– Да нет, может, – конфиденциально сознался Инфант. – Но только в другую сторону. А мне в другую непривычно, даже больно немного.
– Ну это понятно, – разделили мы с Инфантом его проблему. – Так бывает. Особенно когда ты привык к одной накрутке, а тут тебе раз – и совершенно обратная на голову свалилась.
Мы помолчали, покивали, поотпивали вдоволь, посмотрели друг на друга, по сторонам…
– Да, хорошо, – снова выдохнул Инфант, наливая всем по новой.
И мы выдохнули вслед за ним, соглашаясь, мол, действительно, хорошо.
Потому что снова был поздний вечер, пятница, торопиться было некуда, ночь только разворачивала свою ковровую дорожку – не хуже, чем на ежегодном Каннском кинофестивале. Но мы не спешили на нее вступать, мы вообще никуда не спешили. Мы сидели у Инфанта на какой-то Ямской-Тверской – все было привычно и знакомо, как всегда, и потому действительно хорошо.
– Так что, ты ее не видел с тех пор? – спросил я, имея в виду Аллу Леонардовну.
– Не-а, – сразу привычно погрустнел Инфант. – Я вот уже почти как неделю вообще никого не видел, кроме вас, да и бабулек-жиличек, конечно.
Я пригляделся к нему, особенно к лицу. Он был снова похож на слона, и снова тихие слоновьи слезы вынужденного воздержания начинали прорезать борозды на его округлых щеках. А я-то думал, что слоны могут продержаться значительно дольше, чем всего одну неделю.
– Инфантик, не грусти, все путем, – подбодрил я его. – Ты мне одиноким слоном больше нравишься, чем Маниным поэтом.
– Это точно, слоном быть куда лучше, – согласился Инфант. – К тому же стада серых собратьев всегда рыскают в округе. – Он подумал. – Да и сосестры тоже рыскают. И они рано или поздно откликнутся на мой трубный зов.
Тут Инфант поднял морду вверх и затрубил в воздух своим коротким, но звонким хоботом. Что ясно говорило о том, что Инфант снова зачудил. А значит, реабилитация удалась: он вновь становился самим собой – выздоравливающим, нормальным Инфантом.
Глава 12 17 страниц после кульминации
– Кстати, о Мане, – перевел Илюха тему со слонов на женщин. – Чего-то Жеки не видать не слыхать. Ты, стариканчик, ее не наблюдал? Как она там держится, не надоели ей аномальные однополые отношения? Все-таки молодчина она, жертвенная натура, ради товарища себя на пожалела, грудью амбразуру накрыла.
– Откуда мы знаем, чем именно она накрыла? – проявил философское сомнение Инфант. – Да и не такая уж там амбразура…
– Да не важно, – отмел сомнение в сторону Б.Бородов. – Главное, характер проявила, а мы в ней еще сомневались. Стыдно нам должно быть всем. Ведь чтобы женщину так быстро соблазнить, для этого особая притягательность нужна. Особенно если соблазняет ее другая женщина.
Тут мы все закивали головами, соглашаясь.
– В общем, ты ей, Инфант, обязан. Такой удар хрупкая девушка на себя приняла, наверняка даже хвостика не пожалела. Так как она, стариканер? – снова обратился ко мне Илюха. – Как первый опыт? Небось, по горло опротивело ей лесбиянство?
– Да как сказать… – Я тоже отпил из стакана. Потом не спеша разлил всем по новой, потому что моему ответу требовалась пауза. – В общем, незадача с Жекой, похоже, выходит.
– А в чем дело? – поинтересовались товарищи.
– Отказалась от нас Жека.
– Чего-чего? – не поняли они.
– Да, полностью отказалась. Сказала, что мы жалкое подобие.
– Чего подобие? – спросил незатейливый Инфант. Который, судя по развивающейся прямо на глазах незатейливости, все выздоравливал и выздоравливал.
– Все мы? – задал другой, более конкретный вопрос Илюха.
– Ага, абсолютно все, – подтвердил я. – Жалкое подобие, говорит. Даже близко не дотягиваем.
– Подробности… – потребовал Илюха, наклоняясь вперед. – Давай, давай, не тяни, выкладывай.
– Она мне звонила тут, пару дней назад, – начал я свой печальный рассказ. – Я ей обрадовался, конечно. Все же мы заслали своего агента во вражеские тылы для сбора ценной оперативной информации. И вот первая весточка от резидента. Привет говорю, Алекс. Ну, так теперь каждый резидент на вражеской территории называется.
– Ну да, – кивнули ребята, понимая.
– А она мне в ответ:
«Откуда ты знаешь?»
«Чего знаю?» – спрашиваю.
«Что меня Алексом теперь зовут?»
Тут я про себя аж присвистнул, но вслух виду не подал.
«А как Маню зовут? – спрашиваю.
«Маню Маней и зовут», – отвечает. – Хотя я для нее иногда разные новые имена подбираю. А она для меня».
