– О, Фил! – радостно закудахтала она и выбежала навстречу. – Как вам спалось? Вы так чудесно выглядите.
Я не знал, что ей ответить и выпалил:
– А вы слышали, милая, что теперь за границей все миллионерши носят в носу бриллиантовые кольца?
– Не может быть! – вытаращилась она во все крашеные глаза на меня.
– Клянусь честью! Разве я вам когда-нибудь лгал, милая?
Поверьте, бриллиантовые кольца вам будут к лицу. Она смущенно закудахтала. А потом зашипела мне на ухо:
– Не волнуйтесь, Фил, я никому не расскажу, что благодаря вам я так разбогатела.
– Да уж, конечно, милая. Кому охота, чтобы кто-нибудь еще вдруг так за одну ночь осчастливился!
И, не желая больше с ней вести беседу, я выскочил за дверь. И облегченно залил наш разровор чистым воздухом, играющим в лучах южного солнца. И подумал, что моя Мышка наверняка знается с солнцем. Или по крайней мере знает его тайну.
Проснувшись, я столкнулся лицом к лицу с солнцем. Я его уже не боялся и не пытался отвести взгляд. На моих глазах уже не выступали слезы от яркого света. Солнце по-прежнему находилось за решеткой. Я, наверно, так его уже целиком и не увижу. И единственное, о чем я жалел, что последние годы не жил, а играл в каком-то бездарном спектаклей роль холодного успокоенного героя, презирающего чужой мир и чужие слабости. В последние годы жизни я был не я. Фил никогда ни в кого не играл. И, пожалуй, поэтому выиграл. Он бил естественен, как природа. Как сама жизнь. И я вновь ему позавидовал. Что он мог и может так жить. И не иначе. И я, бежавший упрямо от человеческих слабостей, так их теперь пожелал. Мне захотелось стать самим собой, фотографировать лицо людей в солнечном свете. Прикасаться к огненно-рыжей пряди волос девушки, которую я люблю, таскаться с Филом по дешевым забегаловкам и хохотать на весь мир, глядя солнцу прямо в лицо. Но было уже поздно. Впрочем, я не боялся смерти. Моя жизнь мне казалась гораздо страшнее. И я об одном просил у Бога: чтобы он простил меня, за то, что я жил не так как хотел, не той жизнью, какую он мне подарил изначально.
Мои мысли прервались, едва скрипнула дверь камеры.
И вошла Ольга. Она, как всегда была ослепительна, и я уже мог свободно любоваться загадочными чертами ее утонченного лица.
– А вы сегодня неплохо выглядите, Григ, – улыбнулась она мне белозубой улыбкой.
И я уже нашел силы улыбнуться ей в ответ.
– Просто я хорошо выспался, Ольга.
– Странный вы, Григ, когда еще все было неясно, когда еще оставался шанс на спасение, вы мучились, страдали, сходили с ума. Когда шансов уже практически никаких – вы вдруг прекрасно спите.
– Знаете, Ольга, я понял одну удивительную вещь.
Именно оставшийся шанс не дает нам спокойно жить.
Только лишение всяких шансов и есть покой.
– Может, вы и правы, Григ, – и она вновь ослепительно улыбнулась. – Кстати, мы разыскали Гретту.
– Так быстро! – Я вскочил с койки.
– Н же говорила, – вы недооцениваете нашу работу. Если мы беремся за что-то, то все делаем быстро.
Она медленно прошлась по камере, посмотрела на решетчатое солнце, улыбнулась каким-то своим мыслям. И ее мысли были далеко от меня. Мне показалось, что сегодня она счастлива.
Вскоре, громко стуча каблуками длинных лаковых сапог, вошла в мою камеру Гретта. И едва заметив ее, я поморщился. Она вовсе не изменилась. Те же коротко остриженные бесцветные волосы. Те же бесцветные глаза. Та же бесцветная одежда.
– О, Григ, – она всхлипнула, обнажив неровные зубы. – Мне так жаль, Григ.
А я вдруг от всей души, как бы Гретта была мне неприятна, пожалел ее. Я понял, что эта женщина вряд ли кого-нибудь узнает любовь и вряд ли когда-нибудь узнает тайну солнца. И до меня уже не доходило, как я мог променять огненно-рыжую Мышку в белых сандалиях, легко взмахивающую смычком и подмигивающую самому Моцарту, на бесцветную холодную Гретту.
– Григ, – и она вновь всхлипнула, – я не могу поступить иначе.
– Ты о чем, Гретта? – нахмурился я.
– Ты пойми, моя честность, моя беспредельная порядочность не позволяют мне… – прохрипела она с иностранным акцентом.
– Ну же! – грубо перебил я ее. – Можешь говорить! Я уже ко всему готов.
– Правда, Григ, – облегченно вздохнула она. – Я так рада, что ты меня понимаешь. Ты все-таки честный парень, Григ. Ну, хорошо… Я начну… Правда, я до сих пор не могу понять, как ты умудрился это забыть.
– А я уже понял! Человек способен забыть все! Если он этого хочет. Если ему неприятно и страшно вспоминать!
