«Пипец», – думал он о Семёне и обо всём, что видел и слышал. «Не дай бог»!
«Тарас. Позвонит раз в неделю, спросит на отъе… бис, как дела, и поминай, как звали. Пришёл с пустыми руками к другу. Для видимости хоть бы захватил чего-нибудь. А тут всей шантрапой привалили. Привёл, шельма, себе подобных. Прости… господи, меня понесло. Может, люди хорошие! Нет, нельзя плохо думать о людях».
Дверь за ними закрылась. На душе стало спокойно.
Андрей Философ всё ещё сидел на бугре возле дороги, образованном когда-то в советское время проезжавшими здесь лесовозами. Теперь земля на возвышенности была сухой, влагой не пропитывалась. Мягкая, покрытая густой травой почва, служила удобным местом для перекуров. Андрей налил из термоса клюквенного горячего морса и по глотку отпивал. Мысли улетели в то время, когда никто и не подразумевал, что Семёну выпадет такая участь. Отрывочные воспоминания, как пазлы, составлялись в общую картину их взаимоотношений.
Через полчаса Андрею позвонил Эдик Светлов. Андрей, взглянув на номер, ответил не сразу. Уставился на экран и к той картине добавил и Эдика, родного брата Семёна. Какое место в их отношениях занимал этот человек? Он окрестил его «этот человек» и подобрать более нужное и правильное слово, чтобы определить его жизненную позицию, не счёл необходимым. На ум пришло, что в их с Семёном отношениях никакой роли Эдику отведено не было. Прозвище ему бы дать – подвох. Самый настоящий подвох! Андрей приложил телефон к уху:
– Слушаю.
– Не отвлекаю? Я на две минуты, – надрывный голос прерывался всхлипываниями.
– Говори.
Андрей усомнился в тех мыслях и том значении, которые он придал этому, (всё-таки) человеку. Другого слова опять не пришло.
– Андрюх, посоветоваться надо. Насчёт священника. У тебя ведь есть знакомые. Как делается, даже не знаю.
– Никак не делается, – спокойно ответил Андрей.– Приезжает и всё встаёт на свои места.
Он посмотрел на молодую берёзу и вскинул голову к небу. Чистому и безоблачному. Голубому и ясному. «Хорошая погода какая! Надо в такой день думать об этом?»
– Считаете, пора?
– Ну. Ну да.
– Ладненько, – Андрей закрыл глаза и глубоко вздохнул, – я позвоню.
– Переживаю. Священник приедет, а Семён-то как воспримет? В кино видел и только. Боюсь.
– Чего? – удивился Андрей
– Семён всё поймёт, разозлится.
– Не разозлится. Скажите – я велел. Святой отец якобы о его здоровье пришёл помолиться. Если спросит.
– Всё равно страшно.
– Бояться надо, чтобы успеть покаяться ему дать. На этот раз поздно не будет. В отличие от него мы не опоздаем! Эдик, – он сделал паузу, – страшно, если не успеем. Сейчас от нас зависит, не от него. Звоню – ждите.
Он отключился. Голос Эдика слегка смутил его.
«Переживания о брате очистили его душу и разум».
Андрей закурил. Взял в ладонь пучок зелёной травы. Сжал и вырвал её.
«Интересная мысль. Похоже, скорбь людская делает человека чище, а помыслы благородней. Под гнётом переживаемой трагедии из сущности человека выдавливается всякая нечисть. Это можно использовать в воспитательных целях. А можно, – он усмехнулся пришедшей на ум идее, —можно и в своих целях. Человек расслаблен и безволен. Готов довериться. Прояви к нему благодушие. Он потечёт. В этом состоянии будет готов слушать, подчиняться и жертвовать последним в твою пользу. А когда придёт в себя? Н-да. Будет поздно. Падок этот Эдик. Человек! Одним словом – человек! Падки люди на всякие переменчивости. Все вокруг. И беды с людьми оттого. Навоображают невесть чего».
Андрей снял сапоги и вытянул ноги: пусть подышат. Разгорячённые ступни обдало приятным ветерком. Достал из сапог стельки и кинул на метр от себя подсушить. Прикинул, откуда ветер, и направил сапоги голенищами в ту сторону.
«В такой день сидеть бы вот так. Да! И не вставать, пока не устанешь от долгого сидения».
Он мечтал о том, что уже случилось, как о несостоявшемся событии.
«Не наглядеться, не надышаться. Бывают дни: устал – сил нет, а радость и удовольствие во всём теле, в каждом пальце, в каждом ноготке и волоске. В каждом помысле и взгляде. Ресницы и те от радости иначе хлопают. Голова кружится от бессилия и счастья».
Поглядывая на телефон, Андрей оттягивал момент предстоящего разговора.
