– Вон из моего дома.
– Ксень…
– Вон! Вон отсюда, скотина! Вон, наркоман сраный! Ты… Ты сдурел, что ли?! Ты… Ты что творишь, а? Да я тебя… Я ж тебя… – Я визжала как поросенок, я била его по лицу, царапала ногтями, я стучала его ложкой по голове и топала ногами. – Я убью тебя, тварь такая! Ты же сдохнешь, идиот! Я для чего тебя с того света вытаскивала, а? Чтобы ты сам туда полез, причем с радостью? На себя тебе плевать, так хоть бы меня пожалел, сволочь! Вон отсюда!
Димка выскочил из ванной и бросился в комнату. Я вылетела за ним.
– Быстро одевайся! Быстро! И чтобы духу твоего здесь не было! У меня ребенок дома! А ты сюда заразу таскать мне будешь, гад?
Генри быстро напяливал джинсы и свитер, а я все не могла остановиться:
– Знаешь, сколько бабла я угробила на твое лечение? Знаешь, сколько нервов потратила? Для чего? Зачем? Знала бы, что ты такой мудак, – пальцем бы не шевельнула! Пил бы свой «иммунал», пока не подох бы от пневмонии! Сволочь! Ненавижу!
– А я не просил тебя вытаскивать меня, ясно? Сама в больницу отвезла, сама к Марчелу отвела… Я тебя не заставлял!
Я опешила от такой откровенной наглости, а потом заорала с утроенной силой:
– Что?! А кто у меня в ногах валялся, кто ныл: «Ксюша, я не хочу умирать»? Кто? Агния Барто, блин?! Да я сама чуть в клинику неврозов не загремела по тихой грусти! И все из-за тебя!
– И ничего я не валялся!
– Валялся! Еще как валялся!
– И что ты от меня хочешь? Чтобы я тебе спасибо сказал? Спасибо, Ксеня, ты мне очень помогла. Теперь всё?
Я подавилась словами и стала хватать ртом воздух. А потом рухнула в кресло, прижала руки к груди и простонала:
– Ты же умрешь, придурок… Рано или поздно – умрешь ведь…
Генри уже застегивал «молнию» на куртке.
– Да с чего ты взяла, что я наркоман? Баян нашла? И что? Ты меня, между прочим, от бухары закодировала. И что мне делать? Я полгода уже не пью! Мне нужно как-то расслабляться или нет? Подумаешь, попробовал разочек!
– Дима, с разочка все и начинается…
– Ты меня учить будешь? Я сказал, что только попробовал, – и всё. Больше не собираюсь!
– Я тебя нашла в ванной, на полу… Без сознания… А если б меня рядом не было, а?
– Ну и что? Проперделся бы и встал сам.
– Дима, это был передоз?
– Дура ты, – ответил Генри уже из прихожей. – Ты еще передоза никогда не видала.
– А ты видал?! – крикнула я ему вдогонку, но он уже хлопнул дверью.
Я закрыла лицо руками, посидела так с полчаса, потом прошла на кухню и выгребла дрожащими руками все лекарства из аптечки.
Валерьянка кончилась.
Зато не кончилась водка.
Достав из холодильника початую бутылку, я присосалась к бутылочному горлу и сделала два больших глотка, после чего закашлялась и сложилась пополам.
Я стояла на полу, на коленях.
Жалкая, потная, зареванная, слюнявая…
И ревела белугой.
Рассказать о том, что сейчас произошло, я не могла никому. А это значит, что мне опять придется плыть против течения и переть напролом. Одной.
На следующий день я позвонила Димкиной маме.
– Мам, ты мне очень нужна. Можешь приехать?
– Дочка, что случилось? Я по голосу слышу…
– Мам… Я не знаю, как тебе сказать… Я… В общем, это не по телефону. Ты приедешь?
– Только на следующей неделе. Ксень, не тяни нервы: говори, что случилось?
Я собралась с силами и выдохнула в трубку:
– Димка колется.
Надо отдать должное его маме, она не стала переспрашивать.