Только я не могу понять другого. Как я все-таки не забыл тебя!
– Ну, Григ, – она кокетливо взмахнула ладошкой. – Меня трудно забыть.
– Расскажи, Гретта, – перебила нашу перепалку Ольга. И я вновь заметил, что она снова была где-то далеко-далеко, в каком-то другом, счастливом пространстве.
– Мы жили счастливо, Григ, – начала Гретта.
И я вскочил от возмущения. Но потом вдруг резко остановил свои эмоции. Я вдруг понял, что ее ложь теперь не имеет значения. И мне необходимо узнать совсем другую правду.
– Да, Григ, мы были так счастливы. У нас был свой большой прекрасный дом, к тебе сыпались хорошие предложения, ведущие к славе. В общем, Григ, у нас было все, о чем мог мечтать человек. Но эта… Эта пустая безалаберная девчонка…
Тут я не выдержал и схватил Гретту за блестящую пуговицу на пушистой кофте и зашептал сквозь зубы:
– Не смей так говорить про нее. Не смей, Гретта!
Ольга как-то странно на меня посмотрела и улыбнулась, неопределенно пожимая плечами.
И я отпустил Гретту. И взял себя в руки. Мне нужна была правда.
– Ну хорошо, Григ. Эта девушка… Она не давала тебе покоя. Я видела это, Григ. Она не желала смириться с действительностью, с тем, что ты ее уже не любил…
– С тем, что я ее уже предал, – спокойно поправил я Гретту.
– Пусть будет так… Ты плохо спал ночами и у тебя под глазами появились черные круги. О, как я тебя жалела, Григ! Но, увы, ничего не могла поделать. Ты мучился и мучил меня. И однажды ночью… Да, это случилось где-то в середине мая…
Я вцепился в железные прутья кровати. Мои глаза жадно забегали по бесцветной фигуре Гретты.
– Однажды ночью ты все-таки не выдержал. Ты, как сумасшедший вскочил с постели и, глядя на меня безумными глазами, вот как теперь… ты зашептал: <174>Есть только один выход, Гретта. Только один. Я никогда не смогу избавиться от этого кошмара. Если она будет жива. Нет человека – и нет мучений. Ты меня поняла, Гретточка? <174> Ты шептал бессвязно, и мне показалось, что ты не в себе. Если бы ты знал, как я испугалась! Как пыталась удержать тебя! Как пыталась успокоить! Но все напрасно… Ты был неудержим. Ты выбежал из моего дома… А потом, на следующее утро мы узнали, что эта девушка, – Гретта скривилась, – эта девушка пропала.
Я схватился за голову. Боже! Это все-таки я! Боже, как я мог!
– А вскоре мы расстались, – прохрипела Гретта, – довольно безболезненно. Видишь, ты недооценил меня.
Я не устраивала истерики. Я просто поняла, что уже время.
Я поднял на нее жесткий взгляд, полный нескрываемого презрения:
– Просто, Гретта, когда нет любви – нет и разлуки. Настоящую разлуку можно узнать только в любви. Но тебе этого никогда не понять. А теперь уйди, пожалуйста, Гретта, уйди. Я не могу тебя больше видеть. Уйди…
Она стала мять в руках свою сумочку, усыпанную мелким бисером, и попыталась выдавить слезы из глаз. Но у нее ничего не получилось.
– Как ты жесток, Григ. Мы же были так счастливы! Неужели ты ничего не можешь мне сказать на прощанье?
– На прощанье? – машинально переспросил я, отсутствующим взглядом оглядывая ее бесцветную фигуру. – Единственное, за что я тебе благодарен, Гретта, – это за сегодняшнюю правду. После этой правды мне нечего бояться. А теперь – уходи…
Ольга незаметно кивнула Гретте на дверь. И та, вызывающе стуча каблуками, выскользнула из моей камеры.
– Вот и все, Ольга! – уверенным тоном произнес я и широко широко улыбнулся. Я тысячу лет уже так не улыбался. Я был счастлив, что моя улыбка вновь вернулась, – вот и все, Ольга!
Но в ее глазах я уже не читал радости и торжества. В них промелькнула несвойственная ей тревога и жалость, бесконечная жалость ко мне.
– Григ, – она приблизилась ко мне и едва прикоснулась к моей небритой щеке. – Что вы хотите этим сказать, Григ?
Я поднял на нее уверенный взгляд.
– Сегодня я сделав признание, Ольга. Кажется, я все вспомнил. И я так этому рад.
– О, Боже, Григ! Чему вы радуетесь? Вы понимаете…
– Я все понимаю. Все! И радуюсь, что нашел силы признать, что неправильно жил, что загубил жизнь близкого человека. И радуюсь, что вскоре заплачу за это. Я радуюсь концу, Ольга. Я впервые в себе почувствовал огромные силы. Я никогда не был так силен, как сейчас.
– Но, может быть… Может быть, попытаться еще что-нибудь сделать? – И в ее голосе вновь промелькнула неподдельная жалость.
Я махнул рукой.
