Дождей как назло нет целую неделю, и информация из источника ОБС (одна бабка сказала) довела до нашего сведения про разгон туч ко Дню рождения Санкт-Петербурга: мол, и не ждите.
– У них там – праздник, – ворчали легковерные граждане, – а нам дожди нужны для урожая, да и от пожаров уже не продохнуть даже дома. Гнали бы все тучи к нам.
Разные организации стали спешно проводить срочную уборку своих объектов. Школьники собрали несколько гор мусора, но их так и не вывезли, поэтому через пару дней ветер всё размёл по прежним углам. Река ещё к середине мая разлилась во всю ширь, но её было не видно под слоем пластиковых бутылок и пакетов. В довершение всего по центру реки торжественно проплыл выброшенный кем-то холодильник. Кого-то это чрезвычайно веселило, а кого-то и огорчало. Но жизнь – борьба, покой нам только снится, и мы в следующую субботу опять кинулись вычищать территорию за домом.
Тут нам не повезло, потому что мэр назначил на этот день официальный городской субботник. А это означало, что весь мусор опять будут сжигать прямо на земле. Наметут-наскребут маленькую кучку мусора и подожгут. В двух шагах подальше сделают ещё такую же кучку и снова подожгут. И таких кучек – сотни, как в состязании по идиотизму. Неугомонный шквалистый ветер раздувает огонь, и пламя принимается лизать стволы уцелевших деревьев. От таких «субботников» город становится только страшнее. Но это словно бы никого и не заботит. Все то ли пьяные, то ли угорели от дыма. Субботник нужен не для чистоты, а чтобы отчитаться где-то там, на следующей ступени отечественной иерархии: уборка на вверенной нам территории успешно проведена!
Удивительно, как ещё не сгорела ни одна машина при сжигании мусора. Хотя был инцидент, когда огонь полыхал у самой стоянки машин между двумя хрущёвками. Горит мусор в траве, и самое ужасное, что он не сгорает полностью: остаются консервные банки, гвозди, которые притаились в жиденькой траве, как ядовитые змеи, пока человек не наступит на них и не разорвёт обувь или ноги. Всё дымится, тлеет, люди кашляют, налетают друг на друга, так как глаза слезятся и вообще ничего не видно. А если смотреть из окна, то над дымом парит памятник Ленину, памятник, уставший от одних и тех же однообразных лиц. Он словно бы хочет сказать, что в его годы так субботники не проводились.
Арнольд Тимофеевич спрятался от этого чада в своей машине, только из окна в мегафон даёт команды:
– Та-ак, девочки, активней работаем, активней и переходим к следующему дому!
– Ты смотри! Девочками нас назвал, – орудует садовыми граблями бабка Валерьяновна.
– А чё? Мы ещё ничё! – вытирает чёрное от дыма лицо бригадирша доярок Маргарита Григорьевна.
– Не боись, девки, прорвёмси! – дурачится Марина-библиотекарь. – Настоящая женщина не теряет привлекательности даже с метлой в руках!
Кроме «девочек» на субботнике из «мальчиков» присутствует только вечный трудяга дед Рожнов, да две бабы с соседней улицы притащили своих мужей. Но те сразу решительно заявили, что им нельзя поднимать тяжести по причине больной печени, поэтому весь субботник сидели на пеньках и горячо спорили про внешнюю политику Муамара Каддафи, а затем перешли к роли Патриса Лумумбы в истории освобождения Африки.
– А ты, баба-дура, не лезь в наш мужской разговор, а граблями активней работай! – огрызались они на бабьи призывы включиться в общий процесс. – Ну, имейте ж совесть, дайте людям поговорить по делу. Мы ж не о ерунде какой бабской трендим, а по делу.
– Не лезьте вы к ним, – посоветовала Маргарита Григорьевна. – Мужиков нынче беречь надо. Мужики нынче стали слабым полом, отвоевали у нас это звание окончательно. Им теперь и слова сказать нельзя, реветь начнут. Народ вообще такой нервный пошёл, что и башку проломят, если им замечание сделаешь. Учитель музыки сделал замечание молодёжи, чтобы они не сморкались с балкона, ему камнями все окна выбили. Сейчас вообще никому ничего сказать нельзя.
– Да-а, людей нынче непонятно каким концом делают: псих на психе сидит и психом погоняет, – проворчал дед Рожнов.
– Так пить надо меньше! А то лакают всякую дрянь чуть ли не с детского сада, пока мозги не растворятся.
– Да дайте поговорить о важном, курвы! Вот если бы не Нельсен Мандела, то наступили бы ихнему ЮАРу давно кранты…
– Так, бабоньки, навалились все на этот участок, навалились! – оглушил нас мэр в мегафон. – Всё в ваших же интересах: чем быстрее уберёте около домов, тем скорее приступите к уборке дороги. Так, а кто там в дыму отлынивает?.. А, это мужик чей-то сидит. Ну, пусть сидит… Бабы, навались! Нет такого говна, которое не одолели бы наши бабы, самые лучшие ба…
– Самые лучшие дуры в мире! – переорала мэровский мегафон своим звонким голосом Марина.
