И вот теперь они стояли вдвоем у ее ограды и плакали, не глядя друг на друга. Какая-то внутренняя сила не позволяла им подойти ближе. Это была совесть.
В военкомате Алексею как герою России дали адрес семьи, которая усыновила его с Дашей сына и координаты Наргиз, чей ребенок был зачат погибшей ротой.
Мальчик-трехлетка вместе с семьей шел в церковь на воскресную службу. Он не был младшим. Из девяти детей Агафья не достигла еще и семи месяцев, и мама несла ее на руках. Девочка была спокойной и глуховатой, поэтому всегда спала в чаде благовоний и не мешала прихожанам усердно молиться. Мальчик, как и все, был одет просто и даже небрежно, не по росту. Явно его одежда принадлежала раньше братьям, а может быть, и чужим детям из прихода. Хотя какие христиане могут быть чужими друг для друга? Из носа текли сопли, но он улыбался, а когда споткнулся и ударился коленкой о камушек, не заплакал. Встал, отер рукавом нос и пошел дальше вместе со всеми.
Алексей с мамой последовали за семьей. Внутри храма было темно и сыро. Свет истекал только от лика святых, обрамленных тонкими свечами. Крупный мужчина, с седой бородой, в черной рясе, что-то пел на удивление высоким, почти женским голосом. Многодетная мать склонилась над сыном и негромко произнесла несколько слов, тот в ответ кивнул и взял свечку из рук одной из старших сестер. Аккуратно подержал ее тыльный конец над пламенем, потом запалил фитиль от других возле иконостаса и поставил к лику неизвестного святого. Потому как мальчик был ловок с огнем, это действо он выполнял не первый раз в жизни и даже не десятый. Алексей не верил в бога, как все вокруг. По крайней мере, он не связывал его с церковью и религиозными ритуалами. Он подошел ближе к ребенку, который в тот момент крестился, и глаза его отражали блеск свечей.
«Глаза Дашины, а вот пальцы мои», – проговорил одними губами Алексей.
Женщина с ребенком на руках, увидев инвалида возле своего сына, перекрестилась и спросила:
– Добрый человек, могу ли я вам помочь? – И не дождавшись ответа, обратилась к мальчику: – Архип, поставь и дядину свечку к святому Михаилу, покровителю нашему.
У Алексея не было свечки, и незнакомка отдала свою. Потом, не поднимая глаз, спросила:
– Вы первый раз здесь?
– Да, раньше не был никогда.
– Вы не крещены?
– Нет.
– Ничего. Я напишу записочку о вашем здоровье сама. Имя только скажите.
– Алексей.
– А это Архип. – Женщина потрепала малыша по голове и попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.
– Архип Алексеевич. – Выдавил из себя мужчина.
– Я поняла это. – Глаза женщины заблестели. – Нас предупредили о встрече. Всегда приходите к нам в дом.
– Спасибо. Я не приду. Спасибо вам за семью.
Мальчик не понял их разговора. Он старательно укреплял вторую свечу. Архип был горд доверием матери и незнакомого дяди. Радость светилась на его лице. Он был по-детски по-настоящему счастлив. Женщина молча плакала, и ее слезы сбегали под белые завязки платка. Они все текли и текли, даже когда Алексей с матерью вышли из церкви и скрылись в салоне казенного микроавтобуса, который им выделил военкомат вместе с водителем-срочником.
Свет в домах нарги таял день ото дня. К вечеру все меньше окон оживало яичными желтками. Тепло уходило из камня кварталов. Семьи покидали город. Они уносили с собой и улыбки, которые делали их лица еще шире и заставляли улыбаться многих людей вокруг, пусть чаще про себя, пусть с ухмылкой, порой с издевкой, но все же с видимой радостью от превосходства над этими наивными нерусскими людьми.
Расправленные плечи москвичей опускались, спины сутулились, скорлупа великодержавности треснула, и гордость, подобно песку, струилась из нее в пустое пространство улиц, где холодный ветер поднимал бытовой мусор и подвешивал его стоп-кадром в сером непроницаемом воздухе.
Нарги покидали чужую родину, забирая во чреве ее детей. Город как бы вдруг проредел, и кто остался в нем, чувствовал себя обворованным, обманутым в ожиданиях. Поезда ползли к югу и на восток, к теплу, к солнцу. С каждым километром пассажиры чувствовали все сильнее и сильнее притяжение родины, и любовь ее могучим горным потоком заполняла переполненные вагоны, вытесняя из сердец обиду, очищая их для новой жизни.
Алексей успел к поезду как раз за десять минут до отправления. Суматохи уже не было. Нарги заняли все свободные места. Никто их не провожал. Перрон был необычно пустынным.
Через стекло он встретился взглядом с Наргиз, и она его узнала. Ее глаза вспыхнули и широко распахнулись. Она что-то крикнула в лицо мужу и с ребенком выбежала из вагона. Гаджи последовал за ней.
– Леша, ты жив? Леша, ты жив! – Она улыбалась и плакала одновременно, ее губы и веки тряслись. Муж забрал у нее мальчика, и теперь она стояла с опущенными в растерянности руками, не решаясь обнять отца своего ребенка и не понимая, что делать дальше.
– Это Расул, ваш сын, – сказал Гаджи. – Хороший мальчик, мы его очень любим.
Алексей поцеловал ребенка в пунцовую щечку. Они посмотрели друг на друга одинаковыми голубыми глазами. Расул не испугался незнакомого человека, а, напротив, широко ему улыбнулся, потом сильно и звонко рассмеялся – первый раз в своей жизни. Грусть покинула лица взрослых, и они подхватили задорный детский смех. Потом Наргиз достала из кармана блокнотик и тщательно что-то написала, затем сложила листок вчетверо и передала его Алексею.
– Тут адрес, тут телефон, тут мы, – сказала женщина.
Через три минуты поезд удалялся прочь от московского вокзала, к другой жизни, а двое на перроне еще долго стояли и смотрели ему вслед.
Дома Алексей развернул записку Наргизы, чтобы положить ее под стекло письменного стола. Там было всего три слова:
«Я тебя люблю!»
Поздняя осень листала страницы календаря. Табачный дым слоился по комнате и казался продолжением низких туч за окном. В ноутбуке батарея села еще несколько месяцев назад, и теперь он пылился под столом, как ненужная вещь вместе с пустыми пакетами из-под пива. Как и другие жители города, Алексей третий день не выходил на улицу. Он в который раз смотрел телевизор, упорно надеясь, что злодей Ротбарт в конце балета не закроет экран беспросветно и окончательно своими черными крыльями. Но тот каждый раз гас снова и снова под прекрасную музыку Петра Ильича Чайковского.
