– Ну что за формулировка, Елена Константиновна? – мягко досадует Юрий Михайлович. – Вы же скажете то, что думаете. И что же плохого в том, что ваше мнение совпадет с мнением большинства?
– Дело не в большинстве, – терпеливо объясняет Гвоздилова. – Своим мнением я поддержу ваше мнение. А поддерживать вас – аморально.
– Кого это – вас? – Юрий Михайлович срывается на фельдфебельский тон. – Народ, партию, правительство?
– У вас мания величия, – спокойно отвечает Гвоздилова. – Вас – это лично вас. И вам подобных. А таких в стране много.
– Вы хотите меня оскорбить? – глаза Юрия Михайловича наливаются металлической синевой. – Это очень рискованно, Елена Константиновна!
– Вас нельзя оскорбить. Вы счастливый человек. Знаете поговорку: самый счастливый человек тот, кто не знает степени своего несчастья…
Гвоздилова безмятежно смотрит на Юрия Михайловича и ослепительно улыбается. Марлен Дитрих. Небожительница. Кинозвезда.
* * *
…В узком проеме плохо прикрытой женской гримуборной вот уже несколько минут настырно маячит какая-то фигура.
– Девочки, смотрите! – фыркает полуголая Ниночка. – Скоро нам придется раздеваться при них!.. Да вы входите, молодой человек, вам же оттуда не видно!..
Сима рывком распахивает дверь. Наблюдатель слегка отшатывается, но на его лице нет и тени смущения. Тухлый взгляд. Профессиональное выражение задумчивой рассеянности.
– Глупая ты, Нинка! – говорит Сима, не отрывая насмешливого взгляда от наблюдателя. – Нужны ему твои сиськи!.. У него тут дела посерьезней. Он контрреволюцию ищет. Правда, шурик?..
– Я не Шурик! – с достоинством отвечает застигнутый. – Меня зовут Евгений. А если быть совсем точным, то Евгений Александрович.
– Иди ты!.. – изумляется Сима. – У тебя ведь, поди, и фамилия есть?.. Но все равно, ты шурик! Все вы, Евгений Александрович, шурики!..
И Сима с треском захлопывает дверь.
* * *
…В кабинете директора накаленная обстановка. Вся начальственная пятерка в сборе. От былой респектабельности Юрия Михайловича не осталось и следа. Злой и взъерошенный, он втыкается сухими колючками глаз то в директора, то в Андрея Ивановича.
– Гнилой у вас коллективчик-то, гнило-о-ой!.. Распустил их Рябинин! Ну ничего, я им загривки поломаю! Готовьте приказ, Петр Егорович. Бусыгина, Гвоздилову и Гордынского – на увольнение.
– То есть, как на увольнение? – шепчет Андрей Иванович. – Но ведь это же произвол!.. У вас нет оснований!..
– Оснований больше, чем достаточно! – отрубает Юрий Михайлович. – Вам нужна формулировка? Неэтичные выпады в адрес советских и партийных руководителей. И пусть еще скажут спасибо, что только увольнение, а не семидесятая статья!
– Юрий Михайлович, – пробует вмешаться директор, – нельзя же так – сплеча… С Гвоздиловой может получиться скандал…
– Скандала не будет, – успокаивает директора Анна Кузьминична. – Горком полностью поддерживает позицию Юрия Михайловича. Райком, я надеюсь, тоже.
Безмолвные райкомовские анонимы согласно кивают головами: дескать, о чем речь, разумеется, поддерживаем.
– Но за что же увольнять? – негодует Андрей Иванович. – За то, что люди отстаивают свои моральные принципы?
– Моральные принципы? – Юрий Михайлович буквально задыхается от сарказма. – Одна трахается чуть ли не у всех на глазах… Извините, Анна Кузьминична… Другой носится по театру с топором!.. И при этом они еще умудряются иметь моральные принципы!..
– Ну зачем же вы так… – тускло возражает директор. – Просто актеры – легко возбудимые люди… Я сам в прошлом актер…
– Знаете, а у меня создалось впечатление, – интимно делится Анна Кузьминична, – что актеры немножко не люди. Похожи на людей. Очень похожи. Но не люди.
– Вот вы! – Юрий Михайлович резко поворачивается к Андрею Ивановичу. – Скажите, почему вы, пожилой человек, фронтовик, секретарь парткома, позволяете себе входить в кабинет в таком шутовском виде? Или вы таким образом демонстрируете мне свою независимость?
Андрей Иванович рассматривает свои лохмотья с таким видом, будто видит их в первый раз в жизни.
– Я у себя дома, – пожимает он плечами… – Я же не упрекаю вас за вашу униформу.
Начальники переглядываются. Действительно, все одеты одинаково. Костюмы серого цвета. Галстуки. Кейсы. Даже на Анне Кузьминичне узенький дамский галстучек и строгий серый жакет. А уж трое близняшек из райкома – те и вовсе неотличимы друг от друга, как малыши в детприемнике.
