Город же выглядел очень реалистично – нагромождения белых многоэтажных домов… что-то было странное в этих домах. Я вгляделся в их чернеющие окна и почему-то настежь распахнутые двери, и понял – дома были пусты. Но это не была пустота смерти, пустота уничтожения – это была пустота ожидания. Город ждал нас.
* * *
Вот и дождался своего часа бывший белый вентилятор, с которого я не стирал пыль с тех пор, как запузыривал его на таймере на пару часиков в прошлый жаркий Йом-Кипур.
Я включил его – он не пошевелился. Я зажег свет. Три его лопасти – две сверху, одна посередине внизу – напоминали два больших уха и одну маленькую морду доброй серой собаки, например, Гоши. Казалось, они приклеены к воздуху.
Вспомнив, что он у меня с придурью, я выкрутил до отказа движок и лопасти медленно поплыли, не гоняя воздух, а скорее радуя глаз вечным движением. При этом движок стрекотал, а лопасти как-то натужно кряхтели и стонали. Потом они забегали все быстрее и быстрее и, через несколько минут закрутились как сумасшедшие.
Ну, так-то лучше, а то майку выжимать можно, и подушка вся – будто на нее вылили чашку холодного чая, в который, когда он еще был горячим, вместо сахара по ошибке насыпали соль и размешали.
Почему я ворочаюсь второй час? Ведь мы всего-то два дня знакомы! Но сейчас я так ясно вижу вместе всех нас троих – меня, Двору и моего отпрыска – что хоть тут же хватай мешок и дуй в Москву за Михаилом Романычем.
Вдруг мой взгляд упал на Гошкину миску. Странно. Перед тем, как улечься, я снова смешал ему «Догли» c витаминизированным фаршем, и он отправился есть, а я отправился спать. А вот теперь я увидел, что ни черта он не поел – выел этот фарш, да и то не полностью.
– Гоша, что с тобой? – спросил я. – Тебе опять нехорошо?
Он печально посмотрел на меня, но подниматься с линолеума не стал. Я подошел к нему, присел рядом на корточки, взял его под подбородок и оттянул нижнюю губу. Опухоль посередине нижней челюсти выросла, и зубы торчали вкривь и вкось.
– Гоша, пошли погуляем, – предложил я.
Магическое слово никак не подействовало на пса. Он положил голову мне на руки и тяжело вздохнул.
Инерция оптимизма вынесла и выбросила меня к фразе: «Ладно, завтра позвоню Инне».
Действительно, что паниковать? Вчера он ел. Сейчас вроде все-таки тоже фарша поел, хотя и чуть-чуть. Ну, не совсем хорошо себя чувствует – так ведь это еще долго будет. Рак победить – не шутка. С этой мыслью я взял сигарету и вышел в черный ночной воздух, возврашаясь к мечтам о Дворе. И вдруг с ужасом обнаружил, что бормочу себе под нос:
…И так же, как в жизни каждый,
Любовь ты встретишь однажды.
С тобою, как ты, отважно
Сквозь бури она пройдет…
Меня прошиб холодный пот. Вот, значит, как? Значит, жила бы страна родная, и нету других забот? А сердце, значит, в тревожную даль зовет? Значит, ко всему, от чего меня тошнило в Совдепии, я пришел здесь в Израиле! Ничего себе итог – та тошнотворная трескотня, над которой ржал всю жизнь, под старость стала моей. Да здравствует религиозный сионизм – светлое будущее всего еврейства, а за ним и человечества!
Как же меня занесло в такое болото?! Ведь начиналось так невинно. Мы были первыми за две тысячи лет, у кого еврейская рулетка вызвала не страх, а азарт.
За пятнадцать дней до. 3 тамуза. (13 июня) 9.40
* * *
Еврейская рулетка! Только один был период в истории Изгнания, когда наш народ отдыхал от этой игры – Катастрофа. Тогда не было одинокого патрона в барабане. Барабан был заряжен весь. А и то – почему бы и нет? Не получается у евреев жить нормальной человеческой жизнью. Еврей не может не гореть. Не знаю, с чем сравнить наш мир – с поездом, с самолетом, с кораблем? Знаю только, что когда наш народ отказыватся быть горючим в Его топке, он становится горючим в топке крематориев. Либо огонь Служения, либо огонь уничтожения. Третьего не дано. Причем, зачастую отказываются одни, а в топку попадают другие, лучшие. Все евреи – одна душа, один организм. Все евреи ответстенны друг за друга.
Размышляя над всем этим, я сижу в своей желтой уже изрядно запылившейся будочке и пью ананасовый нектар «Спринг». Мимо окошка проплывает знакомая белая рубашка в полоску.
– Игорь!
– Привет, а я тебя ищу.
– Что-то случилось?
Гагаринская улыбка поползла к глазам.
– Я увольняюсь.
– Что вдруг?
– Он мне опять недоплатил. Смотри, я прихожу на работу в семь часов. Так?
– Так.
– Перерыв начинается в час тридцать. Так?
