Проблемы наши начались примерно в 10.15. Ситуацию серьезно осложнили многочисленные родственники Петрова. Столпившись в ритуальном зале перед гробом, они говорили долгие речи. А когда я крайне деликатно поинтересовался, как долго будет продолжаться гражданская панихида… Тогда-то и выяснилось, что все они ждут кого-то очень важного, но тот опаздывает и будет с минуты на минуту. А когда он появился – тоже стал говорить. Автобусы все прибывали и прибывали, а их пассажиры вели себя все агрессивнее. Мы принимали гробы и готовили покойников, но ритуальный зал был занят.
Назревал серьезный скандал. И хотя санитары, по сути, были ни в чем не виноваты, вскоре в наш адрес стали раздаваться угрозы. Оно и понятно. Угрожать двум молодым парням куда проще и спокойнее, чем большому количеству Петровых, среди которых было немало крепких мужиков весьма грозного вида. Да к тому же, будто назло, в 7-й терапии отдал Богу душу какой-то бедолага, и сестры отделения названивали нам каждые пять минут, истерично требуя забрать труп. Дело стало принимать рискованный оборот. Самое время было просить помощи у шефа. Но только я собрался звонить ему, как злополучные Петровы стремительно покинули траурный зал. И мы тут же бросились отдавать Синицына, Гейдман, Воронцову, Данидзе, Макарову, Коневу…
В какой-то момент я вынырнул из нервозного круговорота и бросил взгляд на часы. Циферблат уверял, что возможная беда миновала. Ведь в 11.20 меня так никто и не обвинил в ночном саботаже. Невероятное облегчение затопило санитара Антонова по самую макушку, поднимаясь откуда-то снизу и отупляя.
– Да, все, пронесло. Боже, спасибо Тебе, огромное спасибо! Клянусь, больше не повторится! – тихонько бормотал я себе под нос, рывком вытягивая из холодильника на подъемник холодный поддон с Макаровой. Мрачные перспективы, такие неотвратимые еще пару часов назад, превратились в груду безопасных пустых страхов.
Где-то в другом конце коридора верещал внутренний телефон.
– Тёмыч, нутро! – орал мой напарник, заканчивающий готовить к выдаче Данидзе.
– Да хрен с ним! Забей! Это терапия, не до них сейчас, – отвечал я, на всем ходу лихо вкатывая подъемник в зону выдач.
– А если они шефу позвонят?! – продолжал полемику Боря, который никак не мог справиться с густой щетиной на впалых щеках покойного грузина.
– А если Коневы главврачу позвонят?! А? У них через час кремация в Николо-Архангельском! Давай я доделаю, а ты Макарову готовь. Там без косметики, – говорил я, отбирая у Борьки бритву.
– Через час? Успеют! – уверенно заявлял Плохиш, бросаясь к Макаровой и между делом матеря сестер 7-го терапевтического отделения.
И хотя водоворот уже давно превратился в самый настоящий цейтнот, рвущий нас на части, внутренне я был спокоен. Самое страшное для меня было позади. А ведь утром я круто перенервничал…
…Сильнее я нервничал на работе только однажды, в самом начале своей ритуальной карьеры. Мне не было еще и восемнадцати, когда я временно работал в одном старом потрепанном московском морге, который не первый год собирались закрыть. Надо заметить, работал незаконно, ведь патологоанатомия является вредным производством, и несовершеннолетним закон туда даже носа совать не велит. Позже обязательно расскажу эту историю подробно, сейчас же ограничусь лишь эпизодом.
Персонал моей первой анатомички был немногочисленным. Заведующий отделением, она же единственный врач патологоанатом, она же лаборант. И санитар, то есть я. Квалификация моя в ту пору была не то чтобы низкая. Она практически отсутствовала. Благо объемы были шуточные. С одеванием я справлялся сносно. Однако иногда бывали и вскрытия. А вот вскрывал – как психопат-потрошитель. А после того как перегорел точильный станок и я остался с тупыми ножами и иглами, аутопсии стали напоминать какой-то кровавый обряд. Зашить как следует тоже не получалось. Каждый прокол, который я пытался сделать тупой иглой, давался с огромным трудом, а потому стяжки были слишком широкими.
Такое положение вещей сулило неминуемую беду. И она произошла, вероломно подкравшись ко мне теплым июньским днем.
Очередное мучительное вскрытие, жертвой которого стал крупный широкоплечий мужчина лет пятидесяти от роду, скончался в больнице от обширного инфаркта. В тот же день в отделение пожаловали родственники покойного – две круглые кудрявые тетки, увешанные аляповатым массивным золотом. Сперва они долго разговаривали с заведующей. А потом и со мной, но уже не так обстоятельно. Отдав одежду усопшего, сказали, что похороны завтра, сунули мне немалую сумму «за труды» и распрощались.