– Кхе-кхе, дайте отдышаться, не могу больше, – задыхается в дыму бабка Валерьяновна.
– Не время для отдыха, вперёд! Что вы как тургеневские барышни! Э-хе-хе, не умеют у нас женщины быть женщинами! Настоящая женщина не станет охать над трудностями, как изнеженная белоручка. Настоящая баба коня, панимашь, остановит, в горящую избу не раздумывая войдёт, – разжигал страсти мэр.
– Да какие же мы тургеневские барышни? – возмутилась Марина. – Те барышни не работали, а только изящно передвигались по жизни. А мы уже и на баб не похожи: вкалываем как ломовики. Это ж только в нашей стране могут мечтать о женщине, которая коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт. Чего она там оставила в горящей-то избе? Мужа запойного, который окурком избу и спалил? От такой «гармонии в личной жизни» и в огонь полезешь. Довели задохлики и пьяницы женщину, она и решилась на самосожжение, а Некрасов в это время мимо проходил и восхитился. Вслух восхитятся, а про себя подумают: ну не дура ли.
– Разговорчики в строю! – гудел Арнольд Тимофеевич в рупор. – Ты, революционерка, прекрати тут свои крамольные мысли высказывать. Этак у нас никто работать не станет.
– До чего же надоел горлодёр этот! – шипит кто-то в дыму. – Чтоб у тебя… бензобак сгорел.
Вдруг откуда-то вылезает Лёха-Примус с подобием веника: это мать выгнала его поработать, пока она дома печёт пироги для буфета на станции. Лёха имеет привычку сжирать дрожжевое тесто в сыром виде.
– Я, может быть, мог бы осчастливить всё человечество, – ворчит он, – мог бы совершить что-нибудь этакое возвышенное и благородное, а вот должен метлой махать! Какая пошлость! А я мог бы…
– Мог бы, да «бы» мешает.
Мы дошли до самой железной дороги, страшные, закопчённые. Как раз проходил поезд со стороны границы. Вдоль полотна деревья тоже были вырублены, сложены в штабеля и за ненадобностью никому сжигались путейцами. Иностранцы, у которых на Родине собирают даже огарки спичек и пускают их в новое использование, с ужасом смотрели на проплывающую мимо Россию, прилипнув к стёклам окон. Для них это – сказка, экзотика, миф про Тугарина-Змея, который пролетел над многострадальной Русью, привлекающей исключительно злодеев, повалил деревья, пожёг землю огненным дыханием. Иноземные граждане с недоумением смотрели и на нас, чумазых растрёпанных тёток в поношенных фуфайках с граблями и мётлами, и переговаривались меж собой видимо о том, что неужели вот это и есть те самые хвалёные русские бабы, которые по утверждению современного рынка по торговле людьми являются все, как на подбор, сексапильными красавицами и которых нынче так модно держать в лучших европейских домах в любом качестве…
Лёха показал им выпрямленный средний палец, и они засмеялись, приветливо замахали ему руками, а Арнольд Тимофеевич заворчал из своего укрытия в джипе:
– Да не показывайте вы свою серость перед людьми-то, позорища!
Мы стали расходиться чуть живые от усталости и дыма. У многих оплавились подошвы резиновых сапог от хождения по горящей земле. Поваленные деревья так и не сгорели. Да они и не могли сгореть, потому что только идиотам могла прийти мысль сжечь такие мощные стволы, из которых делают добротные срубы, и они остаются целыми даже после сильных пожаров. Вот как обращаются со строительными материалами в нашей России, где остро стоит проблема жилья для подавляющего большинства населения. Потом мы все дружно ищем причину своих бед в мировом заговоре против нас, горемычных. Тут любой заговор с ума сойдёт, если с нами свяжется.
Стало ещё страшнее, чем было прежде, и теперь такая картина сохранится до июня, пока спасительная трава не закроет жизнерадостным ковром это безобразие. Хотя ожоги и рубцы, где горел мусор, так и будут чернеть всё лето. Бурелом тоже останется на несколько месяцев, а то и лет.
Когда мы подходили к дому, то мужики с больной печенью всё так же вели спор о чём-то возвышенном и упорно искали смысл там, где его нет и быть не может.
* * *
Но жизнь не так трагична, как иногда кажется. Да и кажется-то от усталости или недостатка кислорода, сгоревшего в атмосфере от бесконечных поджогов мусора. Когда это проходит – а в жизни рано или поздно ВСЁ проходит, – то наступает некое просветление.
