Во всяком случае, стоит подумать, как быть, когда истина скрывается в каких-то неведомых глубинах, а ответ нужен тут же, немедленно.
Я в таких случаях пытаюсь найти того, кто задал вопрос, и просто укусить его за задницу.
* * *
Ни скрипка, ни виолончель, ни тем более фортепиано не вызвали во мне такого отклика, такой внутренней дрожи, как флейта.
Стоит мне только услышать где-нибудь хотя бы отдельный короткий звук, как сразу же возникает желание подойти поближе и найти ее глазами.
Я смотрю на свои руки. Кожа стала более грубой, как это и бывает зимой. Ногти покрыты белыми пятнышками. Когда-то мне нравились мои руки. Но сейчас я стою, смотрю на длинноволосого парня, поигрывающего на флейте, и понимаю, что хотя и все в порядке, все хорошо, я все же чувствую недовольство собой.
Это был прозрачный, почти безветренный и бесснежный год, когда хиппи стали увлекаться флейтой. Почти у каждого из джинсовой сумки торчал ее деревянный кончик. Иногда они разговаривали друг с другом, вертя флейту в руках, или просто стояли, постукивая ею по коленке.
Мне было как-то не по себе, хотя и очень нравилось все то, что происходило вокруг, и голые деревья, и морозный воздух, и запотевшие стекла киосков.
Лучше бы уж мне не нравилось все вокруг, это было бы приятнее, это была бы почти победа.
Хотя какой смысл катать в голове это пустое, ничего не значащее слово «победитель»?
* * *
Я ношу очень короткую стрижку, гладко бреюсь и хожу в джинсах и спортивных свитерах. Поэтому в мои тридцать пять я вполне тяну на двадцать три – двадцать пять. Когда мне было тринадцать лет, выяснилось, что я болен и срок моей жизни ограничен. Это морально убило меня. Я страшно скис. Лет пятнадцать я не мог прийти в себя, пил и гулял, хотя и сохранил свою привязанность к чтению. Подолгу болтался без работы, повисая на шее у моей бедной и без того измученной мамы. Я долго не мог разобраться с женами, то я их бросал, то они меня. В какой-то момент я остался совсем один, да еще и без копейки в кармане. Этот период тянулся около двух лет. Но потом, внезапно, я нашел хорошее место, о котором раньше и мечтать-то было нельзя. Постепенно у меня появились и кое-какие деньги, а то раньше и за женщиной не поухаживаешь. И вдруг однажды на дне рождения у моей старой знакомой я заметил, что ее младшая сестра, которой только исполнилось шестнадцать лет, проявляет ко мне интерес. Поначалу, честно сказать, я удивился. Но потом это увлекло меня. Теперь мы разговариваем часами по телефону. Когда я с ней куда-нибудь иду, я вижу, что она гордится тем, что смогла привлечь такого взрослого мужчину, как я. «Ты, конечно, староват для меня», – небрежно говорит она. А я думаю про себя, что девушка, за которой приударяешь, никогда не бывает слишком молоденькой. Я тоже стал брать ее с собой и вижу, как завистливо переглядываются мои друзья, ведь ни у кого из них нет такой шестнадцатилетней пассии. Она рассказывает мне о своих конфликтах с учителями, и я с полной серьезностью советую ей не портить отношения, потому что незачем их портить, если нет в этом необходимости. Мы, ей-богу, славная пара и смотримся вместе просто великолепно!
* * *
Нужно ли тратить столько времени на описание глубокой, явно предназначенной для супа или, на худой конец, пельменей общепитовской тарелки, доверху наполненной серебряными и медными монетами вперемешку с бурыми хлопьями снега? Два красных пальца, бесстыдно показываясь из специально обрезанной шерстяной перчатки, быстро хватают твою монету, швыряют ее в только что упомянутую тарелку и достают тебе из лотка пирожок. Кушай, радость моя.
Попробуй достать жемчужину со дна моря, и ты увидишь, как это трудно. Видимо, по большому счету, все трудно, но к чему-то ты привык, а к чему-то нет. Самое трудное то, к чему нет никакой привычки. Каждый раз опускаешься на самое дно и кажется, что не хватит дыхания, чтобы вынырнуть обратно. Умудренные опытом и убеленные сединами утверждают, что человек привыкает ко всему, и дальше они начинают приводить такие примеры, о которых если вспомнить перед сном, то – можешь быть уверен! – тебя ожидает бессонная ночь. Но теперь я знаю точно: человек действительно ко всему привыкает.
