Арсений Казимирович неодобрительно, с подозрением посмотрел на Андрэ.
– Но, в конце концов, если все-таки вы настаиваете, – продолжил тот после довольно долгого, не предвещавшего ничего хорошего молчания, – я могу надеть на фаллос презерватив! Это что-то вроде противозачаточного средства. Вот посмотрите!
Он взял небольшую деревянную колодку, проделал по центру отверстие, надел ее на кончик Шелома и с немного идиотической улыбкой повернулся к заказчику.
– Ваш метод спиритуализма, – сказал, наконец, после небольшого раздумья Арсений Казимирович, – представляется мне шарлатанством. Не знаю, чем вы там занимаетесь с моей женой в астрале. Но мне будет спокойней, если ее портрет вылепит не медиум с членом на голове, а обычный скульптор. Прощайте! Аванс можете не возвращать!
Уход Казимировича должен был сильно расстроить Андрэ, но, как ни странно, этого не случилось. Наоборот, какая-то злая радость переполняла его. Он словно избавился от еще одной тяготившей его обузы. «Хватит! – говорил он себе. – К черту заказчиков, к черту мертвецов! Кончилось время уродцев!»
Походив в возбуждении по мастерской, он аккуратно снял со станка незаконченную скульптуру и отправил ее в компанию остальных, поседевших от пыли глиняных даунов. Затем, покопавшись в книгах, Андрэ нашел старый номер журнала с французским названием «pARTisan» и принялся читать. Издание было печатным органом местных арт-партизан. В передовой статье автор, скрывавшийся под псевдонимом Моисей Молотов, анализировал итоги последних компаний. Моисей явно был не доволен их результатами и призывал в период между следующей посевной и осенней битвой за урожай объединиться и наконец взорвать мост. Под взрывом моста, конечно, подразумевалась метафора, смысл которой сводился к тому, что время квартирников и арт-подполья проходит, что пора (тут Молотов снова пользовался метафорой) объявить рельсовую войну и перейти в решительное наступление по всем фронтам.
Другой автор под псевдонимом Эммануил Лебеткин спорил с ним, говорил, что подрыв моста сейчас преждевременен, что это только вызовет ответный удар, который спалит подполье. Он предлагал прибегнуть к иной тактике, а именно активно внедрять во вражеские структуры своих людей. Когда количество внедренных достигнет критической массы, только тогда, говорил он, революционная ситуация в белорусском искусстве станет возможной.
Третий автор – Веньямин Шатов – призывал отказаться от коллаборационизма. Он был против как преждевременного подрыва моста, так и всякого сотрудничества, пусть даже и во имя самых высоких целей. Он что-то долго и нудно вещал о моральной ответственности, неподкупности настоящего искусства и чистоте идеи. Какой именно идеи, Андрэ, правда, не понял и через час, устав от пожелтевших новостей современного белорусского искусства, отложил журнал в сторону.
Есть было нечего. На столе, накрытом старой газетой, лежали пара луковиц и малюсенький кусок хлеба. Два больших шкафа, прижавшись плечами друг к другу, мрачно, исподлобья, прямоугольными глазами посматривали на него. В дальнем углу шелестела мышь.
Взяв фонарик, Андрэ отправился побродить по катакомбам подвалов, в которые вела задняя дверь мастерской. За ней начинались огромные пустые лабиринты, что тянулись под всеми соединенными между собой корпусами университета. Когда-то их построили как продолжение бомбоубежища на случай непредвиденного конца света. Время от времени Андрэ любил побродить по этим темным, сырым, пахнущим плесенью и ожиданием войны залам. Иногда он находил в них что-нибудь полезное для работы – старый чемодан, стопку книг, плюшевого мишку с оторванным ухом.
Сейчас же в одном из залов он нашел пару поношенных валенок и небольшую, но в вполне сносном состоянии металлическую тележку. Удивившись – кто бы мог их здесь оставить, – Андрэ кинул валенки на тележку и вернулся в мастерскую, где, соорудив скромный ужин из луковицы и куска хлеба, отправился спать.
– Светлана Георгиевна, я хотел бы побеседовать с вами по поводу вашего мужа.
Обернувшись на голос, Света увидела перед собой изможденное худобой лицо Эдуарда Валерьяновича.
– Я думаю, лучше всего сделать это в моем кабинете, – он жестом предложил последовать за ним.
Спустившись на второй этаж, они прошли по длинному университетскому коридору и остановились у двери без опознавательной таблички. Оглянувшись по сторонам, Эдуард щелкнул ключом и предложил даме войти.
По центру просторной полупустой комнаты располагался полированный стол и два правильно придвинутых к нему стула. Тяжелые портьеры на окнах были плотно задернуты, поэтому, хотя на улице еще был день, казалось, что здесь уже наступил вечер. У стены стоял большой канцелярский шкаф, напротив – старый диван с деревянными подлокотниками и потемневшей от времени обивкой. Над диваном висел портрет Феликса Дзержинского, проницательные глаза которого пристально смотрели в графин с водой на столе.
