Струн провода, ток по рукам,
Телефон на все голоса говорит:
«Пока!» Пора…
И пальто на гвозде, шарф в рукаве
И перчатки в карманах шепчут:
«Подожди до утра!»
До утра…
Но странный стук зовет: «В дорогу!»
Может, сердца, а может, стук в дверь.
И, когда я обернусь на пороге,
Я скажу одно лишь слово: «Верь!»…
– Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь… – Маленькие курчавые овечки одна за другой прыгали через плетень. Делали они это изящно и ловко, как в цирке прыгают через обруч дрессированные пудели. Движения их были слажены, каждая чётко знала свою очередь и не лезла вперёд подруги. Они были похожи на игрушечные фарфоровые статуэтки из старинных часов, которые вереницей выплывали из крошечной дверцы, делали какой-нибудь трюк, а потом так же одна за другой въезжали обратно и исчезали в темноте дверного проёма. ДЗЫНЬК! Механизм внезапно разладился, овечки налетели одна на другую. ДИНЬ-ДОН! ДИНЬ-ДОН! ДИНЬ-ДОН! – часы стали отбивать полночь. А может, это вовсе не часы?
Иван Иванович Иванов лежал в постели, схватившись за стучащее, как колокол, сердце. Его охватил страх. Он панически боялся, что с ним может случиться сердечный приступ. Врачи, конечно, говорят, что его сердечная мышца в полном порядке, но они ведь всегда врут, это всем известно. Успокаивают, успокаивают, а пациент вдруг раз, и ни с того ни с сего – в ящик сыграет. «Жена тоже говорит: “Как у тебя может болеть то, чего нет и никогда не было!” Гадюка подколодная! Сама меня довела, а теперь не хочет нести ответственность, ухаживать за больным мужем! Позорно сбежала к мамочке, оставила на произвол судьбы, даже некому теперь скорую вызвать, если что вдруг, не дай бог, случится! А двадцать лет назад клялась в вечной любви! Тьфу! Все женщины – падшие существа, это точно! Я её на руках носил, в театр водил, книжки вслух читал – а в ответ что? Чёрная неблагодарность! Ну неужели трудно потерпеть немного, когда родной муж смотрит новости? Мне ведь жизненно важно знать, в каких сейчас Нигер с Чадом отношениях, а она со своей грязной посудой ко мне лезет! Тёмная женщина. Только о своём благе и думает, а на судьбу бедных негров ей наплевать! А потом, ну выпиваю иногда немного! Я ведь человек творческий, а как известно «поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои больные души». Мне иногда надо забыться, ни о чём не думать, а иначе я просто не выдержу напряжения, в петлю полезу, как Есенин. Не понимала она меня никогда, вот что! Деньгами вечно попрекала. Да разве стóит какой-то новый холодильник того, чтобы из-за него скандалы устраивать! Раньше никто вообще никаких холодильников не знал, и все прекрасно жили. Вот до чего научный прогресс людей довёл! Зачерствели сердца и загрубели души у нынешних сверхчеловеков!»
– БОМ! БОМ! БОМ! – «Расшалилось что-то сердце. Вот неугомонное! Стучит и стучит… А какая она была раньше красивая! Глазищи огромные, голубые. Я как в них посмотрел, так и утонул сразу! Щёчки румяные, личико чистенькое, невинное. А это её вечное выражение удивления и восторга одновременно! А смех – золотые искорки на воде! И куда всё это делось? Теперь только тоска одна в глазах да морщинки в уголках губ. Как же она могла потерять свой смех и это милое удивление? Сама виновата, что я её больше не люблю!»
– БУМС! БУМС! БУМС! – «А, чёрт, соседи достали! Сколько можно ремонт делать?! Середина ночи, а они всё стучат. Спать не дают. Вот милицию вызову, будут тогда знать! И зачем только я здесь поселился? Как хорошо в деревне было! Тишина, ясный свет в окошке, скворцы поют. Эх, чёрт меня дёрнул в город податься! Польстился на деньги, карьеру хотел сделать. А остался у разбитого корыта. Во всём судьба-злодейка виновата! Мне бы хоть капельку везения, так я бы всем показал, на что я способен. Уж я бы не сплоховал! Эх, жизнь моя жестянка, а ну её в болото… Как из института меня выгнали, так и пошло всё под откос. А ведь это Васька меня подбил планом из-под полы торговать. Мол, лёгкие деньги, никто не узнает! Вот дрянной человек, сам же меня и заложил с потрохами, когда галстучек на шее потуже затянули! А что мне, спрашивается, делать было? Стипендия маленькая, а жить красиво ведь всем хочется! Я тогда молодой был, вылитый Аполлон, талантливый, надежды подавал. Все мне блестящее будущее пророчили. А что в результате вышло? Оказался в этой дыре, никому не нужный, всеми забытый, без денег, без жены… Неудивительно, что пить начал, а кто, спрашивается, не начал бы на моём месте? Предлагали в мастера пойти, руки-то у меня всегда золотые были. Но ведь надо же человеку хоть какую-то гордость иметь! Чтобы я, с моими музыкальными способностями, да в рабочие пошёл! Лучше уж вообще ничего не делать, чем так себя унижать! Ты, говорят, Иван, тунеядец, всю жизнь на шее у родителей и жены сидишь! А что мне прикажете делать? Я изгой, непризнанный людьми гений! А у гениев, как известно, характер сложный, с ними жить нелегко. Их надо любить, жалеть и прощать все их слабости. Они не могут, как все остальные люди, думать о хлебе насущном. Их удел высок, и они одиноки! И вообще, всех гениальных людей всегда гнали, обвиняли их во всех смертных грехах, не давали им хода. Только после смерти уже понимали, кого потеряли, начинали дифирамбы петь, превозносить: «Какой был слон, какой был слон!..» Правду говорят: если ты плюнешь на общество, ему ничего не будет, а если оно плюнет на тебя, то ты захлебнёшься! Вот я и захлебнулся, потонул в пучине людского безразличия!»
