Если бы Леся тогда не приехала к нему в детский дом, не повторила рассказ отчима про то, как его мать Сулико появилась у них в селе, он бы просто хранил фотографию отца и мамы как память. Разыскав племянника после того, как сама окончила школу и поступила в швейное училище, Леся привезла ему пакет сладостей и рубашку, сшитую собственноручно, на глазок. Рубашка оказалась велика, но у Вани никогда не было собственных вещей и, поэтому он, бережно завернув подарок в газету, спрятал сверток под матрац. Половину печенья и конфет он, повинуясь правилам, отдал старшим пацанам, остальное они с Петькой съели, сидя на бревнах около котельной. Леся стала настоящей красавицей. Но, во взгляде ее, подросший и уже много что понимающий Ваня, увидел только усталость и покорность судьбе. Так же смотрели на мир и две девочки из старших, остающиеся на ночь в котельной с Котом и его дружками. Леся жила в общежитии при училище, работала в ателье и по вечерам ходила на занятия. Как бы невзначай, Леся спросила его про фотографию. Ваня пожал плечами, мол, лежит в тумбочке и лежит себе. Тогда Леся и рассказала ему о маме Сулико и этом Щеглове. «Может, ты захочешь его найти, Ваняша? Все – таки родной отец!» – Леся сказала это, явно желая племяннику лучшей доли, чем жизнь в детском доме, да и он поначалу загорелся этой идеей – разыскать родственников. С чем и пришел к Матрешке. Жалостливо посмотрев на мальчика, она пододвинула ему стакан с компотом и сладкую булочку, и вздохнула. «Я уже посылала запросы, Ванечка. Пыталась отыскать твоего отца по фамилии на фотографии. Из воинской части в селе Гуданай прислали его адрес в городе, откуда он призывался. Но по этому адресу ни он, ни его родственники уже не проживают. На, держи», – она протянула ему бумажку, – «Там твой отец жил до армии». Ваня посмотрел на четкие буквы. «Спасибо, я пойду», – бумажку он прикрепил к фотографии, прошив их толстой ниткой.
Он хранил это слишком долго, ничего не предпринимая. И все это время в нем зрела ненависть к этому человеку. Если он и хотел его найти, то только не для того, чтобы назвать папой, нет! Он долго не мог придумать, чтобы такое сотворить с ним, чтобы сделать больно, очень больно. А когда придумал, нашел и увидел то, что когда – то было Щегловым, ничего не сделал. Вернее сделал, но не то, что собирался. Оплатил уход за немощным, выжившим из ума стариком. Вот так отомстил…
Может быть потому, что не смог добить отца, он занялся его вторым сыном. То, что Беркутов его брат, он почти не сомневался с самого начала, когда впервые увидел его в репортаже о взрыве в метро. Он, Дубенко, по сути, увидел в том себя, только десятком лет раньше. Узнав его фамилию, он немного растерялся. А когда понял, что Беркутова, похоже, брошенного в младенчестве все тем же Щегловым, усыновили, позавидовал ему. Зачем он велел Стрельцову дальше собирать о нем информацию, он и сам не знал. Желание отыграться на братце со временем пропало, а любопытство, как и чем тот живет, осталось. Однажды, когда боль уже совсем его достала, он, проглотив очередную пилюлю, вдруг подумал, что хорошо бы встретиться с Беркутовым. Он тогда медленно повторил слово «брат», словно пробуя его на вкус и примеряя его на себя. Он всегда был один. А тут б-р-а-т! Кровь – то одна!
Теперь он лежит на этой проклятой койке и бесится оттого, что не может довести начатое дело до конца. До встречи с братом. И еще одно чувство, непонятное и тревожащее, он испытал совсем недавно, когда узнал про покушение на Беркутова. Испугался. Но не за себя. За младшего. Вот такое новое для него, Дубенко, чувство.
Он опять попытался дать команду своей руке. «Двигайся хоть ты, наконец!». Горько рассмеявшись сам над собой, он покосился на капельницу. «Скорее бы пришла эта старая ворона. Совсем меня забросила». Он и сам не знал, зачем ждет Антонину: то ли в очередной раз услышать, что он не умирает, то ли просто заглянуть в ее растерянные от его откровенного хамства глаза.
Звонок ее удивил. Последний раз Матвей Роговцев звонил в прошлом году, когда консультировался по поводу недуга одного героя его будущего очерка. Антонина тогда откровенно призналась, что ее пытались заставили выдать тому липовую справку. Помогать, пусть даже и высокому милицейскому чину, уйти от уголовной ответственности, она не собиралась. Роговцев своей публикацией добился – таки, что этого начальника РОВД судили. По пустякам Матвей звонить не будет. Но что такое мог натворить Дубенко, что он им интересуется? Попробовать поговорить с ним? Ничего, кроме грубостей, она в ответ не услышит, в этом она была уверена. «Дождусь Роговцева, а там посмотрим», – решила она.
