Я, близоруко щурясь, попытался прочитать надписи на дверной табличке, но ни черта не разглядел, зато заметил, как страшно побледнел Ганс – так, что стала видна каждая веснушка на его широкой физиономии. Мне тоже стало страшно – от его испуга и я замер на пороге.
– Не ссы, олигарх. – Пинкертон цепко прихватил меня за локоть и потащил за собой, одновременно отворяя дверь с таинственной табличкой, и я даже не ответил ему на эту вопиющую фамильярность.
Ганс, все с тем же белым лицом, вошел за нами следом, видимо, не желая оставаться в приемной в одиночестве.
За дверью оказался большой кабинет, большую часть которого занимал явно старинный стол и два ряда таких же антикварных стульев вокруг него – видимо, тут проходили совещания.
Из-за стола нам навстречу вышел улыбающийся худощавый старичок в военных штанах с лампасами, но в гражданской рубашке.
– Ох, какие гости к нам пожаловали! Сам Михаил Прохоров изволил прибыть! – откровенно дурачась, вскричал старикан и протянул мне жилистую руку.
Я растерянно пожал эту руку и посмотрел в глаза своему собеседнику, уже понимая, что тот развлекается, но не понимая причины этого веселья.
– Присаживайтесь, Михаил Дмитриевич! – все так же дружелюбно ухмыляясь, предложил мне хозяин кабинета и вернулся в свое кресло.
Я прошел пару шагов и послушно сел на один из антикварных стульев.
– А что же у нас охрана стоит? Не по-людски это! – заметил Пинкертон, усаживаясь за стол напротив меня.
Я услышал, как слева от меня под Гансом скрипнул стул.
– Ну что, как бизнес идет, Михаил Дмитриевич? – тепло спросил меня старикан, поправляя какие-то бумажки на своем столе.
Я пожал плечами и выдавил из себя одно слово:
– Нормально.
– И что же, кризис вас совсем не беспокоит? Совсем-совсем? Представляете, Валерий Васильевич! Совершенно не беспокоит Михаила Прохорова мировой кризис, – удивился со своего места Пинкертон, выколачивая трубку в монументальную пепельницу, изображавшую крокодила с разинутой пастью. Рядом с пепельницей стоял флажок России, а воткнут он был в подставку, надпись на которой я сумел разглядеть: «Управление ФСБ по Московскому военному округу».
Внезапно я разозлился:
– Послушайте, мы ничего незаконного не сделали. Наоборот, даже помогли задержать опасных преступников. Отдавайте мои права, запишите показания, и мы поедем.
– Да мы вас и не держим, Михаил Олегович. – Валерий Васильевич даже привстал со своего места, протягивая мне права.
Я тоже встал, но пока я тянулся за кусочком пластика, до меня дошло, что впервые за последние дни я услышал свое настоящее отчество.
Права тем не менее я забрал и тут же спрятал их во внутренний карман пиджака.
Теперь все трое, включая Ганса, смотрели на меня с пристальным интересом, ожидая дальнейших действий.
– Ну так что, прощаемся? Или как? – все с той же странной ухмылкой озвучил общий вопрос старик.
– Ладно, что вам от меня нужно? – Я вернулся за стол, и Валерий Васильевич тоже сел на свое место.
– О! Совсем другой разговор, – скучным, сугубо деловым голосом сказал Пинкертон и принялся подробно, с пикантными отступлениями, излагать свои удивительные предложения.
Впрочем, ничего удивительного в этих предложениях как раз не было – удивительно было, что армейская контрразведка при таких раскладах сразу не взяла нас за хобот.
Из здания Управления мы поехали закупаться согласно штабному списку, а адрес оптимального магазина в качестве финальной любезности подсказал нам Валерий Васильевич. Вообще, нормальный человек оказался. Да и Пинкертон, по зрелому размышлению, тоже, хотя его манерность и самолюбование все же здорово раздражали.
Николь позвонила мне, когда Ганс закончил запихивать в лимузин последние коробки с запчастями, и мы уже выруливали со стоянки на проспект.
Я до последнего не верил, что она позвонит, хотя после визита в Управление знал уже наверняка, что не может не позвонить. В такой игре нельзя оставлять без контроля ни один кусочек инсталляции.
И все равно, когда на экран телефона пробилось робкое сияние с ее таким желанным именем, мое сердце застучало в такт автомобильному движку. Наш лимузин рванул по пустому шоссе, и я тоже мысленно уже летел навстречу Николь, вспоминая волшебные изгибы ее тела, отточенные, зовущие жесты и пьянящий запах ее инопланетной красоты.
– Привет, Миш!
Я молчал, жадно вслушиваясь в каждый звук, доносящийся из телефона, – там играла музыка, значит, Николь уже вышла из отеля позавтракать. Сидит где-нибудь в кафе, глазки строит посетителям.