– Так, – ответил я голосом быковского кота Базилио в тот момент, когда его обсчитывала санаевская лиса Алиса.
– И еще полчаса убирать. Получается семь рабочих часов. Так?
– Так.
– Открываем в четыре и работаем до половины седьмого. Так?
– Так.
– И еще полчаса, чтобы опять же все убрать. После обеда полчаса и вечером полчаса – час?
– Час.
– Так вот за этот час он мне не платит. Говорит, не можешь все убрать во время работы магазина – твое дело. А как я могу убирать, когда полно посетителей.
Я вытащил мобильный:
– Говори номер Дамари.
Дамари выслушал претензии на моем изящном иврите, а затем сказал:
– Смотри, я понимаю, что все сделать за рабочие часы невозможно. Но если я буду платить за количество, сколько бы он ни выработал, то ему будет выгоден не результат, а количество часов, при этом работу захочется растягивать. Я пошел по другому пути. Я плачу ему почасово за девять с половиной часов, причем плачу много. Плачу по двадцать два шекеля в час. Условие – чтобы все было сделано.
Во время подобных разборок я себя чувствую, как тот раввин, к которому двое поссорившихся обращаются с просьбой решить их спор, а он говорит сначала одному: «Ты прав», а потом и другому: «И ты прав». Когда жена ему говорит, что это бред, что не могут оба быть правы, он отвечает ей: «Ты тоже права».
Кое – как я объяснил Игорю позицию Дамари. Он мне ответил:
– Я все это уже слышал. Смотри, что в газете нашел.
Мне на руку упала вырезка из «Успеха» или «Infomarket» а. «Для работы в охрану приглашаются олимы и туристы (Тут я подумал: горе стране, которую охраняют иностранные туристы). Заработки высокие. Звоните…»
– Я звонил, – взволнованно произнес Игорь. – Двадцать восемь шекелей в час.
– Врут, – успокоил я его. – В чем-нибудь да надуют. Не может быть для иностранцев заработка двадцать восемь.
– Ты думаешь?
Он с тревогой посмотрел на меня.
– Знаю.
Игорек приуныл. Мне он верил.
– Слушай, – решился я его отвлечь. – А ведь Йошуа все – таки ходил туда.
– Куда «туда»?
– Ну, туда, молиться, ты помнишь, в субботу вечером?
– А куда он в субботу вечером должен был идти молиться?
– Да не в субботу молиться, а в субботу мы говорили.
– О чем?
– Ну, помнишь, ты приходил.
– Ну… – он поморщил лоб, и складка побежала под челкой, как трещина в иссохшейся земле.
– Ну, и Йошуа говорил, что собирается идти в лес молиться.
– Что – то не помню, – пробормотал он. – Знаешь, все эти ваши молитвы меня интересуют, как… Ну так что, ходил он в этот лес?
* * *
Первое утро, как я не ходил в лес до рассвета, а уже насколько лучше себя чувствовал от того, что выспался. Исчезла тяжесть в башке, сопровождавшая меня, оказывается, все эти дни, – я только сейчас заметил. Исчезло ощущение, будто я смотрю на мир сквозь мутный кусок плексиглаза.
Над будочкой нависла тень. Неужели террорист? Нет, Йосеф Гофштейн. Лапища лезет за пазуху и выкладывает передо мной белый пакет с какими-то коробками.
– ?
– Инна, ветеринар, велела передать, – говорит Йосеф и исчезает.
Я раскрыл коробки. Там лежали шприцы. Здоровенные медицинские шприцы. Ничего не понимая, я позвонил Инне.
– Скажите, Рувен, ведь Гоша снова стал плохо есть? – сказала Инна, услышав мой вопрос.
Увы, я подтвердил.
– А будет еще хуже. Про «Догли» можете забыть. Что же касается питания, которое я прислала… боюсь, сегодня к вечеру он откажется и от него. Тогда возьмите шприц, отпилите от него ту часть, куда вставляется игла, и вспрыскивайте Гоше фарш прямо в глотку.
– Инна, – растерянно произнес я. – Так что, он еще не пошел на поправку?
В трубке покантовалось молчание, а затем раздался Иннин голос:
– Сделаем все, что можно.
Это прозвучало, как смертный приговор. Некоторое время я сидел оглушенный, а затем…
Тр-р-р-р-р! Г-споди, когда я уже эту пищалку заменю на Моцарта, Бетховена или еще какого – нибудь, по словам анекдотного нового русского, «крутого чувака, который, прикинь, пишет музыку для наших мобильников»“?
Я нажал SND. На экранчике какой – то незнакомый номер. Начинается с ноль пять один. Значит, компания «Пелефон».
– Алло, Рувен?
– Да, кто это?
– Здравствуйте, это Шмулик.
– Кто-кто?
– Шмулик Судаи. Ну, которому вы жизнь спасли, убив араба.
– А, Шмулик! Ну как ты? Как себя чувствуешь?
– Я ничего. В основном лежу. Иногда на кресле катаюсь. Мне только сегодня принесли «пелефон», я сразу же позвонил в школу, узнал Ваш номер и вот звоню вам.
