– Таких не держим. Все, кто не полёг там, на поле боя, – он кивнул на запад, – здесь, со мной. А тех, что полегли, не надо трогать. Они свой долг сполна отдали.
Брежнев смутился. Но тут же взял себя в руки. Без церемоний дёрнул Полякова за рукав гимнастёрки:
– Давай отойдём.
И отвёл его в сторону метров на пять. Остановившись, снял фуражку, провёл пятернёй по чёрным волосам, смахнул пот со лба и начал вполголоса:
– Ты, я вижу, хлопчик боевой. Да и люди у тебя надёжные, в бою проверены. А ситуация такая: там, – он кивнул головой на восток, – в семи-восьми километрах рубеж обороны готовится. Там фашистов думаем остановить. Только время надо выиграть. Дня два. Сможешь? Жорка пожал плечами.
– Здесь? В чистом поле? И с кем? И чем? У меня ж людей нет. И оружие – один пулемёт без диска да винтовки с тремя патронами на брата. Он хотел продолжить, но Брежнев прервал его.
– Погоди, погоди.
Он так по-украински выговаривал букву Г, что Жорка неожиданно подумал: «Наш парень. Может, и с Донбасса». Эта мысль вдруг породила в нём чувство землячества с совершенно незнакомым человеком, так внезапно возникшим на его пути. Как в калейдоскопе, в сознании промелькнули зелёные улицы родного городка, весёлые посиделки с девчатами и такими вот, как этот комиссар, черноволосыми и чернобровыми парнями. Мысли о войне, о долге на какие-то мгновения улетучились. Он забыл о себе, о своих людях. Перед ним был просто свой человек, земляк, которому – кровь из носа – нужно было помочь. Видимо, выражение лица Полякова так изменилось, что Брежнев похлопал его по плечу.
– Эээ, ты чего?
Сразу всё вернулось: и война, и степь, и комиссар. А Брежнев заглядывает в глаза.
– Ну, ты как, в порядке?
Жорка тряхнул головой.
– В порядке. Простите, это от бессонницы.
– Бывает. Так вот слушай. Не самое плохое тут место. «Не кадровый, – снова подумал Поляков. – Кадровый бы о позиции говорил. Да в этом ли дело?».
А Брежнев продолжал:
– Тут слева, метрах в пятистах, лиман начинается. И ручей там пошире. Вряд ли они туда полезут. Здесь водная преграда, и посёлок на виду. Мосточек, какой-никакой есть. Здесь они двигаться будут. Здесь их и надо встретить. Боеприпасов я тебе подброшу. Это будет. И патроны, и гранаты. Пару пулемётов. А люди? Да пока мы с тобой говорим, человек десять мимо прошло. Собирай. Права я тебе… – Почесал за ухом, подумал. – В общем, права самые большие даю. Сейчас бумагу выдам, что ты начальник укрепрайона. Пойдёт? Любой народ останавливай, не гляди на звания – ты здесь теперь главный, понял? Но времени у тебя в обрез. Окапывайся. – Крикнул. – Петя! Есаулов! Быстро бумагу! Тут вот товарища, – вскинул голову, глянул на Жорку: – Как, говоришь, фамилия? – Услышав ответ, продолжил: – Товарища Полякова начальником надо назначить.
Пока он писал, Жорка лихорадочно думал, о чём ещё поговорить надо. «О чём? Ясно о чём»!
– Товарищ комиссар. Насчёт боеприпасов – это хорошо. Неплохо бы шамовки подбросить.
– Чего? – удивился комиссар.
– Чего. Кухню надо и пункт питания. Я тут вам к вечеру не роту – батальон соберу.
Брежнев махнул рукой.
– Само собой. И без напоминаний знаю. Всё тебе, старшой, будет. Ты только продержись. – Взглянул на него с надеждой. – Продержись, браток. От этого многое зависит. Продержись, ты сможешь.
Через пять минут его и след простыл.
К утру следующего дня у Полякова было уже человек пятьдесят. Комиссар слово сдержал: подвезли и боеприпасы, и три пулемёта, даже два ПТР, и кухню с продуктами. Кое-чем разжились в селе. Дело пошло веселее. Поляков пункт питания разместил в тылу на приметном месте. Отступавшие потянулись туда, как мухи на мёд. Кухня работала безостановочно. Но не беспорядочно. Сначала старшина собирал группу человек по пятнадцать-двадцать, их кормили, потом строили.
С каждой группой работу проводил сам Поляков. Простую работу: объявлял, что они зачислены в воинскую часть по защите укрепрайона, начальником которого он является. Желания ни у кого не спрашивается, укрепрайон надо удержать любой ценой – по личному приказу товарища Сталина.
Заканчивал просто и доходчиво:
– Если кто-то вздумает не выполнить этот приказ, застрелю лично. На месте.
Самое удивительное – подчинялись все, безоговорочно. Даже командиры более высокого звания, чем у Полякова. И о том, что сам товарищ Сталин приказал Полякову оборону здесь организовать, не спрашивали. А про филькину грамоту, что выдал ему Брежнев, Поляков и сам не вспомнил ни разу. К вечеру у него был уже батальон человек под триста. Окопы рыли весь день, и ночь ещё прихватили. Подготовили огневые точки, определили секторы обстрела. В общем, подготовились. Поляков больше командовал, разбирался с назначенными им командирами, а работами по организации обороны занимался пожилой майор Любавин, которого он же и взял к себе в заместители. Надо было спешить. Фашисты вот-вот появятся. Поляков и так удивлялся, что враг такую фору во времени им дал. «Вам же хуже», – бормотал он, почёсывая затылок.
