– Чего-то я еще хотел… – задумчиво проговорил он.
– Халат сдать, – подсказала Саша.
– Точно! Всё ты знаешь! – Он попытался поймать конец пояса, но тот всё время ускользал.
Давид тут же бросился на помощь.
– Угу. Спасибо, – буркнул Александр, освободившись от халата.
– Всегда пожалуйста, – расплылся в сладкой улыбке Давид, манерно убрав локон с лица. – Ты же знаешь, брат, я для тебя в лепешку расшибусь!
– В лепешку не надо! Ты мне нужен целый! – поправил муж.
Саша поймала себя на мысли, что больше не может видеть Давида, слышать его беззастенчивую лесть в адрес мужа и отвратительную кляклую «р» – рясшибусь… Она взяла мужа под руку и вывела из квартиры Давида…
Закрыв дверь за семейством Доброделов, Давид с досады пнул ногой кучу чужой обуви, наваленной в коридоре. Ботинки и туфли громоздились друг на друга, как корабли в тесной гавани в шторм. Досталось и его замшевым мокасинам. Он чертыхнулся и бережно перенес их на полку выше. Давид был недоволен результатом этого вечера, верней, отсутствием всякого толкового результата. Зачем эта гребаная тезка, Доброделова жена припёрлась? Всё следит, вынюхивает. Он собирался кинуть молочному брату хорошую тему по бизнесу, когда «клиент будет в нужной кондиции», он людей нужных подогнал познакомиться, он, в конце концов, заплатил за выпивку в клубе и дома. Этот хренов брат лишь бы что пить не станет. Нехило вышло на круг. И всё впустую. Придется начинать по новой.
– «В общем… я люблю людей! Не забыл я про…?» – процитировал себя Давид перед зеркалом, откинув черную прядь. – Нет. Ну зачем она приперлась? Кто ее звал-то? Как он старался отгородить этого инфантила Добродела от девушки из народа Саши Прониной. Уговаривал, аргументы приводил, моделей ему таскал пачками! Одна лучше другой! Из самых крутых агентств! Все равно женился, засранец, хоть и без свадьбы. Как заколдовала она его, сука худосочная! Ну ничего… Как гласит старая еврейская мудрость, перевернется и на его улице грузовик с пряниками! На Анжелку добродетельные глазки таки засветились! Анжела – убойный вариант. Грудь пятого размера и ноги от подмышек! Себе берёг, но что ради дела не сделаешь! Уж она сможет отклеить его от жены. Даже если не «съест, то понадкусывает», навредит в любом случае, а ему, Давиду, чем хуже, тем лучше. Он потратил годы стараний, чтобы приручить этого долбаного маленького принца. И только он имеет право пользоваться им! – Он говорил вслух со своим отражением в зеркале, не заметив этого: – Ты делаешь основную работу, а я тебе лишь помогаю. Я должен скармливать тебе маленькие кусочки, заставляя тебя поверить, что ты сам их выиграл. Потому что ты умен, а я, стало быть, глуп. В каждой игре всегда есть тот, кто ведет партию, и тот, кого разводят. Чем больше жертве кажется, что она ведет игру, тем меньше она ее в действительности контролирует. Это игра. Жертва затягивает на своей шее петлю, а ведущий ей помогает…
К концу монолога Давид так ушел в себя, что не увидел своего отражения в зеркале. Ему стало страшно. Получается, ты есть, только пока контролируешь ситуацию, пока осознаешь. Немного отвлекся – и можно исчезнуть! Исчезнуть незаметно для себя самого… Он сделал усилие и всмотрелся в свое отражение. «Я-то чего, как дебил, в этом халате? – подумал он, окончательно укрепившись в зеркале. – Вечно Добродел чего-нибудь намудрит. Скучно ему, видите ли…»
Он скинул халат, погладив свой заметный животик под розовой рубашкой. Животик ему нравился – мужика от бабы отличают мозги, а не форма задницы, считал он. Пусть телки крутят жопами в фитнес-центрах, ложатся под нож хирургов, это им, безмозглым, надо выглядеть на все сто. Иначе не прожить. У него и так всё путем. Спортом, может, и займется, когда грянет сорокез, а пока других дел до фига…
Из «ВИП-кафе» послышалось пьяное ржание табуна гостей. Музыку сделали еще громче. Убойный ударник пытался настучать по голове сразу всем жителям района Красной Пресни.
– Что за кретин там ручки крутит? Мне еще жить здесь! – возмутился Давид и направился в комнату. Он выключил звук, зажег свет и объявил: – Чуваки, сорри! Мне завтра вставать рано. Работа, дела. Так что – всем спасибо. Все свободны! Приходите еще.
– Ну ты чё, Дэв, какая работа! Зачем на нее ваще вставать! Да успеешь ты всё! – раздались было разрозненные голоса, но Давид молча стоял посреди комнаты, не оставляя сомнений в своем решении.
– А мы? – игриво спросила брюнетка.
Улыбнувшись, он обнял девушек за талии и привлек к себе. Брюнетка запустила руку ему под рубашку. Он одной рукой трогал ее спину, а другой повернул голову блондинки к себе, слившись с ней в поцелуе.
– Ага… Вставать ему рано, мачо! Делиться не хочешь, так и скажи! – пробурчал Вовик, пробираясь мимо скульптурной группы «Давид, обнимающий змей».