– ТИК-ТАК! ТИК-ТАК! ТИК-ТАК! – «Часы что-то слишком громко тикать стали. Надо в ремонт нести. Вот чёрт! Нервы никуда не годятся! Вчера даму домой привёл, бутылочку распили, собрался уже к делу приступить, а тут вдруг этот стук раздался. Вначале подумал было, что в дверь стучат, испугался, что жена пришла, запаниковал, заметался по квартире. А эта идиотка сидит, на меня глаза вылупила: “Ты, что, – говорит, – психуешь? Тронутый, что ли, или «белочка» началась? Так я лучше пойду!” Тут я понял, что это часы стучат. Стал ей объяснять, а она говорит: “Не слышу ничего, напился до чёртиков, вот и мерещится!” И ушла. Может, у меня слух обострился? Такое, говорят, иногда случается. Или в волка превращаться стал? Что ж, лучше зверем быть, чем такую жизнь вести…»
* * *
– КАП! КАП! КАП! – капли барабанят по отливу и их стук складывается в причудливую и немного мистическую мелодию. Страшно и одновременно волнующе слушать дождь ночью в пустой квартире. Кажется, что где-то совсем близко от тебя открывается дверь в иной мир, который манит тебя, притягивает, как магнит, зовёт и влечёт. Трудно устоять перед этим искушением и не отдаться на волю ветра и воды. Иногда так хочется откинуть всё, снова стать младенцем и начать жизнь заново! Но как это сделать? Разве возможно человеку второй раз войти в утробу собственной матери? Может, надо просто подняться на крышу дома, а потом броситься оттуда вниз, пролететь все двенадцать этажей один за другим, почувствовать захватывающую дух радость полёта? А затем пусть кармический ветер сотрёт память, или нет, пусть лучше душа растворится в вечности, как капелька воды в океане… Да, пусть будет так! Это гораздо поэтичнее, а поэтому больше похоже на правду. «Но кого я обманываю? Разве это выход? Поступить так будет равносильно тому, что признать своё поражение. И даже не знаешь, что лучше: превратиться в вечного скитальца, переселяющегося из тела в тело и не находящего ни в одном из них покоя, или раствориться, бесследно исчезнуть, отправиться в Вечную Смерть? Что же делать? А может, просто перестать сопротивляться, уступить зову, заглянуть в неизвестное? Страшно! Что ждёт меня там, в глубине моего сердца, в пучине моей души?..»
– ПА-ПА-ПАМ! ПА-ПА-ПАМ! ПА-ПА-ПАМ! – дождь льёт всё сильнее, всё громче стучат капли, всё настойчивей звучит мелодия. Она всё больше походит на барабанную дробь. ЦОК! ЦОК! ЦОК! – Иванов ворочается в постели, он не спит, ему слышится стук копыт за окном. Странно, ведь он живёт в центре города, конюшни рядом нет. Может, это отряд конной милиции проверяет дворы и подворотни? Страх вползает за шиворот и холодит спину. Рука сама тянется к магнитофону, нажимает кнопку. Он готов на всё что угодно, лишь бы не слышать больше этот ужасный цокот. На секунду наступает облегчение: знакомый голос Цоя поёт знакомую песню. Но музыка такая таинственная, зачаровывающая. Раньше он никогда не слушал «Кино» по ночам. Он уже жалеет, что включил магнитофон, но сделать ничего не может. Как завороженный, вслушивается он в странные слова:
…Я ждал это время, и вот это время пришло,
Те, кто молчал, перестали молчать.
Те, кому нечего ждать, садятся в седло,
Их не догнать, уже не догнать.
Тем, кто ложится спать —
Спокойного сна!
Спокойная ночь!
Соседи приходят, им слышится стук копыт,
Мешает уснуть, тревожит их сон.
Те, кому нечего ждать, отправляются в путь,