Меня всегда шокировала мысль, что человек не видит своего внутреннего устройства. Ведь, если вдуматься, он по горло набит огромными, неуклюжими, пульсирующими органами, которые так мешают сосредоточиться, все время требуя внимания и уважения к своей работе. Никогда не чувствуешь, как по тебе переливаются литры жидкости, об этом, может быть, вспоминаешь только тогда, когда шумит в ушах, тогда на ум приходят морские приливы и отливы, огромные многометровые водопады, которые многие из нас так никогда и не увидят. Трудно, находясь в какой-нибудь глухомани, представить себе, что на земле существуют Нью-Йорк, Лондон, Афины, Париж, Неаполь. Среди этих лесов и этих бессмысленных просторов никакого воображения не хватит на то, чтобы представить себе насекомообразный готический собор, застывший в сутолоке копошащихся людишек и поблескивающих авто.
География, мой друг, география…
Люби книжки и чтение и не бойся засорить себе глаза. Это стоит того, то стоит этого. И вообще, будь счастлив, мой маленький друг!
* * *
«Порок» отличается от «пророка» ровно одной буквой, и эти два слова образуют прекрасную точную рифму. Поэтому, когда обращаешься к высоким материям, нужно быть точным в мелочах.
Солнечный свет – опасная штука. Он сразу же обнаруживает многие изъяны: на вымытом окне становятся видны разводы и пятна, женщина выглядит на десять лет старше, чем ей бы хотелось, тут же становится видна пыль, которая лежит на книгах, полках, люстре, видно малейшее расхождение цвета или оттенка различных элементов костюма, которые при обычном освещении кажутся bien assortis. Вот такое коварство, которое часто способно серьезно расстроить человека.
Нужно обладать по-настоящему утонченным вкусом, чтобы уметь обставить свою квартиру. Грубый человек иногда готов отвалить кучу денег, накупить дорогих вещей, среди которых, кстати сказать, всегда закрадется какая-нибудь копеечная подделка. Но как бы ни старался человек грубого ума, как бы ни тратился, все равно его жилище будет походить на пыльный кабак или на мещанский притон тихого благополучия.
Человек утонченный умеет, пользуясь своей фантазией и существующими в избытке милыми, нестандартными вещами, создать в своем доме микроскопический, но гармоничный, отзывчивый, напоминающий самого хозяина мир.
Будь то вечно взбудораженный еврей-технарь с жестковатой рыжей бородой и вращающимися глазами, или аккуратненький мещанин, или разочаровавшийся во всех мирских благах и обретший опору в Вечном гуманитарий, или писатель с черными ободками нестриженых ногтей, или просто вечно спешащий бодрячок – каждый имеет свой дом, похожий как две капли воды на него самого. Это общее место, банальность, трюизм.
«Разбитые чашки не склеивают», – говорят о некогда любивших друг друга и расставшихся людях.
Но иногда люди совсем не похожи на чашки, а напоминают скорее вилки, ложки, ножи, блюдца, иногда даже кастрюли и сковородки. Но дело не в этом. Просто каждый в мире ищет подобия.
Кто знает, как лучше? Может быть, никто, а может быть, и кто-нибудь.
* * *
Я начал писать, чтобы не ссориться с женой. Женился я рано, мне еще не было двадцати. Моя жена – Томочка, тихая, сероглазая, тоненькая девочка, создавала уют и ровное, теплое настроение, в котором поначалу я чувствовал себя превосходно.
Я учился и занимался комсомольской работой. Безусловно, это тешило мое самолюбие, я заставлял других делать абсолютно ненужные, часто абсурдные вещи, делал их и сам, и это была для меня своего рода игра, в которой я всегда старался одержать верх. Провинившихся я карал по всей строгости закона и затем, встречая в коридоре пострадавшего, даже не поворачивал головы в его сторону. Как же я был доволен! Мама мне покупала один новый костюм в год, вечерами я сидел в читалке и писал конспекты. До чего же приятно возвращаться домой в десять вечера, исписав мелким, аккуратным почерком несколько десятков больших тетрадных листов! Томочка ласково прижималась ко мне и кормила ужином.
Наши клетчатые занавески на окнах, клетчатая скатерть, баночки со специями вдоль стены внушали полный покой и ощущение тихого счастья.
Томочка тоже училась, но в отличие от меня скорее хорошистка, сдавала сессии в основном на тройки. В целом мы были довольны друг другом. Но вдруг, совершенно неожиданно, по вечерам я стал чувствовать какую-то тревогу и раздражение. Может быть, я просто устал? Хотя если быть до конца искренним, то я немного приврал и начал я писать именно для того, чтобы придумать всю эту гадость. Впрочем, а почему, собственно, гадость?
Через несколько дней придет телефонный счет, там будет обозначена довольно большая сумма, и совершенно непонятно, почему нужно отдать столько денег черт знает за что, за эти литры словесной воды, которые не принесли никакого облегчения. Хотя в общем-то и не было никакой тяжести, просто хотелось поболтать.
