Александр Покровский - Пропадино. История одного путешествия

– Ну, Сергей Петрович, с Богом! – сказал Гнобий Гонимович.

– С Богом! – эхом вторил ему Поликарп Авдеич. Он вручил мне билет.

А Гнобий Гонимович – портфель, после чего он расчувствовался в который раз за этот день и поспешил меня обнять. А я поспешил расчувствоваться и обнять его в ответ. Портфель мешал, я, как мне показалось, в эту минуту должен был испытать какое-то чувство. И я его испытал – то было чувство несказанной радости, из-за него я опустил портфель на землю, после чего и раскрыл свои объятия уже и вовсе основательно – Гнобий Гонимович попал в них весь.

– Поезд! Отправление! Поезд! – заверещал вдруг Поликарп Авдеич, и я вскочил на подножку уходящего поезда.

Когда поезд уже набрал обороты, я вдруг услышал ужасающий крик:

Я так и не узнал, что там было в этом самом портфеле – что-то, безусловно, нужное, что-то необходимое. До Москвы я добрался без всяких приключений. Я заснул и проснулся уже в столице. Вот так и закончилась эта странная история.

А через несколько лет я снова поехал проведать Котовых в Грушино, и как только я сел в поезд, я сейчас же попросил проводника разбудить меня, когда мы будем проезжать Пропадино.

– Но вам же нужно Грушино, – сказал он.

– Верно, – ответил я, – но хотелось бы увидеть и Пропадино.

– Пропадино? – удивился он, – Это какое же Пропадино?

– А то, что будет до Грушина. В семь часов утра.

– Как?

– Так. И никогда не было.

– Как это?

– Так! – И он указал мне на список станций – там действительно не было никакой остановки в Пропадино.

– Но, может быть, мы будем проезжать его без остановки! – воскликнул я с надеждой.

– До самого Грушина никаких станций нет.

– Как это нет?

– Так! Не наблюдается.

– Как это?.. Но я же… – и тут я замолчал.

А поезд все быстрей и быстрей уходил в ночь, и за окнами была теперь одна только темнота, обступившая со всех сторон железнодорожное полотно, – лес, лес, лес несся нам навстречу. Лес – угрюмый, патлатый, косматый, с буреломом, с пролешнями, болотами, выкосами, выгонами, лес.

Неужели же мне все это приснилось, пригрезилось, привиделось?

Быть того не может!

А потом я подумал, что, возможно, оно и к лучшему? И возможно, прав был Гнобий Гонимович, что сказал мне на прощание на том балу: выдумал – не вспоминай.

Но в семь часов утра я все-таки проснулся – будто толкнуло, торкнуло меня что-то – и посмотрел в окно – а за окном нашего поезда летела Россия – громаднейшая, бездоннейшая страна.

Россия, Россия, ты, одна только ты взываешь к своим сынам, ты настаиваешь, надоедаешь, ты рассказываешь о своих горестях, ты говоришь обо всем на свете, о ерунде какой-то, а слышится только что о боли; ты словно бы старушка из той богадельни – поместили ее туда, а теперь-то никто и не навещает – и стыдно и горько…

Что-то похожее на маленькую беленькую станцию промелькнуло, проскользнуло, проскочило ровно в семь часов утра.

Было ли это Пропадино или же действительно не было его тут никогда – теперь уже и не установить это вовсе.

Теперь-то, дорогой мой читатель, это уже не узнать.