Наталья Горская - Корова (сборник)

Я один раз пошла с подругами в парикмахерскую после работы, и одна из нас там даже истерику закатила по этому поводу. Мастер начала её стричь, смотрит, а у клиентки в ухе… целый кусок какой-то смолы! Где она этот кусок смолы ухом зачерпнула, если весь день в кабинете просидела и только на пять минут в цех выходила? Талант надо иметь, чтобы так изгваздаться. И вот она уже зычно кричит шокированным парикмахершам:

– Я на заводе работаю, а не на подиуме задницей кручу! Ишь, взяли моду на пролетарьят заводиться!

– Дайте я Вам хотя бы одеколоном ухо продезинфицирую, девушка, – увещевает её мастер. – У Вас же кожа может воспалиться от такой грязи!

– Да я рабочий человек, а не какая-нибудь там маникюрша!..

– Я бы Вас выгнала, будь Вы даже из Министерства образования! Вы же прежде всего – женщина! Нельзя же так. Нельзя женщине вот так в ушах, я извиняюсь, говно таскать, да ещё гордиться этим. И пролетариат тут совсем ни при чём. У меня дед всю жизнь на этом же заводе отработал, а после работы выглядел, как артист Вертинский! У нас сюда рабочие тоже ходят стричься, даже мужчины, и ни один не додумался с гуталином на лице прийти, как Вы. Совсем уработалась, что ли?

Иногда говорят про человека, что «руки у него не шахтёрские», а я видела шахтёров с такими красивыми и опрятными руками, какие и не у каждого офисного работника бывают. Но в советское время бытовала некая пропаганда этакой лёгкой «грязнулистости». То есть не так, чтобы совсем ушат грязи на себя вылить и обличать всех таким до невозможности «пролетарским» видом, но всё же предпочтительно обладать этаким налётом какой-нибудь ржавчины или, ещё лучше, сажи. В нашей школе некоторые ученики на этой почве целые спектакли разыгрывали. Вот Витька Плахов, который так и не явился на разгрузку угля, лодырь был отъявленный, но умел взрослых поклонников грязнорукости и чумазости убедить в обратном. Да он не один такой был. Их каста во время субботников и всех прочих общественно-трудовых психозов отсиживалась где-нибудь в дальнем крыле школы на пожарной лестнице. Когда же начиналась проверка выполненной работы и степень участия в ней учеников, то Витька зачерпывал какой-нибудь грязи, размазывал её по ряхе, мазал ею руки до локтя, смачивал водой волосы на висках (дескать, до седьмого пота трудился) и походкой загнанного верблюда брёл предъявлять свой измученный внешний вид Хлорке, которая именно таким представляла настоящего рабочего человека, занятого серьёзным делом.

– Молодец, Витюша! – всегда хвалила она его.

– Да он и не работал! – вопили возмущённые ученики, которым пришлось за этого гада Витюшу класс мыть или паркет в коридоре надраивать.

– Я больше всех вас вкалывал! – изображал одышку Витька. – Вы поглядите, какие у меня трудовые руки! Не то, что у белоручек этих.

– В самом деле! – заступалась за этого лодыря, да к тому же ещё и грязнулю Хлорка.

Короче, дура была редкостная. А Витька точно так же и во время работы в совхозе отлёживался в ровке, а под конец вылезал весь в земле, в ботве и с измождённым видом шёл к тем взрослым руководителям, которые усматривали в этой завшивленности намёк на героический труд. Надо заметить, что не все взрослые были такими идиотами. Их было мало, всего единицы, но и этого количества нам с лихвой хватало: одна наша Хлорка чего стоила. Например, было бесполезно такую дурку разыгрывать перед директором школы или учителем физкультуры – они нас насквозь видели. Они за годы работы в школе изучили все наши гнусные повадки. Поэтому Витька старался им на глаза не попадаться в таком виде. Они не только не выразили бы ему никакого сочувствия, но и сунули бы головой в умывальник, чтобы смыть с него этот профессиональный грим «настоящего трудового человека».

Хлорка же считала, что после настоящей работы именно так надо выглядеть. Где её так замкнуло – сложно сказать, но Витька сразу раскусил эту слабину и изощрённо пользовался. Вот и после мнимого участия в разгрузке угля он выполз откуда-то весь всклоченный, вымазанный сажей и угольной пылью так, что Хлорка поначалу приняла его за чертёнка и даже испуганно взвизгнула. Витька же удовлетворился произведённым эффектом, надел на рожу маску «если бы вы только знали, как я устал!» и на подгибающихся кривых ножках подвалил к нам, белоручкам. Мы отскочили от него, чтобы он нас не вымазал своим избытком пролетарского начала, а Хлорка нам нравоучительно сказала:

– Вот Витя, я вижу, в самом деле работал в котельной, а вы чем там занимались – сложно сказать.

