– Мне тоже.
Мы сидели на диванчике в углу холла. У Доктора была бутылка минералки. Маша ускользнула минут пять-семь назад, вроде как в туалет, но так и не появлялась. Я смотрел перед собой: мимо шли люди – пестрая, шумная толпа. Первозданный хаос.
– Продолжая продолжать, – сказал я.
– Это ты к чему?
– Продолжение безумия, безумие бесконечно, безумие – стержень современного мира.
Доктор задумался.
– Вообще когда я смотрю на тебя, мне кажется, что так оно и есть.
Мы засмеялись. Арена ответила нам гулкими раскатами синтезаторного баса. Затем круто, по спирали раскручиваясь вверх, пошла пульсирующая секвенция. Рейв набирал обороты.
– Пойдем попляшем? – предложил я Доктору.
– А пойдем, я не против.
– Только Маша куда-то подевалась…
– Ничего, найдется.
Арена встретила нас разорванной стрелами лазеров темнотой. В глубине ухали низкими частотами мощные динамики, ревела сирена, переливались голосами сотен электрических альбатросов синтезаторы. Арктически холодная точеная электроника плела свою сеть в воздухе. Люди танцевали: танцевали внизу, на танцполе, танцевали на трибунах, танцевали везде. Это было наше место. Синтетический рай моего поколения.
Мы погрузились в бездну кибернетической полифонии, мы отправились в путешествие по неоновым джунглям электрических городов будущего. Нас несла ровная волна нордического бита, нервный пульс визжащих секвенций, хаотическая трель синтезаторных аккордов. Этот мир был пронизывающим, он вплетался в тебя своими невозможными щупальцами, ты проникал в него мерцающей молекулой, вы вместе сплетались в невероятном постапокалиптическом экстазе. Мы дышали одновременно, каждой клеткой ощущая друг друга.
Внезапно сгусток звука разорвал восторженный вопль:
– Продиджи!
Что-то ухнуло, зал качнулся в благоговейном экстазе. Боги спускались с олимпа, сотнями холодных иголок в меня впилось осознание того, что сейчас я увижу ИХ. Взревела сирена, на сцену один за другим выбежали участники группы. Кейт Флинт вышел вперед и крикнул:
– Хеллоу Москоу!
Зал затих. Повисла пауза, наполненная нервной пустотой. В воздухе бился вопрос: чего? Видимо, парни были убитые в хлам и что-то напутали. По залу пополз ропот.
Продиджи молчали. Зал загудел: сначала тихо, напряженно, потом все явственнее, переходя на визжащий крик. Из темноты на сцене выделилась фигура, видимо, кого-то из организаторов, подошла к Флинту и что-то прошептала ему на ухо. Флинт выслушал, если вообще мог слушать в своем нынешнем состоянии, потом опустил голову. Напряжение росло.
И тут Флинт поднял голову, посмотрел в зал, улыбнулся и, набрав в легкие воздуха, прокричал:
– Факин Москоу! Хеллоу Сейнт Петерсберг!
Зал откликнулся тысячей восторженных голосов. Истина восторжествовала. Все было расставлено по своим местам.
И тут же динамики взорвались звуком. Свет погас, темноту разорвали тысячи мерцающих стробоскопов. Нас накрыла волна невозможного, ломаного, трехмерного безумия. Мы погрузились в него с головой. Мое поколение получило то, чего хотело. То, о чем оно мечтало. Чудо рвануло миллиардами атомных бомб.
Мы с Доктором отчаянно танцевали среди таких же захваченных электронной истерией людей. Звук врезался в нас, словно стая металлических летучих мышей. Он разрывал нас на части, превращал в облако заряженных неконтролируемой энергией частиц, которые метались в пространстве мерцающей арены, взмывали под потолок, резко бросались вниз, разбивались об изорванные пляской тела. Это было чудо, чистый холодный экстаз, воплощение всех наших надежд и чаяний, наших поисков, нервных метаний в бесконечности этого жестокого мира.
Продиджи были богами. Они были совершенны. Они были квинтэссенцией будоражащих нас эмоций, сплетенных в этом наполненным энергией зале. Я, наконец-то, чувствовал себя удовлетворенным. Я мог все. Все было в моих руках. Мир лежал у моих ног. Думаю, так думали все на этой арене, каждый отдельно взятый человек. Так думало все мое поколение.
Они играли где-то минут сорок. Сорок минут непрекращающегося блаженства, языческой пляски, с высунутыми языками, горящими безумием глазами, пылающими страстью сердцами.
Потом они ушли. Мы почувствовали пустоту. Их больше не было с нами. Все кончилось.
Доктор толкнул меня:
– Пойдем покурим.
