Меня колотило, страшно было взглянуть в зеркало. Этот стеклянный фальшивый сумрак затягивал меня, дразнил своим двойным дном, несбывшейся параллельной реальностью. Закрыв глаза, я прижалась лбом к его холодной гладкой поверхности.
– Что ты хочешь от меня? – с трудом выговорила я. – Зачем мучаешь? Ты жив, да? Скажи мне! Ты специально все это устроил, сыграв с нами очередную жестокую шутку?
Ответа мне не было. Я заплакала, забилась лбом о стеклянную стену, отделявшую меня от моего призрака, тени, солнечного силуэта на внутренней стороне век.
– Оставь меня, оставь, – шептала я. – Если ты мертв, найди себе покой. Если жив, не возвращайся, умоляю тебя. Дай мне жить, дышать. Я не могу, не могу…
Мне стало душно. Стараясь не смотреть в зеркало, я прошла к окну и распахнула форточку. Ледяной ветер ударил мне в лицо, снежинки коснулись губ холодным, зимним поцелуем Вацлава. Я стояла, подставив лицо снегу, а за окном билась, бушевала и смеялась таким знакомым, надрывным, глумливым смехом метель.
Зрительный зал московского театра постепенно заполнялся. На вечер назначена была премьера новой постановки народного режиссера Бессмертного, и богемная публика валом валила на разрекламированное действо. Вкатился, отдуваясь и расталкивая всех круглым пузом, скандальный поэт. За ним шествовал знаменитый театральный критик с заранее отрепетированной, брезгливой гримасой на похмельной физиономии. Вбежала, суетливо оглядываясь по сторонам в поисках сенсаций, журналистка издания, специализировавшегося на культурных новинках. Вплыла, томно покачивая станом, задрапированным в черные шелка, пожилая драматургесса.
В одном из первых рядов уютно разместились две закадычные подруги-актрисы, конечно, не звезды первой величины, но довольно-таки известные в киношной среде. Дамы успели уже опрокинуть в театральном буфете по бокалу шампанского по случаю нашумевшей премьеры, и теперь вид имели расслабленный и умиротворенный. Одна из них, высокая блондинка в темном брючном костюме, толкнула локтем другую – миниатюрную шатенку в белой блузке.
– Ир, да ты смотри, какой хрюндель прямиком к нам топает… – Она указала глазами на протискивавшуюся между рядами кресел пышнотелую женщину, за поплывшими чертами лица которой еще можно было различить первоначальную красоту. – Это же Сидоренко собственной персоной.
Из низкого выреза вечернего платья дородной дамы угрожающе вздымались полушария колоссальных грудей, между которыми сиротливо нырял бриллиантовый кулон. Кустодиевская дива заметила подруг, переменилась в лице и, отвернувшись с видом подчеркнуто горделивым, обрушилась всем своим богатым телом на ни в чем не повинное кресло партера.
– Фу, ну и размордела же красна дивчина… – хихикнула Ира. – И как она только в платье-то втиснулась, а, Лар?
– И не говори, – кивнула Лариса, – хотя ты же знаешь мою позицию по данному вопросу. Я считаю, что возраст в любом случае берет свое рано или поздно, и никому этого не избежать. Ни ей, ни нам с тобой, ты просто прими это за данность, и все…
– Ну, не знаю, существует ведь масса способов, не в каменном веке живем… – неуверенно протянула шатенка и, достав из сумочки пудреницу, украдкой покосилась в зеркало, спеша убедиться, что над ней вероломное время верх еще не взяло.
– Ир, это все ясно. В этом мы с тобой специалисты… – возразила Лариса. – Но, по-любому, наши маленькие женские хитрости действуют только в том случае, если не пить. Не пить вообще!
– Скажешь тоже! – фыркнула Ира. – Этак всякая радость в жизни пропадет.
– Не хмыкай так, – со знанием дела заметила Лариса. – Говорю тебе как эксперт, все эти ботоксы-шмотоксы работают спрыснутые только компотом. А вот если бухать, как лошадь, и морду при этом постоянно натягивать, как… ну, неважно, как артистка одна, фамилии не назову, ты сама ее прекрасно знаешь. Ой, блин, наша-то мадам Хрюндель никак на кресле не устроится! И дернуло ее сесть прямо перед нами.
– А это что с ней за ребенок? – поинтересовалась Ирина, кивнув на севшую рядом с дородной знакомой худенькую и бледненькую девочку-подростка.
– Это? А это нам с тобой смена растет. Дочка ее, тоже в актрисы метит, а мама ее проталкивает. Давай, что ли, потише трепаться. Смотри, по-моему, режиссер с драматургом уже на сцену поднимаются, не будем обижать коллег по цеху. Да и не стоит, чтобы мадам впереди нас уши грела, ладно?
– Все, перехожу на ультразвук. А че, че ты рассказать-то хотела?