Чайник закипел. «Хочу я есть или не хочу?» – в последнее время она ела через силу, только бы в животе не урчало. Дома аппетит портился только от одного помятого вида «мужа», который, стоило ей расположиться с тарелкой, тут же садился напротив и принимался жаловаться на свою тяжелую долю. Антонина обычно дожевывала почти остывшую пищу под пьяные всхлипы вконец разжалобившего себя мужика.
Кстати, вернее как раз некстати, вспомнился второй ее муж. Они познакомились, когда Фроське исполнилось пять лет. Антонина, к тому времени уже вполне состоявший доктор, имела всего одну проблему. Ей некуда было девать Фроську, когда она уходила на ночные дежурства. Днем, в ведомственном детсаду, общительная не в меру Фроська, забывала про мамино существование, играя в куклы и кубики. Но на ночь там оставаться категорически отказывалась, устраивая показательный рев для ночной нянечки и Антонины. В конце концов, нянька, устав от капризов Фроськи, нажаловалась заведующей, что другие дети не спят из – за одного ребенка. В результате Антонина оказалась перед выбором: менять работу или искать ночную няню домой. Однажды, забрав Фроську из садика, она решила погулять с ней в скверике у центральной площади. Это был практически первый теплый весенний денек, асфальт на солнышке уже оттаял, скамейки, перевернутые на зиму кверху ножками, установлены, как положено. Тоня села на одну из скамеек, отпустив Фроську порисовать цветными мелками. Прикрыв глаза, она откинулась на спинку сиденья. Глядя из – под опущенных век на дочь, она думала, как ей решить на сегодня главную проблему.
– Добрый день. Я Вам не помешаю?
Антонина села прямо и отрыла глаза.
– Нет, пожалуйста, – мужчине, прервавшему ее отдых, было на вид немногим больше, чем ей.
– Вы меня не узнали, Антонина Игнатьевна?
Она всмотрелась. Смущенно пожала плечами.
– Я отец Саши Леоновой. Меня зовут Михаил.
Антонина тут же вспомнила девчушку, которая всегда хвостиком ходила за Фроськой.
– Ах, да, – улыбнулась она, – Сашенька, рыженькая такая!
– Да, это она в маму, – он почему – то перестал улыбаться, – И тихая такая же, как она была, поэтому и тянется к вашей. Фрося просто живчик какой – то.
Антонина вдруг вспомнила, что воспитательница однажды говорила ей про эту девочку, что та растет без мамы.
– Я знаю о вашей проблеме, Антонина Игнатьевна.
– Вы о чем?
– Вам ведь не с кем оставлять Фросю на ночь, так?
– Да, – Антонина растерялась.
– А давайте девочку к нам. Вы не подумайте, квартира у нас отдельная, двухкомнатная. В доме напротив вашего. Сашенька так будет рада! Да и за Фросей мы присмотрим. А по утрам я их обеих буду в садик отводить.
– Мы?
– Я и моя мать.
Антонина задумалась. «Почему бы нет? Только неудобно как – то. Денег, что ли предложить?»
– Хорошо, я подумаю. Но только вы должны будете взять с меня плату.
– За что? – удивление Михаила было таким искренним, что Антонина на миг почувствовала себя неловко.
– За питание, уход, в конце концов, ребенок у меня очень подвижный, вы же знаете.
– Да что мы, тарелку каши или пирожок Фросе пожалеем? Ну, а то, что Фрося шебутная, так это замечательно! Может она и Сашеньку расшевелит, она у нас все больше книжки рассматривает, уже до нашей библиотеки добралась!
Антонина больше не раздумывала: в ночь ей нужно было уходить на дежурство. Вечером, приведя Фроську к Михаилу, она познакомилась с бабушкой Саши. Она оказалась гораздо старше, чем думала Антонина, но была полна сил и энергии. Девочек она сразу усадила за стол, налив им по чашке молока и поставив перед ними тарелку со сладкими пирожками.
Михаил вызвался проводить Антонину до госпиталя. Она согласилась. Романа у них как такового не было. Букет, принесенный однажды Михаилом не к празднику, а просто так, был единственным за их недолгую совместную жизнь. Поженились они, как только девочки пошли в первый класс. Жили у Антонины, бабушка забирала детей из школы, кормила и делала с ними уроки. За ужином обсуждали прошедший день, планировали следующий, хотя, что уж тут было планировать – ничего не менялось, дни были похожи один на другой как близнецы. Другому бы стало скучно, но Михаилу, похоже, нравилась эта предсказуемость и покой. Позже Антонина поняла, почему он такой. Однажды вернулась мать Саши. Тоня, почему – то всегда считавшая ее погибшей, поначалу не поняла, кто эта женщина с яркими рыжими волосами. Только, когда маме Михаила пришлось вызвать скорую, у нее при виде бывшей невестки случился сердечный приступ, она обо всем догадалась. Скоро у Саши не стало бабушки. После похорон Михаил, избегая прямого взгляда Антонины, собрал свои и Сашенькины вещи и тихо сказав «прости», вернулся к бывшей жене. Фрося ревела несколько дней, отказываясь идти в школу. А Антонина не переживала совсем. Ей было жаль дочь, которая успела привыкнуть к папе Мише, но сама она рассталась с ним легко и без сожаления.
