Только теперь Полторанин заметил, что невысоко над землей – полтора человеческих роста, не больше, – от лиан отходили длинные толстые усики, на концах которых горлышком вверх висели кувшины, образованные пластинами кожистого листа. Они походили на причудливые восточные амфоры и были ярко окрашены: красные, матово-белые, расцвеченные пятнистым рисунком или светло-зеленые с пурпуровыми пятнышками. Их стенки были гладкими и казались влажными на ощупь.
– Обратите внимание, – продолжала Алевтина Алексеевна, – листья непентесов сложены в сосуды. Верхние края, загнутые внутрь, покрыты лиловыми бороздками, между которыми течет сладкий душистый нектар, выделяемый железами внутри сосуда. Обычно кувшинные листья непентеса достигают тридцати сантиметров, но наши непентесы выращивают листья до семидесяти сантиметров в длину. Такие гигантские непентесы растут только на Нья-Тирнгуанг и являются подвидом семейства.
Сквозь кожистые, полупрозрачные от солнечного цвета стенки кувшинов было видно, что треть лиственного сосуда занимает неподвижная жидкость. “Дождевая вода”, – решил Полторанин.
– Я горжусь, – сказала Алевтина Алексеевна, – что первая из ученых классифицировала эти непентесы. Поэтому они называются Nepenthes Alevtina. – Она развела руками, извиняясь за свою славу. – Особенность данного вида растений в том, что только нижняя, ближайшая к стеблю, часть черешка выполняет функцию фотосинтеза. Но она очень мала и плохо поглощает солнечный свет, особенно в джунглях. Поэтому непентесы выработали оригинальный механизм питания.
Алевтина Алексеевна кивнула Бутонго. Тот опустил руку в пластиковый ящик и ловко схватил одну из мягких пушистых крыс за спинку. Он полез по лестнице, держась за перекладины левой рукой и далеко отставляя правую с зажатым в ладони грызуном. Полторанин заметил, что Бутонго чуть поглаживал крысу большим пальцем по мордочке. Он достиг уровня висящих кувшинов и остановился; его красная кожа почти сливалась с гладкой корой дерева, и сам он казался большим длинным плодом. Вокруг Бутонго кружились бабочки и плоские игольчатые стрекозы: они разделяли уверенность Полторанина, что Бутонго наполнен сладким нектаром, и хотели его опылять.
Солнце над головой на секунду пропало, будто кто-то в небе моргнул. Полторанин посмотрел вокруг, но, казалось, кроме него, никто этого не заметил.
Бутонго высоко поднял руку с крысой, показывая ее туристам, а затем осторожно посадил зверька на мясистое горлышко лиственного сосуда. Крыса недолго посидела, словно решая, что делать дальше. Затем принюхалась и опустила мордочку внутрь кувшина, почуяв нектар. Лист качался под ее тяжестью, но жидкость внутри оставалась недвижной. Туристы подошли ближе, густо обступив дерево. Полторанин стоял рядом с Алевтиной Алексеевной, и ему казалось, что она выглядит еще моложе, чем полчаса назад.
Крыса, распластавшись мордочкой вниз внутри кувшина, не удержалась на гладкой стенке листа и соскользнула в жидкость. Сквозь пронизанную солнечным светом бордовую кожистую поверхность было видно, как она барахтается, стараясь выбраться. Кувшин колыхался в такт ее движениям, словно пытаясь помочь. Она опиралась задними лапками о дно кувшина, бесполезно скребя передними по внутренней стороне листа. Иногда она затихала, но вскоре начинала копошиться вновь. Сквозь стенки кувшина виднелись только темные контуры мечущегося зверька, как в театре теней, и оттого было не страшно.
– Жидкость, – пояснила Алевтина Алексеевна, – это переваривающая энзима, как наш желудочный сок. Скоро она начнет медленно растворять грызуна, позволяя непентесу высасывать из него нитрогены и фосфор, необходимые для питания растения. Этот процесс продолжается около недели, и первые несколько дней добыча остается живой, пока энзима не растворит ее внутренние органы. Удивительно, что Nepenthes Alevtina способен переваривать даже костяк скелета небольших животных.
Словно поняв, что ее ждет, крыса начала бурно барахтаться, раскачивая лиственный кувшин. Скоро устав, она замерла, лишь изредка скребя бордовый, как густая кровь, лист передними лапками. Было странно, что она не пищит.
– Теперь мы посмотрим на замечательных гусениц, живущих только на нашем острове. – Алевтина Алексеевна пригласила всех следовать за ней.
Туристы двинулись, и Полторанин оглянулся на контур крысы, темнеющий внутри кувшина: он надеялся, что Бутонго ее вытащит.