– Слушай. Короче говоря, я эту дивчину Сидоренко уже пятнадцать лет знаю.
– Ско-олько? – округлила глаза Ирина. – Э-э, ты, подруга, извини, конечно, а тебе самой-то сколько лет?
– Да не волнуйся, не старуха еще. Короче, мы с Сидоренко в модельном агентстве познакомились. Мне четырнадцать было – она на четыре года старше. И если я вся такая в то время еще девочка нецелованная была, то эта хрюшка и гордая мать семейства в ту пору вовсю уже с мужиками тискалась. И очень, знаешь ли, хотела она на сцену. Лицедействовать хотела, понимаешь ли.
– А, ну, бездарности всегда буром прут, это понятно…
– Ну вот. И, ты представь, мы тогда танцевали в качестве моделей в одном модном клубе, это сейчас такое дело называется гоу-гоу… А в то время так работали, без названия. И вот это типа у нас показ был нижнего белья, а мы еще танцевать в нем должны были. Но вот ты и представь, обрядили нас в эти купальники, нахлобучили перья и выперли на сцену зажигать под знойные «Макарены». Помнишь, песня такая была – отовсюду звучала?
– Да помню, конечно. Сама на дискотеках под нее отжигала.
– Угу, вот и мы должны были отжечь не по-детски. А эту мадам Сидоренко впереди всех на сцену хореограф выставил. Но не учел, что она только что после родов, а беременности, знаешь, никому фигуру не улучшают. Мордель-то у нее симпатичная была в то время, но морды со сцены не видно, а вот тело видно прекрасно! Так я весь номер за ее целлюлитной задницей и пряталась.
– А-ха-ха! – развеселилась Ирина.
Сидоренко, словно почувствовав, что является темой горячего обсуждения, заерзала на кресле, обернулась через плечо и смерила шептавшихся подружек ядовитым взглядом. Лариса тут же напустила на себя равнодушный вид и вопросительно уставилась на Сидоренко, как бы недоумевая, в чем дело. Ирина приглушенно хихикала, прикрывшись программкой.
– Попросила же, тише! – прошипела Лариса, когда Сидоренко развернулась и снова уставилась на сцену.
Тем временем к микрофону подошел сам режиссер Бессмертный, похожий на прежде времени состарившегося, седого и морщинистого, порочного подростка.
– Смотри вон лучше на сцену, Бессмертный вышел, наш гений современности, – дернула Лариса подругу. – Сейчас речь торжественную будет произносить. Кстати говоря, он всегда это с блеском делает, стоит послушать…
– Н-да? – Ира выглянула из-за программки и оценивающе посмотрела на режиссера. – А он ничего… Сколько ему, лет пятьдесят?
Лариса хмыкнула:
– Ирочка, ему шестьдесят давно исполнилось, младший сын институт заканчивает!
– Не может быть! – ахнула Ирина и, сощурившись, подалась вперед, стараясь рассмотреть получше именитого постановщика.
– Вот-вот, приглядись к нему повнимательнее, – подначивала подругу Лариса. – Он же паренек холостой, опять же, жених завидный… к тому же ты там еще не была…
– Где не была? Я же тебе рассказывала, что он звал меня несколько раз попробоваться на роль! – обиженно завела Ирина. – Что поделать, если ему мой типаж был не нужен!
– Ир, да не обижайся ты, я совсем не об этом, – миролюбиво произнесла Лариса. – Ты же с ним незнакома, ну так, лично?
– Нет, а что? – все еще недовольно протянула Ирина.
– Хорошо, я так понимаю, что вступительный монолог режиссера мы все равно уже пропустили, давай расскажу, если хочешь, дальше, – предложила Лариса.
– Конечно, хочу! – заинтересованно подтвердила Ирина.
Сидевший рядом желчный театральный критик окинул гневным взглядом разговорившихся подруг. И обе женщины прыснули, как девчонки-школьницы.
– Простите, мы больше не будем, – едва сдерживая смех, пообещала ему Лариса и, наклонившись поближе к Ирине, зашептала ей в самое ухо: – Мы с ним знакомы с восемнадцати лет, представляешь? С моих восемнадцати, конечно. Десять лет мы близко дружим, на разрыв аорты, но в плане постели у нас с ним никогда ничего не было.
– Ничего себе, ты мне не рассказывала…
– Ир, я тебе вообще много чего не рассказывала. Не суть. Короче говоря, этот хмырь, пользуясь своими правительственным связями и положением самой именитой театральной и киношной величины, за тридцать пять лет творческой деятельности переимел всю женскую часть артистической Москвы. Полк таких же, как мы с тобой…
– Подумаешь, удивила. Да про его половые связи каждой собаке известно. Я думала, ты мне что-нибудь эксклюзивное расскажешь… – разочарованно протянула Ирина.
