и вот в течение уже лет пяти жил и в ус не дул: книги его переводов выходили с завидным постоянством. Ибо за этим бдил Евграф Соломонович и око его было неусыпно. В отсутствие многоязычного и величественного Георга он заверял верстки, один раз даже организовал пресс-конференцию по поводу выхода в свет томика биттовских воспоминаний (в коем, следует сказать, сам был одним из зашифрованных под псевдонимом героев); и самое замечательное – названивал вершителям книжных судеб – литературным критикам, которые как один были ехидны и глядели одаренными пофигистами.