– Пойдем.
В туалете мы добили остатки скорости. Маша так и не нашлась. Мы не стали искать ее.
Покурили в забитом людьми сортире. Я зацепился языком с каким-то парнем, чьи огромные зрачки явственно выдавали его состояние и названия тех веществ, что он употребил за пару часов до этого.
– Продиджи круто! – кричал он.
И я был с ним полностью согласен.
Потом мы танцевали под Пендуллум и Ферри Корстена. Я смотрел на девчонок, танцующих на трибунах. Девчонки улыбались мне. Я улыбался им. Меня окутала приятная истома. Мне не хотелось их – в сексуальном плане – мне хотелось общаться с ними, гладить по волосам, говорить с ними, заботиться о них. Я бы назвал это ментальным сексом. Вот чего мне хотелось.
Мы двигались в разорванной темноте. Это было движение бога. Это он управлял нами, танцорами, вскидывающими руки где-то на окраине взгляда. Это он вдыхал свою энергию в наши тела. Нам было плевать на то, что было вчера и на то, что будет завтра. Существовало лишь бесконечное здесь и сейчас. И мы все – единодушно – не хотели, чтобы наступало утро. Нам было достаточно этой безумной, щекочущей нервы тысячами невидимых щупалец ночи. Мое поколение выбирало именно ее.
Но любая сказка рано или поздно кончается. Когда начали играть Текникал Итч, их пронизывающие субчастоты растеклись по залу, я понял, что мое сердце большего не выдержит. Оно резонировало с колебаниями динамиков. Я пошел на воздух. Доктор последовал за мной.
– Что-то я устал, – сказал я.
– Да я тоже. Но Продиджи зажгли, согласись.
– Однозначно.
Мы покурили, потом посидели на диванчике в холле. Меня окрикнули, я увидел знакомых парней. Подошел, поздоровался. Они тоже приехали на Продиджи.
Мы немного поболтали, потом они пошли танцевать под Текникал Итч, а я вернулся к Доктору.
– Что-то Маша совсем потерялась, – сказал я.
– Наверное, ей хорошо и без нас.
– Наверное.
Доктор посмотрел на часы.
– Может, домой поедем?
– Поехали. А то я утомился.
– Я вот тоже.
Мы собрались и вышли из комплекса. Нас встретило прохладное осеннее утро. На улице уже рассвело, от СКК тянулись небольшие группки людей. Мы дошли до ближайшего ларька и взяли по пиву. Скорость отпускала, накатывала обычная постамфетаминовая депрессия. Нужно было сняться.
Мы попили пива в Парке Победы, потом двинули к метро. Сквозь парк нестройными колоннами двигались такие же изможденные, но счастливые люди. Мое поколение, которое любит Продиджи. Ага.
В метро было достаточно много народу – все разъезжались с рейва. Тем не менее, мы с Доктором нашли себе места в углу вагона.
Мы сидели и болтали всю дорогу под монотонный стук поезда по рельсам в тоннеле, который напоминал бит техногенной музыкальной композиции. Наши сердца бились в унисон.
– Все-таки шикарный был рейв, – сказал я, – жаль, что все хорошее быстро кончается.
– Ага. Но не впадай в уныние – будет и еще.
– Я и не впадаю. Просто усталость и отходос делают свое дело.
– Делают понемногу, да.
– Выйдем из метро – возьмем еще пивка.
– Согласен.
Но все ларьки у метро были закрыты. Улица была пуста, по ней проезжали лишь редкие машины, прохожих вообще не было видно. Город спал в утренней дымке нарождающегося дня.
– Ничего, – сказал Доктор, – возле дома есть круглосуточный магазин, там и возьмем.
– Тогда уж сразу шампанского.
– Хорошо. Можно и шампанского.
Усталые и немного помятые мы пошли к дому Доктора.
Когда переходили мост через Смоленку, увидели хмурого парня с велосипедом. Он шел и тащил велосипед за собой – заднее колесо у того было спущено, шина болталась по ободу. Парень шел с угрюмым упрямством путешественника, который один единственный выжил в долгом переходе через пустыню и теперь был просто обязан вернуться домой. Мы пронаблюдали за ним.
Парень вышел на середину моста и там остановился. Затем взял велосипед и поднял его на руках. Лицо его при этом превратилось в маску демона мести: на нем плясало дьявольское злорадство. Он посмотрел на велосипед, словно прощаясь с ним, и тут неожиданно бросил его с моста. В последний момент велосипед зацепился за перила злополучным задним колесом. Казалось, это в конец вывело парня из себя. Он принялся неистово пропихивать заднее колесо через перила, при этом его глаза горели каким-то совершенно адским огнем.
