И поэтому Сашкина теплая рука держала его за самое сердце.
– Александра, – звонко ответила девочка и засмущалась. Они улыбнулись друг другу. «Давай дружить» не последовало. Потому что немая группа как-то незамедлительно очнулась и увидела Марка Марка с Сашей. Настя засуетилась, выпроваживая племянницу за какой-то надобностью в гостиную, Артем сел на калошницу, а Евграф Соломонович так и стоял с папкой под мышкой. Марк Марк разогнулся и снова сложил руки на груди. Трое смотрели друг на друга внимательно. Артем встал, подошел к Марку Марку, сказал «привет» и пожал руку. Марк Марк ответил вялым рукопожатием и даже не обернулся на брата, когда тот, секунду постояв в дверном проеме, скрылся на кухне. Артем пожал плечами и печально улыбнулся.
Евграф Соломонович не шелохнулся. «Так. Взять себя в руки, провести ими по телу – желательно, женскому, – и успокоиться», – сказал себе Марк Марк и шагнул навстречу Евграфу Соломоновичу. Тот хотел попятиться, но дальше двери деваться было некуда.
– Здравствуй, папа, – протянул Марк Марк противным вкрадчивым голосом и расплылся в улыбке, – видишь, они иногда возвращаются.
– Марк… да… здравствуй. Здравствуй. – Евграф Соломонович положил папку и стал снимать ботинки.
Марк Марк внимательно следил за всеми его движениями, точно проверяя, тот же перед ним был человек, что много лет назад, или другой.
– А ты постарел, папа. Похудел. Усы отпустил.
– Да… – Евграф Соломонович виновато как-то выдавил из себя, – я давно уже так.
– Как?
– Да так. С усами. – Евграф Соломонович едва коснулся верхней губы левой рукой. Желая удостовериться, что и вправду был при усах.
– А-аа…
– Теперь оба стояли в тапочках и молчали.
– Ты тоже, я смотрю, оброс. Что, так модно сейчас?
Марк Марк снисходительно улыбнулся, не считая нужным отвечать.
– Ага… может, чаю хочешь?
– А отчего бы и чайком не отравиться, коли предлагаешь.
– Кухня налево.
– Я помню еще.
– Я не подумал. Извини.
– Не страшно.
На кухне у плиты сидел Артем и доедал кусок мармеладу. Вид у него был, как у сойки, которую в очередной раз гонят из гнезда. Он затравленно скосился на вошедших, собрал пакет с мармеладом и чашку в кучу и со словами «ухожу-ухожу», покинул кухню. Ощущение у Марка Марка и Евграфа Соломоновича было, точно они кого-то обидели.
– Он что, всегда такой? Или это трудности переходного возраста?
– Он болен, Марк. Оставь его.
– Да я и не трогаю. Мне незачем. Просто спрашиваю. Братья ведь.
– Ну он тебе брат только по совпадению.
– Это точно. Я вообще – по совпадению.
Сели за стол. Марк Марк взял чашку с тиранозавром и налил туда чаю. Евграф Соломонович даже не успел предложить.
– Это – Валина.
– Нельзя?
– Можно-можно. Пей.
– Спасибо.
Опять замолчали. Евграф Соломонович знал, что что-то случилось, иначе бы Марк Марк в жизнь не приехал к нему. Но что именно – понятия не имел. А Марк Марк преспокойно угощался всем, что видел перед собой: доел чью-то – вероятно, Сашкину – колбасу, отрезал кусок торта, повеселился парой-тройкой печений из вазочки. Евграф Соломонович смотрел, как жадно он ест, и догадывался, что так едят только те, чей кусок хлеба непостоянен. Кому за этот кусок приходится черт знает что выделывать. Странное чувство проснулось в Евграфе Соломоновиче: точно тот, кого он когда-то обидел, пришел ему помочь.
И это странное чувство называлось стыд.
Евграф Соломонович подумал подложить Марку Марку еще колбасы, но не решился. Можно было обидеть еще сильнее.
Съев все, что видел, Марк Марк отряхнул руки и отвалился на спинку стула. Евграф Соломонович рассмотрел вдруг все морщины на сыновнем лбу. А их было немало. Не по годам.
Марк Марк знал, что отец его рассматривает. Но терпеливо позволял ему это. Потому что понимал: нужно дать ему такую возможность. Все-таки давно не видел.
– У тебя есть папироса?
– Нет. Мы не курим.
– А. Правильной жизнью живете. Молодцы!
– Марк…
– Что?
– А ты собственно…
– Зачем пришел, да? – Он сморщился, будто делал что-то крайне неприятное. – Соскучился, папа. Сил нет, хотел тебя видеть. Изнемог.
– Прекрати паясничать, Марк.
– Да я не паясничаю. Правда, немного соскучился. – Налил себе еще чаю. – Вот что, дорогой папа: твой папа съел последний хрен и готовится сам понимаешь к чему. Очень он больной, твой папа. И очень хочет тебя видеть. Что ты к нему носа не кажешь – это Бог тебе судья. Я не за тем пришел. Меня он попросил. Сам бы я сюда… сам понимаешь.