– Эй, Миша, ты меня слышишь?
– Слышу.
– Я хотела тебе сказать, что ты молоток, Миш! Я не ожидала. Честно. Ты хоть знаешь, что сейчас творится на фондовой бирже? Началось еще вчера вечером, но сегодня – это просто фантастика! Ты ведь знаешь, да?
– Знаю.
– С тобой Марк хочет поговорить. Передаю трубку.
Я поморщился – сдался мне этот краснорожий хомяк. Но ведь видно было, как Николь от него зависит, и я не хотел его злить, лишь бы не расстраивать ее.
– Алло, Михаил Дм… хм, Олегович?
– Да, слушаю вас.
– Это Марк. Я хотел поблагодарить вас. Вы все сделали идеально. Просто идеально! Я жду вас и вашего приятеля в «Хошимине» в пятнадцать часов дня – успеете? Нам потом надо будет улетать. Мне звонили ваши кураторы, с ними мы уже рассчитались. Осталось только с вами. Успеете до 15.00?
– Успею.
– Тогда до свидания.
И он отключил трубку, гнида. Или Николь сама не захотела продолжения разговора?
Я всерьез задумался, да так, что всю дорогу до части думал только о том, как узнать, кто из них выключил телефон, – как будто это было самым важным знанием в моей жизни.
Мы не стали больше деликатничать, а велели Марату погромче посигналить у ворот, а затем въехали в расположение части, торжественно проехав по пустому пыльному плацу, да еще поставили машину прямо под окнами штаба, заехав задом на газон. Уже давно можно было спокойно выйти из роли, но я из пустой вредности не спешил этого делать, подгоняя зычными окриками Ганса, в одиночку таскающего тяжелые коробки в кабинет командира батальона.
К комбату я зашел сразу после того, как туда в очередной раз занырнул вспотевший Ганс с последней коробкой в руках. Комбат, слава богу, был на месте, и я отдал ему список, исчирканный галочками, обведенными в разноцветные кружочки.
Майор, не говоря ни слова, раскрыл облезлый сейф и вручил нам с Гансом по военному билету, где уже были проставлены все необходимые печати и пометки.
– Молодцы, – буркнул комбат, но нам совсем не требовалось его одобрение, и он сам это отчетливо понимал.
Мы молча, не прощаясь, вышли из кабинета и плечо к плечу пошли по ступеням штаба к лимузину, уже развернувшемуся лакированной мордой к воротам.
Из всех четырех казарм, из столовой и хозяйственного блока высыпали бойцы и, встав в огромный неровный овал по периметру учебного городка, тоже молча смотрели, как мы с Гансом стучим модными туфлями по истерзанному солдатскими подошвами плацу.
Перед тем, как сесть в лимузин, я все же помахал ребятам на прощание, а вот Ганс даже этого не сделал.
Зато, усевшись спереди, он громко сказал Марату:
– Поехали! – и лимузин, взвизгнув шинами, рванул к торопливо раздвигающимся воротам.
У «Хошимина» было негде припарковаться, и мы кружили вокруг не меньше получаса, пытаясь втиснуться по правилам, пока мне не осточертело.
– Марат!
Я достал все деньги, что остались у нас после выплаты армейской барщины, и показал ему, пока он лавировал в московской давке.
Денег оказалось чуть больше тридцати штук рублей, и я все их передал Гансу, а тот закинул в бардачок напротив себя.
– Нормально, дружище? – спросил у него Ганс. Читалось это так: рассчитывал ли ты на что-то еще, странный ты мужик?
– Нормально, пацаны! – откликнулся Марат. – Телефончик мой запишите. Будете еще какую-нибудь аферу крутить, позвоните. Может, и я на что сгожусь. И это, на будущее, учтите – когда будете олигархов изображать, деньгами не сорите. Непохоже получается. На самом деле олигархи жадные. Очень жадные. Сквалыжные они, короче, как моя теща.
Ганс записал телефон, хлопнул Марата по плечу, и тот притормозил как раз напротив «Хошимина».
Мы вышли, лимузин уехал, погудев нам на прощание, а Ганс, повернув ко мне задумчивое лицо, в очередной раз попросил у меня объяснений тому, чего не понимал я сам:
– Не понимаю я этого, Михась! Как это может быть, что вся обслуга вокруг знает, кто мы такие, но никому из хозяев об этом ни гу-гу?! Все водилы, все швейцары, все охранники – все, мля! Но кому надо – ни гу-гу?! Почему они молчали, объясни?!
Я подумал, что это называется «солидарность», но не стал говорить этого вслух, потому что на самом деле не верил ни в какую солидарность, тем более среди холопов. Может, они тоже что-то крутили, ловили свою рыбку в нашей мути?