– Да их там ваще не было! – самозабвенно изголялся он. – Я там один тонну угля вот этим самыми трудовыми руками перетаскал! Голыми руками работал, Лора Юрьевна.

– Молодец, Витенька! – Хлорка и хотела погладить его по голове, но побрезговала, так как в волосах у Витьки запутался шлепок жирной грязи. – А вам, девочки, выговор за такое безответственное отношение к труду, – равнодушно обронила она нам и что-то записала в тетрадку с жирной красной надписью «Учёт общественно-полезных работ».

Мы расстроились, даже слегка разревелись. Гад Витька показал нам язык, который тоже был чёрным, и снова куда-то сгинул. Хлюпая носами, мы направились искать справедливости у Степана Игнатьевича, но он ушёл домой на обед. Тогда Надька решила найти нашего вожатого Славу, чтобы он заступился за нас перед непрошибаемой дурой Хлоркой.

Славу мы нашли в ветвях раскидистого дуба у школьного забора, где он с другими старшеклассниками спасался от охватившего их подшефных пионеров безумия по поиску всего, что обладает характерным металлическим блеском, ковкостью, электро– и теплопроводностью. Кто-то из них переписывал экзаменационные билеты, кто-то резался в карты, а наш Слава изловчился заснуть на толстом суку, подложив под голову портфель.

– Слава, нам выговор влепили ни за что! – дёрнули мы свисавшую с ветки дуба ногу в стоптанном кеде за синюю штанину ставших короткими выше щиколотки за три года ношения школьных форменных брюк, отчего Славка закашлялся и свалился с дуба вниз.

– Ну, что опять-то стряслось, пионеры мои пионерчатые? – заботливо нахмурился наш вожатый, с нетерпением ожидавший через месяц своего последнего школьного звонка.

Мы поведали ему свою полную драматизма историю, показали два уголька, как доказательство того, что мы в самом деле работали в котельной, а Слава сказал, что переубедить в чём-то твердолобую Лору ещё никому не удавалось.

– Снискать прощение у этой кровожадной коровы можно только пав смертью храбрых в битве за… да вот хотя бы за металлолом. У вас, кстати, как с металлоломом дела идут? – осведомился Слава, загасив окурок о подошву кеда.

– Не очень, – ещё больше расстроились мы.

– Я так чувствую, что комсомолу надо вмешаться в организацию пионерского труда по сбору сырья для будущих танков и ракет, – вздохнул Славка и двинулся с нами на пустырь за стадионом.

На пустыре медленно, но верно росли кучи какой-то грязи вперемешку с металлическими включениями. Наш класс собрал всего ничего, какую-то мелочь из ржавых и дырявых кастрюль, в которые школьные уборщицы сажали цветы, так как в те годы дефицита даже обычный цветочный горшок купить было не так-то просто, хотя в области ударно работало несколько керамических предприятий. Ради такого важного дела несколько гераней и бегоний безжалостно вытряхнули из этих кастрюль и притащили «трофеи» в общую кучу. Но куча от этого больше не стала. Потом тупо шатались по частному сектору и вяло выспрашивали у жильцов, нет ли у них какого завалящего лома. Такая цивилизованная охота за металлом «обогатила» наш класс на какое-то помятое корыто, такое же помятое крыло от трактора и ещё одну парочку кастрюлек, отчего Хлорка обозвала нас «кастрюлечным батальоном», который мыслит настолько мелко, что его нельзя в коммунизм пускать. То ли дело в параллельных классах! В классе «Б» кто-то притаранил целый холодильник. С огромной морозильной камерой! Камеру эту у них попытались украсть из класса «Г», но они героически отбили её в суровом сражении. Холодильники тогда были не из пластика, как сейчас, а полностью из металла. С пузатой дверью! Огромные и невероятно тяжёлые: иногда до пяти взрослых мужчин-грузчиков требовалось, чтобы затащить такое чудо бытовой техники в квартиру после покупки. А тут школьники откуда-то его припёрли на своих детских плечах! Флора Юрьевна с уважением обошла его кругом, подёргала своей ручонкой, словно бы взвешивая – весов для такой бандуры у неё не было. Попыталась взвесить хотя бы морозильную камеру, но и её не смогла поднять, так как находчивые пионеры запихнули туда своего собрата потяжелее и потолще, и вынесла приговор:

– Четвёртый «бэ» выходит в лидеры.

– А как же наша батарея центрального отопления? – потерянно завопили наши. – Думаете, легко нам её было тащить на себе?

– Да что там ваша батарея! – показывали нам языки ликующие «бэшки». – Ура! Мы – первые! Мы – лучшие!! Ура-а!!!