– Сама видела? – как-то по-деловому спросила она.
– Да. Нашла его у себя в ванной, на полу.
– Отъехал, что ли?
Ее осведомленность меня насторожила:
– Ты что, не удивлена?
В трубке что-то зашуршало, а потом она сказала:
– Я сегодня приеду.
Я положила трубку еще более взволнованной, чем была до звонка. Если я не ошибаюсь, меня ждет интересный рассказ…
– Дочк, – свекровь отводила глаза и гладила мою руку, – дочура моя, я думала, ты знаешь…
– О чем? – Я не сводила с нее глаз.
– Про Димку… Он ведь… Он же пять лет на игле сидел… Я охнула и зажмурилась.
– Как?! Когда?!
– А вот как в институт поступил, так и понеслось… Дружка себе там нашел, Генку. Чтоб ему, заразе, сдохнуть, Господи прости… С ним и начал бахаться. Уж чего мы только не делали: и на юг его сестра возила, и брат с ним уезжал из Москвы, куда подальше, и лечили его, и дома запирали, в туалете… Передозы у него были… Думала, сама умру вместе с ним. Страшно-то как, дочка…
– Страшно… А что ж вы молчали-то столько времени, а? Она прижалась ко мне.
– Прости меня, доченька, прости, дуру старую… Я думала, Димка тебе сам все расскажет. Хотя он уже два года как не кололся. Пил вот, правда…
– А я, дубина, его закодировала… Мама погладила меня по голове.
– А кто ж знал-то, дочк? Давай лучше думать, что дальше делать?
Я посмотрела на свекровь.
– Не знаю, мам. Я вообще ничего теперь не знаю… Мы женаты только четыре месяца, а я уже начала хлебать дерьмо полной ложкой. По-новой… Это какое-то проклятие просто. И что мне делать?
– Поговори с ним. И я поговорю. Может, все образуется, а? Я подняла глаза.
Уверенности в ее взгляде я не обнаружила… Господи, за что?!
– Привет! – услышала я за спиной и обернулась.
Позади меня стояла и улыбалась, играя ямочками на щеках, моя бывшая одноклассница Наташка.
– Привет, Натали! Давно тебя не видела. Как сама, как детишки?
Наташка подошла ближе:
– Да все нормально. Мелкие сейчас в Краснодаре, у моей бабушки, а я дома отдыхаю.
– Работаешь?
– Не-а. Рустам не разрешает. Хотя сам, придурок, три копейки домой приносит. Хорошо еще, мать моя бабла подкидывает.
Наташка была самой тихой и самой скромной девочкой в нашем классе. По-моему, ее даже к доске никогда не вызывали. Потому что Наташка моментально краснела и начинала что-то тихо шептать себе под нос. Когда на нее обращал внимание больше чем один человек, она сразу же теряла дар речи. Эту Наташ-кину особенность знали все, и никто над ней не издевался. Даже учителя относились с пониманием. Сразу после школы она выскочила замуж и родила одного за другим двоих детишек. Мальчика и девочку. Когда я еще жила с родителями, мы с Наташкой частенько вместе гуляли с детьми, а потом наши дороги разбежались.
От общих знакомых я слышала краем уха, что Рустам, Наташ-кин муж, торгует наркотой у нас в районе. Спрашивать об этом подругу мне совершенно не хотелось. И тем не менее я спросила:
– А что, Рустам еще и работает?
Наташка кинула на меня быстрый взгляд и тихо ответила:
– Денег всегда не хватает. Я вскинула брови:
– А что, его… э-э… бизнес разве дохода не приносит? Бывшая одноклассница залилась краской и опустила глаза:
– Какой там бизнес, Ксень? Мы с ним оба давно торчим. Хватает только самим на дозу. А у нас еще дети растут, их кормить нужно.
Я посмотрела на Наташку с ужасом:
– Ефремова, как ты могла? Такая девка была…
– А что я? – фыркнула Наташка. – Твой муженек тоже хорош…
Я вытянулась в струну.