Тот, однако, уже спустился и положил лестницу на землю. Он улыбнулся отставшему от других Полторанину и, указав на плотоядный кувшин со зверьком внутри, открыл и закрыл рот несколько раз, хватая тонкими фиолетовыми губами терпкий сладковатый воздух джунглей. Полторанин догадался, что он показывал, как непентес будет есть крысу.
Гусеницы жили на покрытых колючками кустах, вокруг которых группа столпилась, пытаясь рассмотреть мохнатые оранжевые длинные тела. Алевтина Алексеевна объясняла что-то научное про их уникальность, но ее мало кто слушал. Почувствовав потерю интереса, она замолчала и предложила пройти внутрь станции вместе с Бутонго, где уже ждали другие группы.
Алевтина Алексеевна задержалась, подождав Полторанина, и, когда он с ней поравнялся, сказала:
– Пойдем, Вадим, я тебе нашу лабораторию покажу. Похвастаюсь.
Лаборатория находилась в последнем куполе, стоящем обособленно от остальных. Внутри было так же светло, как и снаружи, только намного прохладнее. Алевтина Алексеевна пояснила, что материал купола является солнечной батареей, позволяющей накапливать достаточно энергии, чтобы обслуживать помещение. В матовом воздухе под куполом висел равномерный, непрестанный гул кондиционера.
Пространство лаборатории было разбито на отсеки с легкими пластиковыми прозрачными стенками. Внутри отсеков стояли длинные столы с микроскопами, лабораторными весами, пробирками и прочим оборудованием. Некоторые отсеки были пусты, но в большинстве работали люди в светло-синих халатах. Они сосредоточенно глядели в микроскопы на тайны природы.
Алевтина Алексеевна провела Полторанина в один из пустых прозрачных отсеков и принялась хвастаться современным оснащением лаборатории.
– Помнишь нашу школьную? – спрашивала она, поглаживая белый эмалевый автоклав. – Ничего не было: десять пробирок, два штатива и газовая горелка. А казалось – нормально.
Полторанин согласно кивал: ему было все равно. Он думал о маленькой пушистой крысе внутри лиственного кувшина и как непентес будет ее переваривать в течение недели. Он решил, что, может, и хорошо, что дочь не поехала на экскурсию.
– Кстати, Вадим, – засмеялась Алевтина Алексеевна, – ты ведь мне остался должен одну лабораторную, по строению клетки. Помнишь?
Полторанин не помнил. Он улыбнулся и сказал:
– А как же. Точно, точно. Обязательно сдам перед экзаменами.
Ему казалось это смешным, и они оба рассмеялись.
Алевтина Алексеевна погрозила ему пальцем:
– Я тебя, Полторанин, в полугодии не аттестую, если ты мне работу не сдашь. На второй год оставлю.
Они снова засмеялись.
Было хорошо в тихой светлой лаборатории, под серебристым куполом. Мерный рокот кондиционера вселял уверенность в победе человеческого гения над палящим снаружи солнцем.
Полторанину нравилось на станции.
– Вадим, – попросила Алевтина Алексеевна, – давай ты сейчас лабораторную сделаешь. Препараты у нас все под рукой, на пляж все равно рано. Уважь старуху.
Она была совсем не похожа на старуху: загорелая, с распущенными волосами, в коротких шортах, она выглядела моложе, чем много лет назад, в школе. Казалось, ей не больше тридцати пяти. “Очки, – понял Полторанин, – она теперь без очков. Линзы, наверное”.
Он виновато покачал головой:
– Я бы с удовольствием, Алевтина Алексеевна, но ведь не помню ничего. Если б со мной дочка была, она сделала бы. А я и не помню ничего.
– Да что тут помнить? – всплеснула руками Алевтина Алексеевна. – Лабораторная-то простенькая: сравнить хламидомонаду и спирогиру. Дел на десять минут.
Алевтина Алексеевна улыбалась Полторанину, показывая белую полоску зубов. У нее было виноватое, просящее выражение лица. Полторанину стало ее жалко.
– Я бы с удовольствием, – повторил Полторанин. – Времени же нет. Да и не помню я ничего.
– А куда спешить-то? – спросила Алевтина Алексеевна. – Даже если твои на пляж уйдут, что там делать? На солнце сгорать? Самая жара сейчас будет. – Она помолчала и задумчиво добавила, словно говорила сама с собой: – Я ведь, Вадим, скучаю по преподавательской работе. По ночам школа снится. Ты уедешь, а я твою лабораторную на стенку повешу, смотреть на нее буду. Для меня это – возвращение в молодость. Понимаешь?
Полторанин вздохнул. Лежать на пляже под палящим полуденным солнцем ему и самому не хотелось; в лаборатории было прохладно и уютно. Он представил свой рассказ дочке, как неожиданно побывал школьником, и подумал, что это может их снова объединить.
