Я слышал из Минска звонкий твой голосок:
– Как раз сейчас не могу! Я уже два месяца собиралась нарисовать травоядных динозавров кисточкой, и вот как раз нашлась кисточка, так что я очень занята!
Или:
– Как раз сейчас начинается мультик про мальчика-воина Кенси. Я очень хочу быть похожа на Кенси, так что никак сейчас не могу поговорить с папой!
Наконец, день на четвертый или пятый, когда все почти мои друзья-оппозиционеры были в Минске арестованы, Лукашенко получил на выборах 83 %, а я совсем загрустил, ты соизволила со мной поговорить. Ты сказала нежным голоском в трубку:
– Папочка, мне сегодня снилось, как будто ты приехал, и мы с тобой пошли покупать плюшевого щенка Томика.
Разумеется, как только я вернулся из Минска, мы немедленно отправились покупать щенка. Ты торжествовала. Ты тащила нас с мамой за руки, привела нас к прилавку, на котором должен был ждать нас щенок Томик, и остановилась в растерянности.
– Папа, – прошептала ты мне на ухо, – Томика здесь нет. Спроси, где у них такой новорожденный щеночек величиной с мою ладошку, который тявкает и двигает головой, если его погладить.
Продавщица ответила, что вот же он, новорожденный щенок, который тявкает и двигает головой, если его погладить. Только щенок был не с ладошку, а с две Варины ладошки величиной. Видимо, две недели ты мечтала о щенке так нежно, что он в твоих воспоминаниях уменьшился.
– Это, кажется, не он, – недоверчиво сказала ты, протягивая руку и гладя щенка по спине.
В ответ на поглаживание щенок повернул голову, смешно зажмурил глаза и жалостливо затявкал.
– Это он! Это он! Я его не узнала! – закричала ты радостно.
И щенок был куплен.
Весь вечер и вся семья были заняты Томиком. Построенная дедом картонная будка оказалась Томику мала, так что пришлось спешно сооружать новую. Томик получал лучшие куски за ужином и был уложен спать в твою постель.
На следующий день мы с тобой (и с Томиком, разумеется) поехали в дошкольную подготовительную группу, которую ты посещала дважды в неделю, хотя бы для того, чтобы дать дедушке передохнуть от нескончаемых шумных игр. Машину вел, как всегда, плюшевый дракон Стич, то есть я посадил дракона себе на колени, дракон держал лапами руль и балагурил всю дорогу в том смысле, что не нужно ехать ни в какую дошколку, а надо просто ехать кататься.
– Стич, – спросила ты с заднего сиденья, – а ты заметил Томика?
– Конечно, заметил, – сказал я голосом Стича. – У тебя, Варька, новый плюшевый щенок.
– Ты думаешь, он игрушечный? – уточнила ты.
– Конечно, он игрушечный, – сказал я голосом Стича.
– Нет, ошибаешься! – В твоем голосе прозвучали даже оскорбленные нотки. – Он настоящий, он живой.
– Ну и что! – не унимался я голосом Стича, пока Стич рулил. – Я тоже живой, хоть и игрушечный.
– Нет, Стич, – ты говорила таким тоном, каким сообщают другу печальную весть или смертельный диагноз. – Ты игрушечный. Ты все время веселишься, и поешь, и шутишь, и играешь. Я тебя, Стич, за это люблю, но ты можешь быть таким несерьезным только потому, что ты игрушечный. А еще ты, Стич, все время ешь сладкое. И я очень люблю смотреть, как ты съедаешь целые килограммы конфет, но ты съедаешь их, Стич, понарошку, потому что ты игрушечный. А если бы ты был живой, у тебя от килограмма конфет выпали бы все зубы и заболел бы весь-весь живот.
– У меня и так болит живот от конфет, – пытался я оправдаться голосом Стича.
– У тебя живот болит понарошку, – парировала ты. – Мне весело смотреть, как у тебя болит живот, потому что ты игрушечный. Если живот болит у кого-нибудь живого, тут нет ничего веселого. Так что ты игрушечный, Стич. Я тебя люблю, но ты игрушечный. А Томик живой.
Мы со Стичом, честно говоря, были шокированы этакой твоей тирадой. На первом же светофоре я обернулся к тебе, а Стич вполз на спинку пассажирского кресла, чтобы посмотреть тебе прямо в глаза.
– Ладно, – сказал я голосом Стича. – Пусть я игрушечный, но Томик-то почему живой?
– Он очень жалобно тявкает. – Ты отвечала, не задумываясь. – Никто игрушечный не станет так жалобно тявкать.
Вскоре наступила весна. За всю нашу бесконечную зиму ты ни разу не сказала мне, что тебе надоел снег, или пуховый комбинезон, или валенки, или катание на санках. Но когда наступила весна и из-под снега показалась первая зеленая травка, ты так радовалась и танцевала над этим зеленым росточком, что потеряла сапог и промочила в луже ногу.
