– Вот и думай, – говорил ему Марк, – в хор не взяли тебя из-за отсутствия слуха, а тут кстати пригодился. Соловей!
– Просто у меня есть чувство ритма. Иначе, как бы я танцевал?
Всему приходит конец, подошла к завершению и подготовка к параду. За несколько дней до этого ответственного события назначили ночную тренировку на Дворцовой площади со всеми участниками, только без зрителей, а с руководителями.
В город парадный расчет поехал колонной на мощных «ЗИЛах» и «Уралах». В них, под брезентовыми тентами, сидели курсанты с начищенными до солнечного блеска сапогами, а медные бляхи, как золотые драгоценности, сверкали своими пятиконечными гранями звезд. Идеально выглаженные шинели и подогнанная форма ладно сидели на каждом курсанте, а белые аксельбанты придавали праздничность всему этому действу.
В кузове последней машины ехал Таранов, и сквозь откинутый брезент наблюдал за жизнью вокруг. Поздним вечером, когда большинство окон уже не горит, люди приготовились спать, смотрят программы телевизора, витают в мечтах, убаюкивают детей, только уличные фонари, как линейные на плацу, приветствовали колонну участников парада. На пустынных ночных дорогах иногда попадались одинокие прохожие и проезжали автомобили. Машины военной автоинспекции (ВАИ) сопровождали колонну на всем пути, освобождая ей дорогу зеленым светом светофоров. Монотонный гул двигателя клонил в сон, в желудке тихонько урчало, но желание показать себя с лучшей стороны, волнение в груди, радость от участия в параде придавала бодрости Семену и его товарищам.
«Ни дети, ни взрослые не догадываются, что это за колонна темно-зеленых, крытых плотным брезентом, машин движется по Лиговскому проспекту. Они живут своими заботами, планами, мечтами. А тысячи моих ровесников охраняет их мирный сон. В любую минуту прозвучит приказ, и мы все, как один, уйдем защищать Родину», – думал Таранов. И в тоже мгновение у него бежали мурашки по телу, так реально он представил, как курсантов выгрузят не на парад, а в пехотные окопы, чтобы принять настоящий бой с врагами страны. Может быть, первый и последний решительный бой. Не луч прожектора тогда ослепит шеренгу высоких и статных парней с аксельбантами на груди и белоснежными улыбками на лицах, а пулеметная очередь.
Стало жутко.
«В современной войне и до этого может не дойти. Одна баллистическая ракета и… нет государства! Вот как важно остановить вражескую технику на дальних подступах к границе… Вот почему наши войска ПВО зовут стражами воздушных рубежей Родины».
Наверное, именно тогда он глубоко осознал, какой выбор сделал, приняв воинскую присягу. Именно в ту ночь Таранов иначе посмотрел на своих товарищей, притихших, тихо всматривающихся в темноту ночного города, уставших после очередного наряда, но готовых, как и он, в любую минуту подняться на защиту матерей и сестер, жен и детей. Губы Семена тихо прошептали: «Быть достойными своих отцов и дедов – совсем не пустые слова. Это путь мужчины, служба офицера, профессия которого – Родину защищать».
Как-то по-особому вкусным показался ему этой ночью черный хлеб с кусочком сала, который после прохождения по Дворцовой площади, им привезла полевая кухня. Курсанты ловко разобрали свои кружки с горячим «напитком» из ячменя с незначительным добавлением кофейного порошка, и медленно его пили маленькими глоточками. Они стояли за машинами в темноте ленинградских переулков и радостно жевали бутерброды, обмениваясь впечатлениями. Ноябрьский мелкий снег искрился от света зажженных уличных фонарей, опускался нежными белым бисером чистоты на мокрый асфальт, медленно таял на курсантских погонах и фуражках.
Таранов запивал «кофейным напитком» свой бутерброд, и наслаждался каждым соленым кусочком. Сало казалось идеально вкусным, и растянуть это пиршество хотелось до утра. Суррогатный кофе он пил все четыре года, после выпуска никогда к нему не прикасался, но в ту ночь не было ничего вкуснее этого варева. Впереди ждал торжественный парад на Дворцовой и поступление в военно-политическую академию с двумя парадами на Красной площади, но то ощущение счастья, которое подарили ему кусочек черного хлеба с белоснежным салом, Таранов помнил все долгие армейские годы.