Змеи тащили Давида к дивану.
Когда дверь захлопнулась за последним гостем, Давид поднялся, резко оторвавшись от извивающихся женских тел.
– Ты куда? – поинтересовалась блондинка.
– Давайте, барышни, прощаться. Вам такси вызвать, или вы метро предпочитаете? Оно уже работает, кстати, – равнодушно произнес он, посмотрев на часы, словно не целовался взасос минуту назад.
– Ты чё, дурак? – не догнала брюнетка.
Блондинку в принципе интересовал тот же вопрос.
– Вам сколько лет, лапули?
– Ну, допустим, двадцать два, а при чем здесь это? – ответила за двоих брюнетка.
– Ну, допустим, больше, – уточнил Давид.
– И что?
– А то! – вальяжно проговорил Давид. – Объясняю: вербальные фрикционные выпады, в народе вынос мозга, я принимаю только от барышень в возрасте восемнадцати – двадцати лет. Ибо в данном диапазоне девиации ментальных механизмов всё еще достаточно поляризованы, вследствие чего неплохо поддаются коррекции, да и компенсационный момент гораздо приятнее. В более зрелом возрасте, как показывает практика, процесс патологий практически неустраним, а я еще не обрел благодать космического человеколюбия, чтобы за здорово живешь макиварить маниакальные потоки сознания.
– Чего? – подняла бровки блондинка.
– Наташ, он импотент! Не понятно, что ли! – сделала вывод брюнетка.
– Импотенция – это когда хочешь, но не можешь, лапули. А когда можешь, но не хочешь – это философия… Ну если вам такси не нужно, не смею задерживать, – проговорил Давид, улыбнувшись, и направился к выходу.
– Ты ведь даже не знаешь, какая я! – тоном обиженной девственницы выкрикнула блондинка.
Он обернулся:
– О, уроки маркетинга не прошли даром! Я рад. И какая же ты?
– Я океан… – загадочно закатила нетрезвые голубые глаза блондинка.
– Умница! Но знаешь, жизнь показала, что как только девушка заявляет: «Я – океан», – так готовься вляпаться в лужу…
– Дебил! – уточнила диагноз брюнетка уже в прихожей.
– Что за идиотская манера выливать на себя флакон духов! – поморщился Давид, закрывая дверь за контрастными девушками. – Самцов они привлекают, видите ли! Так последних распугаешь! Правда, девочка моя? – Он взял на руки Анджелину, притрусившую в поисках хозяина, уткнулся носом в ее шерсть. – Ну не люблю я их! Подлые дешевки и твари! Все! Все! Зачем они вообще нужны? Если только выгодно жениться. Остальное – бессмысленная трата времени и денег. Никто меня не будет любить так, как моя мамуля и моя девочка. Да, моя сладкая?
Анджелина одобрительно лизнула его в щеку.
– Ты моя радость, ты моя принцесса, ты моя девочка любимая! – Шепча нежности в собачье ухо, Давид обходил квартиру с Анджелиной на руках. – Терпеть не могу гостей! Только бардак после них. Свиньи! Галя надбавку запросит опять за уборку! Та еще сука тоже.
Анджелина недовольно тявкнула.
– Нет, нет, не ты! Домработница сука! Ты – девочка моя! – Возле подаренной картины он остановился. – Нет, ты видела, какого твоему папочке говна надарили! Куда теперь эту дрянь, у меня лишней комнаты под склад нету в квартире, как у некоторых, между прочим. И блин, не выбросишь. Или тебе нравится, Энжи?
Анджелина почесала ногой ухо и громко протяжно пукнула.
– Ну что ты! – отвел нос Давид. – Тебя же учили манерам, разве так можно себя вести?
Собачка виновато посмотрела в глаза хозяину.
– Ну, не переживай. Папочка не ругается. Папочка любит девочку! Пойдем, я тебя покормлю, и ляжем уже отдыхать. Устал папочка сегодня… А кто сейчас будет кушать?
На слово «кушать» Анджелина радостно затявкала, спрыгнула с рук и припустила на кухню.
– Все ты понимаешь, сладкая моя! Пошли, пошли…
Наконец-то Давид вытянулся на своей шелковой постели. Белье приятно холодило кожу. Он всегда спал голым.
Анджелина пристроилась рядом на одеяле, лениво почесывая бок. У нее была своя постель с настоящими перинкой, подушками и маленьким одеялом, но она предпочитала спать с «папочкой». Стены спальни тоже были увешаны ее портретами. Года два назад, пытаясь приобщить Анджелину к живописи, Давид заказал несколько натюрмортов в старинном голландском стиле. На картинах со столов свисала дичь с отрубленными или еще целыми головами, возвышались золотые кубки и горы съестного, призванного тронуть чувствительное собачье сердце. Но Анджелина искусство не оценила. Она скулила на дичь, тявкала на горы фруктов и мяса, особенно невзлюбив незнакомых нарисованных собак. Гончие или охотничьи, все они вызывали в ее породистой душе недружественные переживания. И только когда Давид заменил «голландскую» живопись портретами самой Анджелины, собачка успокоилась. Она проявляла к работам неподдельный интерес, могла подолгу задумчиво сидеть у полотен и фотографий, благодарно взирая на хозяина из-под челки глазками-вишенками…