– Все в порядке, кажется, никто не видел, – произнес Валерьянович, поворачивая ключ в замке.
– Эдуард, ты должен с этим покончить! Он мне всю душу измотал. – Света присела на диван и принялась нервно расстегивать блузку. – Ничтожество! Мразь! Он лгал мне всю жизнь! Теперь у меня есть доказательство! Искусство! Подонок! А сам пил и баб трахал на своих пленэрах!
– Доказательство? Какое доказательство? – переспросил Эдуард Валерьянович, доставая из шкафа две простыни и подушку.
– Письмо. Я получила письмо из Берлина от какого-то Федора. Такой же забулдыга, как он! В каждом слове по три ошибки. – Света сняла юбку и бросила ее на стол рядом с графином.
– Оно у вас с собой? – Эдуард скинул брюки и, аккуратно сложив их по строчкам, повесил на спинку стула.
– Вот оно, – Света полезла было в сумку, но Эдуард остановил ее.
– Ладно, давайте потом, – расстегивая рубашку, он присел на диван.
Через полчаса, с приятной усталостью на лице, он подошел к столу, выпил стакан воды и, раздвинув портьеры, попросил Светлану показать письмо. Написано оно было от руки, корявым, но вполне разборчивым почерком. Начиналось письмо странной фразой с тремя восклицательными знаками: «Фашист жив!!!» Далее следовало:
«Привет, Андрюха! Начинаю с главного: жив засранец! Ты там ему чего-то в глотке проткнул, но оказалось – рана пустяковая. Я на всякий случай к нему в больницу Ингрид отправил, убедиться, что точно он. Через пару дней уже будет шпацырен по Ораньенбургер. Так что радуйся, ты его не убил, и мокруху на тебя не повесят. С тебя за маляву ящик шнапсу и фаустпатрон для Буяна.
Что там на фронте? Когда на Берлин? У нас все клево. Я тут перебазарил кое с кем, можем под крышу к албанцам пойти. Они наши терки с фашистами закроют. Придется, правда, отстегивать, но в нашем искусстве, сам знаешь, без куратора, то бишь без крыши, никак. Так что готовься на весну. Буян вчера на радостях напился, а сегодня целый день дудит на трубе, тренируется. Он на второй повозке пойдет. Эх, Андрюха, заживем! Главное, себя береги. Вернись с фронта живым. Ты нам здесь здоровеньким нужен. Все привет тебе передают. И Буян, и амиго, и Ингрид. Она у нас тут прижилась. Правда, не хотел тебя огорчать, но ведь все равно узнаешь. Это, как тебе сказать, одним словом, сам понимаешь, какие бабы бывают. Так что она теперь с Буяном. Но не расстраивайся, приезжай, найдем тебе другую невесту. Короче, ждем!
Обнимаю крепко, Федор».
– Я возьму это письмо, – произнес Эдуард, складывая его обратно в конверт. – Представляешь, каков подонок! – закипела Светлана. – У него тут семья, дети, а там какая-то шлюха!
Вечером у себя на квартире Витек устраивал радикальную акцию для узкого круга – «Изгнанье конкретного мента». Под «конкретным ментом» подразумевался участковый Гаврюхин, который уже полгода безбожно плевал Витьку в душу. Устав от заточения в бомбоубежище, Андрэ решил выбраться в город, заглянуть к приятелю и заодно решить две задачи – раздобыть у кого-нибудь хоть немного денег да договорится перевезти на хранение самое ценное из мастерской.
Хоть акция и была для узкого круга, но народу в квартиру набилось много. Когда Андрэ появился, публика занимала все доступные для сиденья места на диване, кушетке, скамейках, кто-то теснился на полу. Несколько изголодавшихся конкретных поэтов – Чибис, Дрозд и Сидор ели на кухне крабовые палочки, макая их в майонез и запивая водкой. Совершенно голый Витек сидел за столом в центре комнаты. Перед ним стояли две бутылки вина и глубокая металлическая миска.
Ровно в шесть в дверь позвонили, и в квартиру вошел милиционер. Кто-то было заволновался, но Андрэ сразу понял – это не участковый, он никогда не встречал в Могилеве бородатых ментов. Кроме того, борода была явно прилеплена к пухлому лицу одной из поклонниц хозяина квартиры. Девицу выдавали густо накрашенные веки и полные алые губки. Но в комплекте с бородой послание было понятно – в квартиру вошел пидор в погонах и уселся за стол напротив Витька. Мент вытянул из-за пазухи хвост рулона туалетной бумаги, что-то написал на нем, оторвал, а затем засунул в рот и принялся жевать. Через какое-то время он сплюнул пожеванный протокол в металлическую миску, отмотал от рулона следующий, снова что-то написал на нем и опять отправил в рот.
