Но раньше всех ответ получил не младший сержант Бобрин, а Слон. Девушка ему писала, как здорово жить в соседней от города «Г» деревне, где у неё есть две коровы, пять свиней и кабанчик, десяток индюков и сотня гусей. С каким удовольствием она гоняет на тракторе «Беларусь» в местный клуб танцевать, пашет землю, решает задачи партии по сельскохозяйственным вопросам на черноземной земле, и так далее, и тому подобное. Громкая читка с комментариями, иногда веселыми, иногда сальными, разбавила время после обеда совершенно новыми ощущениями.
Никто не заметил ничего необычного и после второго ответа. Следующая девушка описывала Рыжему дождь и грузу в летнюю ночь, то, как она боится жить одна в двухэтажном кирпичном доме и ждет настоящего мужчину, способного её защитить. Самое забавное, что описание природы оказалось на двух листах! Марк успел бросить скромную реплику: «Слишком профессионально написано», – но его никто не услышал.
В третьем письме очередная девушка просила фотографию курсанта, и прислала взамен свою в открытом купальнике, с широкими бедрами и высокой грудью. Муля шастал по казарме важным, надутым петухом, показывал всем снимок красотки и интригующе спрашивал: «Как моя, а?»
Таранову секретарь описала в послании последнее комсомольское собрание, и свое участие в проведении Ленинского зачета так, как будто списала протокол очередного общественного мероприятия. Вот тут у него стали закрадываться сомнения, и в очередном отпуске друзья озадачили Семена «курсантской инспекторской поездкой» в южный город «Г», как подытожил Генка.
Билет Таранов приобрел быстро и просто по проездным документам, так как город «Г» находился в двух часах пути на автобусе от станицы, где жила любимая бабушка. Гуляя по родным местам, вспоминая босоногое детство, Семен видел, как смотрели на него сегодня местные старушки, крестились вслед мальчику в курсантской форме и тихо вздыхали, поминая мужей и братьев, не вернувшихся с последней войны.
У него самого не было ни одного деда, оба полегли на фронтах Второй мировой войны и не видели счастья своих дочерей. Только двоюродный дед Степа, ездил в инвалидной коляске, подбивал сапоги и ремонтировал ботинки в своей каморке у рынка, а после работы угощал единственного внука сахарными петушками на палочке.
Пестрая толпа кружила у вокзальной площади, и отвлекала мысли Таранова криком, гамом, причитаниями и протянутыми руками детворы. Он улыбнулся цыганской компании, из которой вынырнула женщина в пестрой юбке, с повязанными на шее и талии разноцветными платками.
– Позолоти ручку, чернявый! Погадаю! Прошлое расскажу, суженую-ряженую покажу! – Женщина невнятного возраста трясла созвездием браслетов, огромные ее серьги звенели, как подвески на хрустальной люстре, а карие глаза хитро, насквозь пронзали Таранова своей колдовской магией.
– Прошлое я знаю, а что впереди, никому не известно. – К нему редко обращались цыгане, а с этой гадалкой хотелось пообщаться, рука Таранова потянулась в карман брюк. – И в кармане только полтинник остался.
– Эх, соколик, – цыганка юрко забрала протянутую монету, которая утонула в складках платья, – жизнь тебя ждет кочевая!
– Понятное дело, я – военный!
– Кочевая, не обычная, а лихая: каждый год-два переезжать будешь. Красотку жену найдешь, намыкаешься с ней, как с кошкой, что гуляет сама по себе. А треть века вместе проживешь! Детей нарожаете и внуков: одни мальчики у тебя будут в роду… Берегись чернявую, толстую. Много гадостей она сделает, – цыганка бегло водила пальцем по его открытым ладоням. От её вьющихся волос шел насыщенный сладкий дух и щекотал в носу. – А здоровье не убережешь, уволят тебя на пенсию раньше времени… Генералом не будешь, а до полковника дослужишься! Ученым мужем-професором тебе быть, служивый…
– Горазда ты врать… Какие в армии профессора, – смущенный Таранов пошел своей дорогой, радуясь светлым перспективам. Особенно кошечке, с которой должна свести его судьба. Кто знает, может быть, сегодня предстоит эта счастливая встреча?
Он шагал в курсантской форме, чувствовал себя превосходно, и с удовольствием напевал в полголоса:
«Я люблю тебя жизнь,
Что само по себе и не ново.
Я люблю тебя жизнь!
Я люблю тебя снова и снова…»
Порция мороженого, пара стаканов газировки, перспектива встретиться с интересной девушкой-секретарем комсомольской организации влекли его в «очередную авантюру», как сказал бы Генка. Он не спеша подходил к нужному адресу и, свернув с широкой улицы в проулок, запел в полный голос. Благо, что вокруг никого не было:
«Как хорошо в стране советской жить!