На следующий день я пришел в пропахшую потрепанную мертвецкую ни свет ни заря и принялся за работу. Тщательно одев и загримировав с трудом зашитое вчера тело, я оставил его на каталке и принялся ждать родню, которая должна была привезти гроб.
Спустя пару часов к обшарпанному зданию морга подъехали два больших автобуса, до отказа забитых скорбящими. Я вышел к заказчикам за гробом. Теток видно не было. Вместо них ко мне подошли трое квадратных мужиков в малиновых пиджаках, с крайне недружелюбными выражениями на широких лицах, которые росли прямо из плеч. Со вчерашними тетками их роднили только сотни граммов золота. Надменно и брезгливо оглядев меня, словно обнюхав, они очень доходчиво и хамовато объяснили, что все должно быть в лучшем виде. Бить не стали, что было даже немного странно.
Отдав мне гроб, подушку и покрывало, сказали, что у меня 15 минут, после чего они заберут Палыча. Уходя со двора в отделение, я увидел, как из автобуса вылезали еще несколько малиновых пиджаков.
Не скрою, заказчики произвели на меня немалое впечатление. При этом я оставался почти спокойным, ведь все было готово. Оставалось лишь уложить Палыча в гроб, накрыть покрывалом и поскорее избавиться от тревожных визитеров.
Подкатив каталку к ящику, который стоял на деревянном постаменте, покрытом облупившейся красной краской, я стал аккуратно перекладывать тело. Задача была непростой. Нерегулируемая каталка значительно выше уровня ящика, а Палыч – тяжелый габаритный мужчина, вес которого превосходил мой минимум раза в два. Просить о помощи заказчиков было рискованно, а потому я благоразумно решил, что мы с Палычем как-нибудь сами.
Спустя несколько минут рискованных манипуляций, Высшие Силы сжалились то ли надо мною, то ли над Палычем, но усопший все-таки оказался в гробу. Оставалось лишь немного подтянуть покойного. После укладки в ящик задача показалась мне пустяшной. Собрав остаток сил, я взялся за дело.
И вот тогда…
Тогда из секционного шва, где-то чуть ниже гортани, толчком хлынула порция черной сукровицы, стремительно заливая голубую рубашку.
Впервые в жизни я потерял чувство времени, остолбенев и выпав из реальности. Бурое пятно, медленно расползающееся чуть ниже галстучного узла, ослепило меня. Потеряв ориентацию в происходящих событиях, я замер, стоя над телом. А после – разом очнулся. И тут же ясно увидел свое короткое будущее, в финале которого маячило малиновое сукно пиджаков. Ситуация шокировала безвыходностью.
Но не прошло и секунды, как в дело вступил инстинкт выживания. Минуя логические построения, он выдал единственно верный рецепт спасения. Метнувшись к шкафчику, в котором, кроме прочего хлама, валялись старые канцелярские ножницы, я схватил их и одним махом отрезал у Палыча манжет рубашки, которого не было видно из-под длинных рукавов пиджака. Следующим движением с мясом оторвал накладной карман со своего хирургического халата. Сложив материю вдвое, закрыл ею пятно, а сверху пристроил манжет, заправив его под узел галстука.
Маскировка получилась идеальной. Спустя пять минут малиновые пиджаки уже тащили Палыча в катафалк. А я, сидя на постаменте, старался унять нервную дрожь. Ножницы, манжет, оторванный карман – все было в тумане…
Спустя пару месяцев после этого случая одна юная особа, падкая на дешевую романтику, томно спросила:
– Страшно работать в морге?
– Да, очень, – искренне ответил я, не заботясь об имидже.
К середине дня череда похоронных процессий, берущая начало в нашем траурном зале, стала иссякать. Переведя дух, я отправился в 7-ю терапию, толкая перед собой обычную госпитальную кровать на колесах, застеленную одеялом. И через двадцать минут уже вез ее обратно, но отяжелевшую. Между собой мы называли эту каталку «кроватофалком». Лишь немногие в госпитале знали, что прикрытая матрасом и одеялом верхняя часть, застеленная больничным бельем, легко откидывалась в сторону. А под ней – вместительная ниша, в которую можно было что-нибудь спрятать. Драгоценности, картины, грязное белье, контрабанду или мертвеца. Мы прятали мертвецов.
Вернувшись в отделение, оформил жертву терапевтов на временное пребывание в холодильнике. И направился в «двенашку». Плохотнюк возился с последней выдачей, а вскрытий сегодня не было. Больше не надо испуганно ждать позорного увольнения, проклинать себя, метаться между покойниками в зоне выдачи и ругаться с сестрами из терапии.