В общем, пытаюсь я узнать, как там у нее, когда наконец на родину возвращаться собирается. Ведь все уже ее заждались, даже к награде представить собираются за успешно выполненное. Но чувствую в ответ, что не спешит она на родину. Мол, мне здесь еще подзадержаться необходимо, мол, у меня тут еще недоделанных дел невпроворот, да и враг не так ужасен оказался. Даже приятен порой.
– Перебежчица, – процедил сквозь зубы Илюха.
– Я же говорил, что Маня накручивается бойко, – пробежался по воспоминаниям Инфант.
– На что накручивается?! Там же накручиваться особенно не на что, – вернул Илюха в реальность Инфанта. – Ну и извращенные же у тебе фантазии, Инфантище. Ты как был Маневичем, так им и остался…
– Откуда ты знаешь? – не обиделся Инфант на «Маневича». – Ты лучше вон у лапули спроси, – указал он на меня. – Ему виднее.
Я пожал плечами:
– Ну, если только на хвостик. Но имеет ли смысл на хвостик… – оборвал я фразу в сомнении и снова пожал плечами. Потому что и сам не знал ответа.
– Ну и что дальше? – запросил продолжения Илюха.
– Дальше я у Жеки интересуюсь, почему ее к нам, домой, к родным березкам не тянет? В чем причина? Может, изведала она чего такого, что нам, упрощенным, недоступно?
«Изведала», – отвечает мне Алекс-Жека утвердительно.
«Открой мне, пожалуйста, глаза, – прошу я ее. – Растолкуй суть вещей».
И тут она вся разгорячилась и утонула в подробностях.
– Ну… – подтолкнул меня к пересказу этих самых подробностей Инфант.
– И что?.. – подался ближе Илюха.
– «Губы… – начала она с губ, – что вы знаете про губы? Про то, для чего они предназначены и что они умеют. Вы думаете, они для того, чтобы жидкость засасывать, ту, которую вы потребляете все время? Или чтобы шевелить ими, когда читаешь про себя?»
– Кто читает? – спросил Инфант недоуменно. Но вопрос его был скорее риторический.
– «Вы вообще к ним присматривались когда-нибудь? Вы различали их тонкую изогнутую форму, округлости, выпуклости, расщепляли их по деталям? А знаете ли вы, как они скользить умеют, как, смазанные масленым языком, они притягиваются к коже и как утаскивают ее за собой в свое пещерное блаженство? А потом, когда насытившись простым, они пренебрегают им и мелкими, поспешными разрывами покрывают поверхность и уносятся вдаль, туда, где сложно, где неочевидно, куда еще надо успеть попасть… И вот там и начинается неистовая губная вакханалия. Когда подключается все вокруг и завихряется в безумном водовороте, накручивая веером на себя все…»
– Я же говорил, все дело в накрутке, – напомнил про себя Инфант, хотя мы о нем и не забывали.
– «…присасывая и утаскивая за собой внутрь, на самое дно, где и замирает, похороненная под толщей навалившихся водорослей, лишь вздрагивая поспешной, конвульсивной дрожью».
– Это она сама так образно описывала или ты от себя добавил? – не веря, покачал головой Б.Бородов.
– Разве бы я так смог? – пожал я плечами. – Я стараюсь как можно ближе к тексту, да и то многое упускаю. Она, например, там дальше про восторг говорила. «Вот что есть восторг! – говорила она. – Вот что есть блаженство! Вот в чем нельзя ни растаять, ни растечься! Но если вы думаете, что продолжения нет, то это только потому, что вы не знаете ничего про продолжения. Так как вам лишь „завершение“ по силам. Потому что их неисчислимо, продолжений, а совсем не одно-единственное, как у вас, у бедолаг, ограниченных сантиметрами».
– Это она на что намекает? – начал догадываться Инфант.
– Да понятно на что, – пояснил Илюха. – Старая мысль, ее еще экономист Фридрих Энгельс развивал в своем споре с Фейербахом во время их встречи в Баден-Бадене.
Он утверждал, что при отсутствии заведомо предопределенного продолжения импровизируемые последствия становятся намного более изощренными.
– И чего они делают там, в своих последствиях? – поинтересовался Инфант, и они оба посмотрели на меня весьма вопросительно. Как будто я знал.
– «А руки? – продолжил я пересказ Жекиного телефонного монолога. – Вы ведь уверены, что они нужны, чтобы хватать и притягивать, ну иногда держать или опрокидывать. А пальцы – только чтобы на них ногти редко подстригать? А то что они сложнейший инструмент, как скрипка, как орган, что ими можно вызывать самые неизъяснимые мелодии, до слез, до превращения, до завершения вселенной, до апокалипсиса. Да и нет у вас таких рук и таких пальцев, такой кожи и такой чуткости, которая одна может понять… Не по картинкам с инструкцией в откровенных журналах, а по телепатической интуиции, которая из самой глубины и доступна только той, которая такая же, как ты сама, – ничем не отличается. Именно потому, что ей самой необходимо то же, что и тебе. И чувства ваши поэтому сливаются в одно и устремляются в вечность, обволакивая и лаская друг друга, чтобы не кончиться никогда».