– Хамите? – прищуривается Юрий Михайлович. – Ну, валяйте, резвитесь!.. Но предупреждаю, я человек злопамятный. И наглых шуток не прощаю!
– А вы меня не пугайте, гражданин начальник, – голос у Андрея Ивановича вдруг становится сиплым. – Меня и не такие пугали. И – ништяк, оклемался.
– Прекратите юродствовать! – кричит Юрий Михайлович. – Вы не на сцене!.. Разгулялись, клоуны! Я приведу вас в чувство! Вы у меня узнаете, что почем! Вы у меня на карачках ползать будете!
Юрий Михайлович внезапно смолкает, потому что из-за плеча Андрея Ивановича появляется Элла Эрнестовна. За ней в проеме двери – напряженные лица актеров.
– Не смейте на него кричать, – тихо говорит Элла Эрнестовна. – Или я вас ударю.
* * *
В тесной гримуборной не продохнуть от табачного дыма.
– Одного я не понимаю, – быстро и возбужденно говорит Федяева. – Ну ладно, Левушка, ну ладно, Гордынский… Это для них не авторитеты… Но как они решились уволить Елену Константиновну?!
– В такой рубке щепок не считают! – усмехается Боря. – Им важно уничтожить Рябинина. Тут все средства хороши. Политика, Лидия Николаевна, грубая вещь!
– Политика тут ни при чем, Боря! – Гвоздилова качает головой. – Это биологическая война. Знаете, как у насекомых?.. Они чувствуют чужих. И пожирают. И не важно, прав ты или виноват. Важно, что ты не из их породы…
– Они нас будут жрать, – не выдерживает Левушка, – а мы будем молчать. Из деликатности. Чтобы не испортить им аппетита. Должны же мы хоть как-то защищать свое достоинство!..
Дверь распахивается, и в гримуборуню влетает Тюрин.
– Левушка, говори потише! – шипит Тюрин. – А то возле вашей двери гуляет такой спортивный паренек, и ухо у него откровенно растет в вашу сторону!
– Черт-те что! – тихонько смеется Борис. – Вот так рождаются диссиденты. Я уже начинаю чувствовать себя маленьким Герценом…
* * *
… Дверь в кабинет директора осторожно приоткрывается, и в образовавшемся проеме появляется неуверенное лицо Татьяны.
– Пожалуйста, Танечка, входите! – директор рад любой возможности разрядить взрывоопасную атмосферу, а Татьяна все-таки дьявольски красива. – Вы ко мне или к… Знакомьтесь, товарищи, это Татьяна Бусыгина, наша молодая актриса!
– Мы наслышаны, – лаконично отзывается Анна Кузьминична и брезгливо поджимает губы.
Татьяну ничуть не смущает такая реакция, она привыкла, что все женщины в ее присутствии делают постное лицо и поджимают губы.
– Я бы хотела переговорить с Юрием Михайловичем, – извиняющимся голосом говорит Татьяна. – Всего несколько минут… Но, если можно, – конфиденциально…
Анна Кузьминична косится на Юрия Михайловича, пытаясь отыскать на его лице хоть слабую тень неудовольствия, но тот смотрит на Татьяну с явным любопытством – все вы, мужики, одинаковы! – и Анна Кузьминична с неохотой встает с кресла. Райкомовские близнецы поднимаются вслед за ней и синхронно хватаются за кейсы.
– Мы будем в буфете, – бурчит Анна Кузьминична. – Петр Егорыч, вы нас не проводите? А то в ваших катакомбах без проводника ходить опасно.
Директор предупредительно распахивает двери, и руководящая группа, топая, как октябрята на выпасе, гуськом покидает кабинет.
– Я догадываюсь, зачем вы пришли, – не дожидаясь Татьяниных объяснений, говорит Юрий Михайлович. – Вы хотите уговорить меня аннулировать приказ об увольнении. Разочарую вас сразу – этого не будет.
Он едва успевает договорить фразу – и Татьяна тотчас, без всякой подготовки, начинает плакать. Глаза ее мгновенно набухают прозрачной влагой, нос краснеет, губы складываются в обиженную гримасу.
– Это жестоко, жестоко! – сглатывая слезы, говорит Татьяна. – Может быть, актеры повели себя немного легкомысленно, но нельзя же приговаривать за это к смертной казни!.. А увольнение – это казнь!
– Перестаньте демонстрировать свои профессиональные навыки! – Юрий Михайлович избегает смотреть на Татьяну. – Актерские слезы – недорогой товар. Этому учат в любом театральном институте.
– А в женские слезы вы верите? – Татьяна поднимает опухшие от слез веки. – Вы – сильный, умный, добрый человек. Ну почему вам так нравится выглядеть извергом?
– Я – изверг? – Юрий Михайлович возмущенно разводит руками. – А Рябинин кто – ангел? Он же вас предал!.. Почему же вы обвиняете всех вокруг, а его берете под защиту?