«Всё, пора. Как хорошо жить-то! Как хорошо! Сижу беззаботный – и ничего мне не надо, – он отогнал все до одной мысли прочь и застыл в состоянии блаженства. – Одну минуту! Где такую после выловишь?»
После такого открываешь глаза и смотришь на мир по-новому. Иные ценности перестали существовать, а кое-какие только появляются.
Кнопки на телефоне на фоне тишины пикали противно и раздражающе.
– Отец Андрей, здравствуй! Моё почтение тебе и близким твоим.
Голос в трубке мелодичным басом отца Андрея обрадованно произнёс.
– Андрей! Рад слышать. Мир дому твоему, – и шутя добавил: – Не замыслил ли побег от грешной жизни своей? Жду не дождусь.
– Нет, что ты! Мне очень нравится моя борьба с искушением. Я ведь грешу не ради удовольствия, а чтобы знать, от чего впредь предстоит отказываться. Духовная забота о примерном сыне разве стоит того, чтобы редкий раз наставить такого, как я, пребывающего в сомнении на беспутной дороге.
Он изменил тон:
– Отец Андрей, я по серьёзному делу, не о здоровье справиться.
– Да, Андрей, – тот сразу уловил перемену в голосе и посерьёзнел, – слушаю.
– Другу моему недолго жить осталось, прими покаяние за жизнь его. Не он, так мы хоть спокойны будем.
Отец Андрей поспешил ответить:
– Я не в городе. Отца Игоря попрошу, он исповедует, дам твой телефон, он через минуту перезвонит. Потом отзвонится, расскажет, как прошло. Говори адрес.
Стремительным шагом отец Игорь направился в комнату больного куда жестами показали его жена и брат. Встал, словно огромная глыба, посреди комнаты, как покрывалом, окутал больного чистым, душевно-искренним взглядом.
Почувствовав за спиной движение, не оглядываясь строго сказал:
– Выйдите все.
Семён смотрел и не понимал, что происходит.
Мать Семёна удивлённо попятилась. Впервые в жизни она столкнулась с подобным. Маша и Эдик послушались и кротко покинули комнату. Детей: маленького Даню и взрослую дочь – занимало одинаковое любопытство.
С улицы в квартиру зашёл Денис, тот самый доктор-хирург, оперировавший Семёну мениск, и наткнулся на постороннего человека. Увидев человека в рясе, он растерялся. Дико было навещать друга в момент его последней исповеди.
Отец Игорь дождался, когда все покинули комнату, после чего огляделся и взял стул. Два кресла для гостей он счёл неудобными для своей миссии. Подставил стул к ногам лежащего Семёна и заглянул ему в лицо.
Семён про себя отметил, что батюшка расположился так, что от его взгляда никуда не деться, если только отвернуться умышленно или закрыть глаза. Святой отец был повсюду. Семён попробовал. Но даже с закрытыми глазами он чувствовал присутствие и близость гостя, который точно пришёл по его душу. Такая мысль промелькнула у него: «По мою душу». Он зациклился на этом: «По мою душу, по мою душу. А с чем это связано. С чем?» Слабость и изнурённое состояние отказали ему в развитии дальнейшей логической цепочки. Он устал и не мог понять связи между ним и пришедшим, а теперь уже сидящим перед ним батюшкой.
– Ты зачем пришёл?
– Здра-а-вствуй, сын мой, – не подавая вида, нараспев поздоровался отец Игорь и душевным тоном, каким жалеют раненое животное, добавил:
– По твою душу. Спасти, милый, её. Спаси сам её. А я Спасителя нашего умолять буду.
То ли от упрямства, то ли от негодования, Семён как будто проснулся и воззвал к батюшке:
– Рано ещё спасать. Если хочешь что сказать – говори. А мне нечего. Не думай – выкарабкаюсь. Не по делу пришёл.
Отец Игорь со спокойствием и невозмутимостью пропустил мимо своего сознания брошенные в первом порыве слова.
– Да, Семён, да. Я посижу возле тебя и пойду. А если надумаешь вдруг сказать – говори. Не воспретит Господь наш Всевышний да никому, и самому усомнившемуся в нём, в последнем желаниие своём, ибо слово оно.
– Веришь мне, батюшка, честной отец, что встану я? Скажи, веришь?
– Я не о немощи пришёл твоей беседовать. О болезнях врачи заботятся. Меня больше беспокоит душевное состояние твоё. Да ниспошлёт Господь дух кротости и терпения на тебя. Не жалует он себе погибели, лишь разум возмущённый бредит в нём.
Слова отца Игоря звучали тихо и настойчиво.
Семён пытался возражать ему, но потом успокоился и молча ждал.
«Ничего страшного не произойдёт, если о нём помолится ещё один человек». Так он думал. Но сказал следующее:
– Нет, батюшка, рано панихиду петь. Я к тебе в гости заеду, вот увидишь.