Евграф Соломонович встал, подошел к шкафу, открыл его и начал что-то там искать. Все искал и искал.
– Да ты не мечись. Я ничего такого не думаю. Ты сам думай. Я только пришел тебе сказать.
– Почему ты так со мной, Марк!? – Евграф Соломонович взвизгнул отчаянно, захлопнул дверь так, что та едва не слетела с петель, и обернулся. В глазах его блестели слезы.
– Тихо-тихо, пап. Не нервничай. Хочешь чаю? – наивно протянул ему свою кружку.
– Ты издеваешься?
– Да.
Евграф Соломонович даже не нашелся что сказать. Он просто опустился на табуретку и закрыл лицо руками. Марк Марк спокойно пил чай из кружки с тиранозавром. Допил, поставил на стол и заговорил:
– Да ты не убивайся. Все пока еще живы. С переменным успехом, но живы. Съезди к нему как-нибудь. Только на долго не откладывай. Он долго не сможет ждать. И так уже слишком долго ждал тебя.
– Марк…
– И не думай про меня. Я тут случайно, можно сказать. Просто больше некому было брить ему бороду и стричь ногти. Некого ему было попросить съездить к тебе. Вот и все.
– Марк…
– Ну что?
– Ах, Марк…
– Поживем – увидим. Может, все еще и образуется.
– Что образуется?
– Может, ты к нему и вправду съездишь, пап.
… – Не, ну и живете вы, ребята!
Марк Марк поскреб ногтем край песочницы на предмет грязи и сел, приглашая жестом отца последовать его примеру. Евграф Соломонович сел рядом. Двора возле декторовского дома не было, и поэтому пошли в незабвенный 60 А – там Артем с Валей в школьную бытность распивали алкоголи, и добропорядочные родители выволакивали их оттуда за уши, когда находили. Чаще – не находили и не выволакивали. Марк Марк слыхом не слыхивал про легенды этого 60 А, однако же местечко ему нравилось: он вообще везде себя с давних пор чувствовал как дома. Так обычно бывает с бесприютным человеком, мыкающимся между множеством всякого рода пристанищ, не знающим куда приклонить голову. Марк Марк потягивал сигарету и выпускал из левой ноздри тоненькую струйку серого дыма. Курил он виртуозно.
– Я в твои годы так не умел.
– Ты много чего умел другого.
– Марк, скажи, ты зол, да? Ты ведь ненавидишь меня, Марк?
– Да бог с тобой! – Марк хмыкнул и посмотрел куда-то вдаль, точно куда-то торопился и там, вдали, его ждали. Ветер погнал по асфальту пустой спичечный коробок. Оба долго смотрели на него, не говоря ни слова. – Злился – это было. Знаешь, злился до того момента, как вас всех сегодня увидел. Даже не всех, а Настю. Ведь злишься, когда завидуешь своему обидчику. Когда этому человеку лучше, чем тебе, и на тебя наплевать. А вам так хреново друг с другом!.. я как Насте в глаза посмотрел, сразу все понял. У нее вид, прости меня, как у нелюбимой жены товарища Сухова. Ты «Белое солнце» давно смотрел?
Евграф Соломонович измученно воззрился на Марка.
– Ладно, забудь. Неважно, – выкинул бычок, – и вот посмотрел я, как вам всем друг от друга ***, и решил, что мне повезло. С вами жить – наверное, будешь, как Артем.
– Да что он тебе дался!
– Не, ну вид у него… стихи пишет, да? Да ты не читал! Он тебе их не несет! Не знаешь, наверное, девственник он или нет уже. – Марк Марк тихо засмеялся и тут же перестал. – И правильно делает. Хотя, может быть, и нет. Может быть, ты ему нужен на самом деле. Не так, как мне. А на самом что ни на есть самом деле. Просто он этого еще не понял. Или ты не объяснил.
Евграф Соломонович молча смотрел на мыски своих ботинок. По левому ползла зеленая гусеница. Марк Марк заметил эту отцовскую сосредоточенность и снова засмеялся:
– Находишь гармонию с природой? Что ж, здорово. Вот я не могу.
– Марк, а ты… как ты вообще? Где ты? С кем ты?
– Тебе правда интересно или из вежливости?
– Правда.
– Мракобесничаю в газетах всяких. Вожу дружбу с сомнительными личностями от культуры нашей. А на мои достатки и недостоинства пока еще ни одна особа женского пола не польстилась. Все?
– Да, ты краток. Весьма краток.
– Как будто обиделся… не бери в голову. Я не по злости такой. Я – по жизни. Вот возили меня мордой об стол, возили и возили. Однажды я эту морду оторвал, в глаза им посмотрел и попросил: научите и меня возить. Так научите, чтобы не меня, – а я сам. И меня научили. Да-да. Вот так.
– Неужели, Марк, тебе так плохо было?
