– Вот уж точно – палата номер шесть… Чехов отдыхает…
Света танцующей походкой, засунув руки в кармашки короткого халатика, поспешила следом…
* * *
За дверью туалета не было слышно ни звука. Вера Михайловна приникла ухом к двери. Так и есть – тихое шевеление и едва слышные вздохи.
– Зимницкая! – придав голосу необходимую строгость, позвала Вера Михайловна. – Откройте сейчас же!
Молчание за дверью длилось ровно столько, чтобы мамочка узнала голос своего палатного врача.
– Не открою, Вера Михайловна. Извините. Я мужа жду… Ой… У нас партнерские роды… Мы на курсы ходили…
И зачем-то – то ли по необходимости, то ли для пущей убедительности – Зимницкая нажала на сливной бачок. Кротко подняв глаза к потолку и переждав шум воды, Вера Михайловна продолжила агитацию:
– Зимницкая… Надя… Самое главное сейчас, что вы ждете ребенка. А муж сейчас мысленно с вами, я уверена. Кто у нас муж?
Из-за двери раздалось еще одно сдавленное «ой».
– Света, каталку вези! – негромко скомандовала Вера Михайловна. А потом, повысив голос, спросила: – Так кто у нас муж? Откуда он к нам едет?
– Он врач, – донеслось из туалета, – он… Это… Ото…
– Ой? – строго спросила Вера Михайловна. – Опять – ой? У вас сейчас будут не партнерские роды, а роды в воде!
– Ой!.. Оторино… ларинголог… Лор, в общем… Ухо-горло-нос…
Вера Михайловна подергала ручку двери:
– Я так сразу и подумала, что ухо и горло. Все, Надя, открывайте или будем ломать.
Дверь, наконец, открылась и на пороге появилась долготерпеливая Зимницкая: ноги уже плохо слушались ее. Вера ловко подхватила ее под руки и медленно повела по направлению к несущейся навстречу каталке, управляемой Светой. В пути она приговаривала ласковым, но слегка охрипшим в процессе переговоров голосом:
– Я так понимаю, раз уж ваш муж не акушер-гинеколог, обойдемся своими силами… Сами родим… Без лора…
* * *
Когда Вера Михайловна зашла в тринадцатую палату, первым делом посмотрела на тех мамочек, что лежали здесь уже около недели. Одного взгляда хватило, чтобы убедиться: все в порядке, все под контролем…
Одна из них – красавица лет тридцати, Варя. У нее большой срок, но даже при объемном животике и полном отсутствии косметики, она выглядела очень элегантной и подтянутой. На несколько конкретных вопросов Веры Михайловны Варя ответила коротко и ясно, в очень приятной манере, как будто ей хотелось успокоить врача: «Все хорошо… Не волнуйтесь за меня…»
Вторая мамочка – очень молоденькая, неполных девятнадцати лет женщина по фамилии Лазарева, с целой гирляндой сережек в ушах и… аккуратной татуировкой в виде дельфина на попке (о картинке первой узнала медсестра Таня, делавшая ей уколы), уже немного перехаживала срок. Из-за того, что плод был великоват для ее небольшого тела, девочку начали планово готовить к родам. Вера рассказала ей о предстоящих процедурах, послушала живот: больше для того, чтобы этими привычными манипуляциями отвлечь мамочку от тревожных мыслей.
Женщина, лежащая напротив Вари, – ее ровесница. Она даже чем-то похожа на нее, но выражение лица, в отличие от Вариного, замкнутое и печальное. «Это Берестень, – поняла Вера, – потому что у Захаровой – холтер».
Несмотря на ГСД, поставленный Берестень, на ее тумбочке лежала надкушенная шоколадка.
Вера присела на край кровати:
– Напрасно вы шоколад едите, мамочка. У вас гестационный сахарный диабет, но я подозреваю, что и раньше был сахар повышенный. Вообще, на учет нужно становиться вовремя, чтобы потом было меньше проблем…
Ответа не последовало. Берестень молчала, глядя прямо перед собой, куда-то в область умывальника. Увидев такое угрюмое внутреннее сопротивление, врач добавила:
– Вам будет назначена диета, «девятый» стол. Соблюдайте, пожалуйста.
Мамочка с холтером, в отличие от неприветливой Берестень, встретила врача улыбкой. Вера Михайловна улыбнулась в ответ:
– Холтер не мешает? Привыкли уже?
Оля Захарова махнула рукой:
– Я и не замечаю его.
Вера Михайловна показала на телефон, лежащий на кровати:
– Меньше звоните по мобильнику: излучение может искажать показания. И вообще – не самая полезная вещь… А холтер уже завтра снимем.
Встав, она оглядела мамочек еще раз:
– Если будут какие-то вопросы, я в ординаторской.
Молчаливая Берестень не издала ни звука, не взглянула на врача ни разу. Ничего хорошего это не предвещало. С этим выводом Вера Михайловна вышла из тринадцатой палаты. И, уже выйдя, иронически приподняла бровь:
– Так я и знала.