– Что, что? – пытался уточнить Любавин.
– Да это я так. С фашистами толкую. Говорю, не спешат – себе, то есть им же, дороже. Встретим, как полагается: – И тут же, без паузы: – А зачем вы траншеи вперёд к реке копать приказали?
– Да на всякий случай.
Но, уловив удивлённый взгляд Полякова, добавил:
– Немчура, конечно, техникой богата. Танки непременно будут. А в ручей, он всё же не такой уж узкий, с ходу не полезут, тормознут. Вот тут их и бить надо будет. Из этих самых сап, которыми траншеи заканчиваются.
Поляков покрутил головой.
– Грамотно. Дай-то нам Бог.
– Вишь, прижало, и Бога вспомнил. Неверующий же.
– Неверующий. Но меня бабка в основном воспитывала. Незабвенная моя Екатерина Ермолаевна. Крепко верующая была. Та Бога часто поминала. Но, как говорила, не всуе.
– А родители что ж? Разбежались?
– Родители? Нет. Родители у меня в порядке. Только всё заняты очень были. То революцию делали, то промышленность восстанавливали, социализм строили. Ну а в последнее время Америку догоняли и перегоняли. Так что им не до меня было.
Любавин хмыкнул:
– Ну-ну.
Поляков посмотрел на запад, откуда супостат появиться должен был, и спросил Любавина:
– Товарищ майор, вот вы говорите немчура, а я на границе вроде с румынами воевал.
– Я тоже. А потом и немцы появились. Кто ж знает, какие у них тут дивизии воюют? Мне лично главное разведуправление об этом не докладывало.
Поляков вставил:
– Мне тоже.
– Ну вот. Последние, кого я видел, были немцы. Да нам хрен редьки не слаще. И тех и других бить надо.
Поляков согласился.
– И то верно. Будем бить, сколько силёнок наших хватит.
– Ты, Георгий, главное, не тушуйся. Все из мяса и костей сделаны. Только мы пожилистей. Сейчас они нас гонят, потому что их много. Много больше, чем нас.
А резервы подойдут – посмотрим, чья возьмёт. А чтобы резервов дождаться, мы должны их здесь придержать. Время нашим дать, понимаешь? Скоро мы их остановим, скоро. Пусть пока потешатся, пройдут вперёд. Обратно бежать дальше придётся.
– Тут главное, товарищ майор, чтоб не до Волги они тешились.
Любавин удивлённо посмотрел на него.
– Ты что, Георгий? Километров с сотню-то ещё, может быть, и отдадим. А там – вперёд, на Берлин. Не сомневайся.
А Жорка и не сомневался. Не мог он тогда знать, насколько пророческими были его слова насчёт Волги.
Фашисты появились на рассвете. Три мотоциклиста подъехали к самой воде, побалабонили что-то по-своему, погазовали, крутанулись у берега и рванули обратно.
– Это хорошо, – шепнул Поляков. – Не заметили. Любавин кивнул.
– Тем лучше. Жора, подтяни поближе пулемёты с флангов. Они беспечно, колонной к ручью подойдут. Вжарим хором, человек с полета сразу положим. А там видно будет.
– Ладно. Дай команду пулемётчикам. Пошли связных. – И громко: – Командиры рот, ко мне!
Поставил задачу:
– Огонь открыть только после пулемётчиков и не палить в небеса. Нам нужен только прицельный огонь. Патроны беречь. Неизвестно, сколько нам этот рубеж оборонять придётся. Может, трое суток, может, пятеро.
В заключение добавил:
– Всё, товарищи командиры. Привал закончился. Мы их сначала, конечно, шарахнем, как следует. Но не обольщайтесь. У них сейчас сила. А у нас Родина за плечами. Стоять насмерть. Нам и продержаться надо всего-то два дня. Вопросы? – И сам ответил: – Вопросов нет. Тогда по местам. К бою!
Ещё около часа ждать пришлось. Наконец появились. Шли нестройной колонной. Беспечно, как на пляж у себя дома. Каски на ремнях, ворот нараспашку. Болтают о чём-то.
Поляков дал бинокль Любавину.
– На, глянь. Видишь, жарко им. Погодите, гады, это ещё не жарко – жарко будет впереди.
Подпустили почти до самого ручья. Тут Поляков и дал команду:
– Огонь!!!
Пулемёты дружно рявкнули и застучали в четыре струи. Бойцы открыли огонь из винтовок. И понеслось! Фашисты беспорядочной лавиной бросились назад. А вслед им летели и летели пули. Смерть настигала бегущих по всему полю. Никто не подбирал раненых. Солдаты падали, вставали, бежали дальше, ползли на четвереньках, пытаясь укрыться от огненного смерча. Никогда за всё время войны не видел Поляков такого панического бегства противника. Такого ужаса, охватившего огромную массу людей. Избиение продолжалось, пока последний солдат не исчез за линией горизонта. Всё поле за ручьём было устлано вражескими телами.