Глава XVIII. Конкурсные авантюры
Уходить от уставной жизни в сторону, забывать на время о нарядах, физо, строевой, уборке территории, и разнообразить монотонные курсантские будни можно многими способами, которые каждый выбирает самостоятельно или за компанию. В отделении Бобрина компании сменяли друг друга по случаю и без него. Как-то раз, поздней осенью в курилку заглянул после обеда Матвей Пучик – взводный секретчик, и что не мало важно, батарейный почтальон. Он владел двумя курсантскими должностями, обладателю которых не возбранялось передвигаться одному и без строя. Конечно, таскать тяжелые чемоданы с прошитыми и опечатанными общими тетрадями, секретной литературой – занятие из малоприятных, но пудовые гири на физо – не легче. А сумка почтальона – ежедневная радость, не своя, так товарищей!
Матвей оказался в училище со второго раза, и Таранов часто вспоминал его поступление, как образец явной несправедливости блатных «позвоночников» по отношению к бедному ефрейтору, теперь уже из одного с ним взвода.
Парень, как парень, но чудить мог. То на подножке машины проехал половину дистанции марш-броска, то мотоциклиста нашел для лыжного кросса, откуда-то доставал билеты на лучшие спектакли в театр. У него отлично получался свист, напоминающий песню соловья, когда тоненькая полоска бересты в его губах оживала милой трелью. Марк с Семеном две недели тренировались, и в итоге Таранов стал копировать птичку не хуже самого Матвея.
«Взбалмошный авантюрист», – так Пучика звал Марк, а Генка откровенно недолюбливал, цитируя при случае поговорку, которой сто лет в обед, – «лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора». В части, где Рыжий служил до поступления в училище, ефрейтором мог стать только тот, кто «стучит» на соседа, и с тех пор младший сержант Бобрин переносил эту точку зрения на каждого курсанта с одной узкой лычкой на погоне.
К Матвею прилипали, как к варенью, слова-паразиты. Например, одно время он любил повторять фразу «все пучком», и за это получил прозвище «Пучик». Любил пространно рассуждать и подводить теоретическую базу под свои наблюдения, но только одним словом «теоретически». Например, идет он с друзьями по зоопарку, и вдруг заявляет им перед очередным вольером: «Теоретически здесь должны быть обезьяны. – Проходит ближе, сдвигает со лба на нос очки, и сообщает более уверенно, разглядев табличку. – Ой, нет! Это попугаи…». Примерно так же на политзанятиях: «Теоретически, об этом должен был написать Леонид Ильич Брежнев… Опа, нет! Это слова Карла Маркса.» Или в увольнении: «Теоретически, мы можем по этой улице выйти на Лиговский проспект… Ничего себе. Оказались на Невском».
В тот осенний день Марк и Семен только что перекурили после обеда, когда Матвей сделал заговорщицкое выражение лица, и отвел их в сторону от остальных. Молча протянул очередной номер иллюстрированного журнала «Огонек», открытого на конкретной странице с подчеркнутой Пучиком информацией.
Марк принялся читать и рассуждать вслух по ходу прочтения:
– С первого октября этого года объявляется Всесоюзный конкурс на лучшее название и оформление кондитерских изделий… Так, слать надо письма по адресу… Срок окончания приема работ… То есть придумал я название конфетки, нарисовал обертку и – миллионер?! Мы можем без труда попасть в дамки, господа! Грузите акварель пачками! У нас времени – целых два месяца… Мне нравится эта авантюра, я в ней участвую! – он говорил вслух громко, и соглашался сам с собой. Матвей тут же пристроился рядом, и вместе они повернули свои светлые с залысинами головы к Таранову.
Тот сделал умное, непонимающее лицо, так как почувствовал – будут эксплуатировать его художественные наклонности. Он смотрел на друзей и ждал, кто первый начнет его агитировать. В тоже время, собственная авантюрная жилка его быстро набухла и запульсировала. Идея нравилась. Казалось, он сам говорит, а не Пучик с Марком ему строят перспективные фантастические планы:
– Там же наверняка будут призы победителям. Это не батарейный спорт с грамотой от Малешкина. Представляете, несколько килограммов шоколада! Или торт! Три! Каждому! – Семен вспомнил Слона и его трапезу, но здесь казалось все гораздо масштабнее.
– А может быть вафлями дадут или карамелью. Нет! Халвой!!! Мы все отделение в кафе отведем и молоком упьемся! – Марк закатил глаза и начал глотать воображаемую приятную жидкость.
– Каким молоком!? Мы лимонада наберем три ящика и устроим сладкую неделю: шоколад, карамель, батончики, леденцы, монпансье…