– В смысле?
– Ой, а то ты не знаешь… Думаешь, у кого он белый берет? Я вся как-то сразу сдулась и опустила голову. Ефремова
погладила меня по плечу.
– Ксень, ты что? Не знала? Я скинула ее руку.
– Знала. Но вот что он у тебя берет… Наташка засмеялась.
– Тоже мне, секрет какой! Да у нас с Рустамом весь район отоваривается!
Я посмотрела на нее тяжелым взглядом.
– А ментов не боишься? Смех оборвался.
– А это не мои проблемы. У Рустама свои завязки есть. Я помолчала, а потом спросила:
– Слушай… А Генри… Он часто к тебе заходит?
– Каждый день.
И все вокруг вдруг закружилось и завертелось… В голове эхом отдавался Наташкин голос: «Каждый день»… «Каждый день»…
– Эй, ты чего?! Зависла, что ли?
Я потрясла головой и посмотрела на Ефремову.
– Ничего. Я пойду, ладно? Увидишь Генри – ничего ему про наш разговор не рассказывай, поняла?
– Угу. Ты это… Звони там, если что. Меня передернуло.
– Это вряд ли. Ну, счастливо.
– Дима, Дима, Димочка… – Я плакала и не стеснялась. – Димка, ты что творишь, а? Ты что?
Генри угрюмо сидел на диване, не поднимая глаз.
– Ты понимаешь, что я уже ничего не могу сделать? Ничего!
– Ничего не надо делать. У меня все под контролем. Я вытерла слезы подолом халата и села рядом.
– Контроль? Какой контроль, а? Ты ж уже не человек, Димка… Ты… Ты торчок. Конченый.
– Я не торч! – вдруг завопил он так, что я отпрянула. – Ты торчей видела когда-нибудь? Торчи, Ксюша, это те, кто в помойке около двадцатой больницы роются и использованные баяны оттуда достают! Торчи – это те, кто порошок в талой воде разводят, а иглу тупую о ступеньку затачивают! Вот это – торчи! А я, я нормальный, поняла? У меня все свое! Баян свой, ложка своя, даже пузырек – и то свой! Какой я торч?!
«Генри, а ты помнишь, как однажды семилетний Дюшка пришел из школы в слезах и рассказал, что его избил пятиклассник? Избил и приказал принести на следующий день в школу диск с компьютерной игрой? Я стала возмущаться, хотела позвонить директору, а ты тогда коротко ответил: „Сами разберемся“, и отобрал у меня телефонную трубку… А на следующее утро пошел вместе с Андрюшкой в школу, чтобы отловить того пятиклассника. И ты его отловил. И, схватив за шиворот, сказал, что это он тебе теперь должен диск с игрой, и еще по пятьдесят рублей, каждую пятницу… Ты тогда так напугал того мальчишку, что через неделю он перевелся в другую школу… А помнишь, как наш Дюша подцепил в лесу клеща? Ты его первый нашел у Дюшки в голове и потащил ребенка в поликлинику. Мы пришли уже к самому закрытию, и нас не хотели принимать, а ты ворвался в кабинет врача, что-то ему сказал, и нас сразу приняли… А еще ты заставил доктора позвонить в Солнечногорск и узнать, не было ли там случаев заболеваний энцефалитом, а потом неделю мерил Андрюшке температуру и жутко боялся, что он заболеет… А свадьбу нашу помнишь? Я приехала к ЗАГСу позже тебя и увидела твое пальто еще из машины. Ты обернулся на звук мотора, а я уже дергала ручку дверцы, чтобы поскорее выйти и подбежать к тебе, наплевав на лужи и высокие каблуки. Ты сжимал мое лицо в ладонях и целовал куда попало, а мне впервые в жизни было не жаль праздничного макияжа и тщательно уложенной сложной прически… Ты помнишь, Дима? Помнишь?!» Он ничего не помнил… Я смотрела на него и не видела. Я плакала и не чувствовала слез. Я теряла его и ничего не могла сделать… Я умирала вместе с ним.
