– А чего это молодой человек на таких интересных девушек никакого своего внимания не обращает?! Неужто его в них прям-таки ничего и не заинтересовало?
Эмма тихонько прыснула в кулачок и заговорщически незаметно подмигнула снизу Глебу.
– Что вы, мадмуазель, как можно не заметить вас, таких… – Капитан Глеб доброжелательно и подробно посмотрел на подруг. – Я просто обязан обратить внимание на вашу сумочку и на ваш голос.
– Ну и как? Вам понравилось?
«Активная» очень игриво – по её мнению процесс уже пошёл – всем фасадом повернулась к Глебу и доверительно придвинулась к нему вплотную.
– Ну?
– Сумка лучше.
Суббота 17.55.
Прогулка
Не расслышав до конца всё, что о них думают честные труженицы, Глеб и Эмма с хохотом вывалились из автобуса на своей остановке.
– Дай отдышаться, не смеши… Людмила, мы пришли, да, уже около вашего дома. А-а…. Ты ещё долго? Ладно, не суетись, занимайся делом, мы тут чего-нибудь сами придумаем.
Глеб выключил телефон.
– Вот такая обстановка, подружка. Твоя мама ещё в больнице, кормит папу супчиком. Он много чего уже скушал и просит добавки. Это хорошо. Ключей от квартиры, как я понимаю, у тебя нет. Правильно?
Эмма помотала головой.
– Таким образом, нам ничего не остаётся, как в ожидании мамы продолжать прожигать жизнь. Где тут у вас приезжих путешественников кормят волшебным мороженым?
…Эмма с наслаждением болтала ногами на просторном пластмассовом кресле.
– А мне сладкого много нельзя.
– А мороженое не сладкое, а холодное.
– А мне его всё равно нельзя!
– А мы его с горьким шоколадом будем есть!
Низко наклонясь к столику, Эмма продолжала баловаться, пуская через трубочку пузырьки в высокий стакан с «Фантой». На стакане была изображена весёлая семейка пингвинов.
– А Маришка тоже любила пингвинов. Она их собирала. Она никогда не болела от холодного мороженого и от колы. И я, когда тогда был взрыв, ну, в тот день, тоже не болела. Это меня мама нарочно уложила в постель, говорила, что никуда нам ехать не нужно. Она ещё почему-то кричала тогда на меня и плакала.
– Дядя Глеб, а мама говорит про вас, что вы крутой.
Глеб Никитин поперхнулся мороженым.
– …Композитор, что ли?
Эмма нетерпеливо покрутила ложечкой у него под носом.
– Не-ет же… Она говорила папе, что вы крутой и что вы всегда делаете, что хотите.
Глеб уморительно сложил ладони.
– Тише, дитя мое! Обо мне просто составилось мнение, что я великий волшебник.
– А на самом деле вы кто?
– На самом деле…, увы, на самом деле я обыкновенный человек, дитя мое!
– Я не ваше дитя, не обзывайтесь.… А у вас у самого есть дети?
Опустив голову на руки, Глеб с нежностью смотрел на Эмму.
– Да, Эмка, ты права, спасибо, что напомнила мне о собственном сыне.
– А как его звать? В какой он школе учится? В гимназии?
– Да нет, что ты! Он уже взрослый, студент. А звать его… Друзья зовут его Сашка.
– Сашка? Здорово!
– …Ну, а то что я крутой… Твоя мама ошибается – я не стремлюсь делать то, что мне нравится, просто я люблю не делать того, что не хочу, а это совсем другая история.
Не совсем понимая сложное объяснение, Эмма поморщилась в стаканчик.
– В зверинце сегодня, наверно, тоже хорошо…. А вот когда вы в следующий раз к нам прилетите, куда мы гулять пойдем?
– Ну, уж нет! Давай-ка ты становись лучшей ученицей в своей школе и собирайся на каникулах ко мне в гости. Обещаю – сходим на красивую, прекрасивую ярмарку! Вот только представь – прилетаешь ты ко мне вот в таком волшебном летающем фургоне-самолете и путешествуем мы с тобой и на ярмарку, и в настоящий зоопарк, где маленькие мишки бегают по полянке. Согласна?
Эмма устало и рассеянно кивнула головой.
– А вы Глюкозу когда-нибудь видели? С собакой?
– Глюкозу? Да, видел её как-то в аэропорту. Она там стояла у стойки регистрации, ну, рядом с кучей всяких разных музыкальных ящиков и свертков. Её барабанщики одну оставили, охранять имущество, а сами, наверно, пиво пить ушли…
Перед глазами Глеба всплыла яркая картинка. Одинокая маленькая девчушка стоит среди громоздких ящиков, как маленький, испуганный суслик. Стоит, глазёнками хлопает…
Он продолжил.
– А собаки рядом не было, не заметил.
Внезапно Эмма вскочила на ноги и захлопала в ладоши.
– О, смотрите, негр, негр идёт! Дядя Глеб, это вы, что ли, его с собой из-за границы сюда привезли?! Вот здорово! У нас в посёлке таких ещё не было!