Как хорошо страной любимым быть!»
Тумановский вспомнил, как Слон его угостил за завтраком красной икрой из своей посылки. Икра – не каша, ложкой не поешь. Все четверо курсантов за столом у Слона, и соседи Семена сделали бутерброды с маслом, где каждый очень красиво разместил по пятнадцать икринок. Подсчитать успел Семен, который впервые попробовал это национальное русское лакомство в детстве. Тогда отец привез красную икру из командировки, а мама положила ее в блюдце так, что внешне икринки напоминали алые сочные ягоды. Но вкус-то оказался не сладкий… Этот контраст соленого и воображаемого сладкого до самого совершеннолетия отбил у мальчика желание есть икру.
Так часто происходит в жизни: ждешь одно, а получаешь другое…
Нужный дом он нашел быстро. Поднялся на четвертый этаж типичной пятиэтажной хрущевки с облупившейся голубой плиткой, и выдохнул напряжение в подъезде. Пять минут постоял с папиросой перед открытым окном между третьим и четвертым этажами, стараясь расслабиться и сбросить волнение. Бешено бьющее в грудь сердце при любом «волнительном случае», как говорила бабушка, заставило Семена бросить самодеятельность. Он не любил стоять на сцене еще и потому, что боялся тысяч глаз, не радовался аплодисментам, как Марк или Матвей. Волновался перед зачетами и экзаменами до красной краски на лице и пульсирующих жилок на висках. А с некоторыми девушками – тем более.
В теплом южном небе летали ласточки, они были очень близки к земле, словно ждали дождя. Таранов смотрел на грациозный полет, и вспоминал свою «ласточку», о которой мечтал больше года. Как средневековый рыцарь, он ввел её в число обожаемых женщин, писал стихи, помнил каждый жест при двух встречах, боготворил аромат духов девушки, но узнал, как её зовут и откуда она, только перед самым отъездом.
За неделю до отпуска Слон на Балтийском вокзале подвел к Семену полненькую девушку с длинной косой. Они возвращались из кафе-мороженое «Север» и непринужденно болтали. Пухлые ее щечки розовели от выпитого шампанского, а глаза игриво блестели, посматривая на великана в военной форме.
Таран, зырь, – он протянул Таранову несколько свадебных фотографий и показал на толстушку. – Они с «Ласточкой» подружки. Тот раз были вместе в клубе. Это с ней мы танцевали.
На снимках в белоснежном ажурном платье стояла «ласточка» с горящими глазами, светящимися от счастья. Рядом крутилась полненькая девушка с косой; похоже, что она – свидетельница бракосочетания. На других фотографиях «ласточка» была рядом с высоким парнем прибалтийской внешности: под руку, целующаяся с ним, за свадебным столом, с огромным букетом цветов. На безымянном ее пальце блестело обручальное кольцо.
– Семен, ты ей очень симпатичен. Но выбрала она того, кто ближе. По гарнизонам ездить Аня не собиралась, – Слон и девушка успокаивали Таранова, что-то вдвоем говорили, но он ничего не слышал. Глаза застилала пелена внезапно подкравшихся слез, и Семен видел только фотографию чужой жены с золотым колечком. Казалось, что оно вращается, как пластинка на музыкальном проигрывателе, и тоненько верещит: «Ласточка улетела, ласточка улетела…»
– Не может быть, – протянул тогда он тихо, и медленно потянулся за сигаретой. – Я потерял свое счастье…
На звонок долго никто не отвечал.
Таранов вытащил конверт, чтобы сверить адрес. Все правильно. Он еще раз окинул взором букет красных гвоздик (что еще можно было купить секретарю комсомольской организации?!), вздохнул и позвонил пронзительно долго. Этот звук разбудил соседей по площадке и хозяйку нужной квартиры. Малейшие сомнения отпали, как лепестки со старых роз, когда дверь открыла миловидная женщина лет тридцати пяти с парой золотых верхних зубов. «Секретарская мать или тетка», – подумал Таранов, и с порога вручил букет. Прошел на кухню однокомнатной квартиры, где серый пушистый кот оставил на курсантских брюках клок шерсти со своей облезлой спины.
– Я из Ленинградского училища…, – начал он свою заготовленную в поезде речь. Но женщина его остановила легким движением руки и провела к столу. Сама села напротив. На ней было пёстрое, с туманным рисунком ситцевое платье, которое сливалось с неопределённостью её возраста. Крепкая казачка с высокой посадкой груди придвинула за стол своё тело, как тяжёлый табурет. Руки положила перед собой. Внешней привлекательности на ней не было никакой. Только спокойствие и мягкая глубина взгляда могли обратить на себя внимание. Она потянулась к графину с настойкой в центре стола. Таранов оказался ближе к этому волнующему сосуду, волею судьбы или случая встал на раздачу и наполнил граненые рюмки.