* * *
Как только за Верой Михайловной закрылась дверь, Светлана Берестень открыла свою тумбочку и, нисколько не скрываясь, достала из нее плоскую бутылочку с коричневой жидкостью. Отвинтила крышку, сделала глоток и неспешно закусила шоколадкой.
Все это произошло в такой полной тишине, что слышно было, как старушка Прокофьевна, нянечка отделения, занимаясь уборкой, по своему обыкновению напевала в конце коридора шлягер Стаса Михайлова…
Варя посмотрела на Берестень без симпатии, но вполне невозмутимо, а вот у Оли, мамочки с холтером, нервы не выдержали.
– Ты что делаешь? – с остатками надежды в голосе спросила она.
Ответа не последовало.
Оля сделала еще одну неуверенную попытку:
– У тебя что там… компот… такого цвета?
Ответ на этот раз последовал незамедлительно:
– Не твое дело, – и был сопровожден еще одним глотком, еще одним укусом шоколадки.
Оля опустила глаза и нахмурилась, и тут Варя (как «старшая из присутствующих здесь дам») решила вмешаться:
– А чего ты хамишь? Хамить не надо.
Берестень подняла на нее, как ни странно, совсем не наглые, а несчастные глаза:
– Слушайте, отстаньте вы все от меня, а? Я же к вам не пристаю.
Варя пожала плечами:
– Ладно, не буду.
Но через паузу все же добавила примирительно:
– Может, случилось у тебя что? Расскажи, все же лучше, чем коньяк глотать… с малышом на пару. Ему вредно, если ты не в курсе.
Берестень вдруг вскинулась, брякнула бутылочкой об тумбочку так, что из нее выплеснулся и запах на всю палату коньяк, и закричала, громко и злобно:
– Да не нужен мне он, малыш этот! Никому не нужен!
Наступила пауза. Мертвую тишину прервал голос мамочки Лазаревой, так и застывшей со своим глянцевым журналом, открытым на чьей-то ослепительной улыбке:
– А чего же ты на сохранение легла? Сделала бы аборт…
Берестень, которая, судя по всему, все же хотела выговориться – хотя бы, чтобы на кого-то излить свое раздражение и обиду, – начала еще одну гневную тираду:
– А я в рейсе была! Срок пропустила! А потом сюда загремела – угроза выкидыша, кровотечение открылось! Диабет у меня! Ну и пусть бы выкидыш!.. Ну и черт бы с ним!..
Как будто не заметив ни злости, ни грубости Светланы, Варя спросила – ровно, буднично, почти светским тоном, как если бы они разговаривали за чашкой чая:
– В рейсе… Ты проводница?
Берестень кивнула.
А Варя продолжила – все так же спокойно:
– Я тоже проводница. Бортпроводница, стюардесса… Матерью-одиночкой была… пять лет.
Это заявление вызвало новый приступ агрессии у Берестень:
– Да неужели? Мать-одиночка! Мать-героиня! А я – не буду матерью-одиночкой. И матерью тоже – не буду!
Мамочки замерли. И только Варя нашла в себе мужество задать простой и страшный вопрос:
– Откажешься?
Берестень молчала. Несколько секунд. А потом легла и повернулась на левый бок, спиной к присутствующим.
И тогда Оля Захарова начала тихо плакать. Варя, все еще внимательно смотревшая на проводницу Берестень, оглянулась на нее:
– Перестань, ты чего? Тебе нельзя, перестань… Все, все, тихо…
Но Оля, размазывая по лицу слезы, никак не могла остановиться. Она всхлипывала и вытирала все прибывающие слезы:
– Мне говорят, что я умереть могу… Что у меня болезнь, не совместимая с материнством… Она и с жизнью-то… параллельная… говорят… Рожать сначала вообще запрещали, теперь лежу вот… Дома уже восемь месяцев… Теперь здесь… Я пукнуть боюсь… А эта… Пусть она убирается отсюда! В другую палату! Сука…
Варя, заметив, как на последнее слово резко вскинулась Берестень, примирительно произнесла:
– Ну вот, еще перегрыземся все тут… Тихо, Оля. И ты тоже… Успокойся.
Варя встала с кровати, подошла к окну. Некоторое время смотрела в небо – серое, зимнее. «Погода летная», – машинально подумала про себя. Про себя… Варя обернулась к мамочкам – уже с улыбкой.
– Давайте я вам про себя расскажу.
Варя обращалась ко всем, и все, кроме снова отвернувшейся от них Берестень, ее слушали. Но Варя была почему-то уверена: она тоже слушает. Даже, может быть, внимательнее всех…
– Меня ведь тоже бросил… – грустно улыбнулась Варя. – Я не пила, конечно, но тоже думала – оставить, не оставить… Как жить – одной, как растить? У меня ведь двойня…