Закрывая за собой новенькую деревянную калитку поселкового кафе, Глеб Никитин легко занозил палец.
– Эм, у тебя нет какой-нибудь шпильки или булавки?
– Дай копеечку – дам булавочку!
У Глеба опять перехватило дыхание, он ещё раз закашлялся.
– Что-о?! Какая ещё копейка? Чего это ты про деньги вспомнила?
– А меня мама всегда учила, что острые вещи нельзя за просто так другим людям отдавать, их нужно за копеечку продавать, даже друзьям и одноклассникам.
Я убью, убью, убью…!!!
Огромное, уходящее вдаль одеяло… За другой его угол держится бледный, неразличимо маленький человечек… Мы вместе с ним встряхиваем одеяло, ещё раз, ещё… Мягкая, огромная тяжесть рвется из рук, бессильная злоба душит, пальцы немеют… Но почему-у-у?!! Почему они могут, почему у них есть всё, а я…
Огонь быстро бежит по одеялу от далекого уродца, сильно жжёт мне руки, ногти… Нужно закрыть от жара ребенка, обязательно, его лицо, светлые волосы…
Они ещё пожалеют, все пожалеют… Я им всем…
Суббота 18.15.
Дачное общество
Дед железные ворота открывать не стал. Упёрся, пристально смотрел рыбьими глазами на капитана Глеба и тихим гнусным голосом повторял: «Нельзя в общество на такси ездить, не положено. Нельзя в наше общество на такси…».
Глеб разозлился, решительно отверг обтрёпанные инструкции, подписанные председателем правления с/о «Ромашка», которые настойчиво протягивал ему дедок, и по жирной садоводческой грязи пошёл пешком искать на дальних дачных линиях домик Серовых.
Низкие тучи продолжали угрожать очередным ливнем, но пропускали при этом света достаточно, чтобы рассмотреть под ногами частые лужи на грунтовых дорожках и слизисто-размытые кучки угольного шлака в особо топких пешеходных местах.
На стук никто не ответил. Ни в одном из окошек не было света, не вился и дымок из маленькой печной трубы.
Глеб досадливо сплюнул, зябко поправил воротник куртки.
«Стоило через весь город ехать, чтобы уткнуться здесь в запертую дверь…».
Потом, не спеша, обошёл домик вокруг, стараясь, по возможности, в некоторых местах вытирать испачканные кроссовки о подсохшую траву.
На раскисшей тропинке были только его следы. После дневного дождя в фазенду никто не заходил и не выходил оттуда.
Капитан Глеб остановился у крыльца и, стоя спиной к коричневому домику, начал заботливо отряхивать заляпанные джинсы, не забывая при этом сокрушенно покачивать головой.
Внезапно и резко он обернулся.
Цветная занавеска в дальнем окне суетливо дернулась.
– Серёга, открывай! Не валяй дурака, это же я, Глеб! Впускай, а то я промок до костей. В гости к тебе приехал, поговорить надо, Серый!
Стараясь держаться ближе к окнам, Глеб орал и одновременно продвигался вдоль фасада, всматриваясь в темноту дома сквозь занавески.
Чуть щёлкнул замок и дверь дачного домика медленно приоткрылась, образовав узкую щель, через которую сначала были видны только жёлтые скулы и крупные чёрные пуговицы.
Человек в телогрейке тихо произнес:
– Это ты.… А я ведь не поверил…
Не прислоняясь к косяку, так же негромко, как и говорил, заплакал.
– Ну, Серега, бросай ты это мокрое дело! Всё, всё, хватит… Я же здесь, с тобой, в гости вот к тебе собрался, а ты грустишь так сразу… Прекращай! Давай лучше чайком побалуемся, а то ведь я, действительно, пока до твоей плантации добрался, все ноги по вашим лужам промочил.
– Глеб…
Маленькая кирпичная печурка сиротливо и неряшливо пряталась в углу нижней комнаты, рассеянно зевая холодным, небрежно приоткрытым поддувалом. Тропинки на пыльном полу миновали её, соединяя только дверь с диваном и столом.
– Дрова у тебя где? Давай я печкой займусь, прохладно ведь здесь после дождика.
Серов сидел, нахохлившись, на стуле у окна и странным взглядом следил за быстрыми, уверенными движениями Глеба.
– Эй, домовёнок, дрова, говорю, у тебя есть?!
– Вон там, за дверью, около погреба, ветки лежат. Я на той неделе старую вишню опиливал…
Тёмная комнатка была обжита ровно по необходимости. Три окошка, выходившие на противоположные стороны дома, небрежно занавесились давно пожелтевшим тюлем и разномастными сморщенными тряпочками. На столе около печки приютилась двухконфорочная газовая плитка. В углу стояло эмалированное ведро. На ближнем к столу подоконнике, в стакане, застыли в ожидании одинокой трапезы алюминиевые ложка и вилка. Подоконник в изголовье дивана служил полочкой для очков в толстой оправе и для нескольких книг. У дверей скучали немытые резиновые сапоги мутно-зелёного цвета. Над ними так же уныло свисал с гвоздика старый брезентовый плащ.