Мы поехали на дачу, полагая, что там приятнее будет встречать первые солнечные дни и дольше можно будет гулять на улице, наслаждаясь запахом весны, терзая собаку бесконечными играми в мяч, запуская кораблики по ручейкам талой воды и все такое…
Мы жестоко ошибались. В ту зиму выпало слишком много снега. Теперь снег осел, стал совершенно черным, из-под него выкарабкались на поверхность мусор и собачьи экскременты. Когда мы с тобой выходили из дому гулять, ощущение было такое, будто гуляешь по бесконечной помойке. К тому же совершенно непонятно было, как тебя одеть. В валенках, например, гулять нельзя, ибо воды было по щиколотку и валенки промокали. А в резиновых сапогах гулять холодно, к тому же ты за зиму подросла, и уже нельзя было обуть тебя в резиновые сапоги с двумя шерстяными носками.
– А еще ты, папа, должен меня подстричь, – заявила ты, надевая легкую шапку (тогда как всю зиму гуляла, натягивая на голову пуховый капюшон комбинезона).
– Почему это я должен подстричь тебя именно сейчас? – забеспокоился я, ибо вот уже целый год всеми правдами и неправдами ухитрялся уберечь от парикмахерских ножниц прекрасные и длинные, до плеч, рыжие твои волосы.
– Потому что волосы, собранные в пучок, мешаются под шапкой, – жестоко констатировала ты, проявляя совершеннейшее равнодушие к моему чувству прекрасного.
– Давай развяжем пучок и наденем шапку на распущенные волосы.
– Тогда волосы будут лезть в глаза.
Чтобы замять эту скользкую тему, я скорее потащил тебя на улицу, показал торчавшую из-под снега зеленую траву, и мы танцевали, пока с тебя не свалился сапог и ты не ступила в лужу. Кажется, ты сбросила сапог и ступила в лужу нарочно.
Потом мы переоделись, вышли снова, проковыряли в снегу ручеек и принялись спускать потихоньку талую воду, превращавшую наш дом в остров.
– А на дне ручья тоже виднеется травка, – умилялась ты. – Эта травка будет у нас водоросли, и дракон будет вылавливать водоросли, жарить и есть.
Немедленно появился пластмассовый дракон с пластмассовыми зубами. Ты елозила драконом по дну ручейка, так что каждый раз, когда дракон выныривал на поверхность, у него была полная пасть травы. Траву, собранную таким образом, ты складывала на металлическую лопатку и приговаривала потихоньку: сейчас, дескать, мы станем водоросли на совке жарить.
– Чего ты стоишь, папа. – Ты вдруг оглянулась на меня и нашла меня слишком праздным. – Иди разводи огонь.
Я послушался. Наш уличный очаг в беседке совершенно отсырел и промерз за зиму. Дрова тоже были сырые, и на всем участке не нашлось ни одной сухой щепки на растопку. Подумав немного и понимая, что сбор урожая водорослей подходит у Вари к концу, я решился на крайние меры. Нацедил в гараже бензину, сложил в очаге дрова, облил бензином, поджег, опалив себе ресницы и брови… Но безрезультатно. Бензин прогорел, а дрова даже и не думали заниматься. Тут пришла ты с полным совком травы.
– Что? Не зажигается? – Ты посмотрела на меня снисходительно. – Сейчас дракон тебе поможет.
Ты убежала в гараж, сжимая в красной от продолжительных игр с холодной водой руке красного дракона. Через минуту вы с драконом торжественно вернулись. Вы несли большой шприц.
– Набирай бензин в шприц, – скомандовала ты безапелляционно. – Дракон сейчас будет огнедышать на дрова.
Я подумал, что вечером, когда старший сын Вася вернется с очередной своей химической олимпиады, я всерьез и очень строго поговорю с мальчиком, чтобы тот не подучивал младшую сестренку опасным играм с огнем и химическими реактивами.
– Это Вася тебя научил брызгать бензином из шприца? – спросил я.
Но ты не сдала брата. Ты сказала:
– Вася… Мой братик Васечка тут совершенно ни при чем. Это я сама выдумала брызгать из шприца бензином в огонь. И у меня прекрасно получается. Мы прошлый раз с Васей брызгали, и я даже совсем не обожглась.
– Варя, – я все еще пытался возражать против опасной игры. – А вдруг на этот раз ты будешь брызгать менее удачно? Вдруг капли бензина отлетят от дров и попадут на тебя, и ты обожжешься?
– Папа! – Ты говорила так строго, как говорят только начальники с подчиненными в момент увольнения. – Это не я буду брызгать, а дракон будет огнедышать. Так что если кто и обожжется, то только дракон. А меня тут вообще нет. Есть только дракон. И дракон не боится огня, потому что он родной брат саламандры, а саламандра вообще в огне живет, как рыба в воде.
