Но по мере того, как текли минуты и часы в насквозь промороженном пространстве над лётным полем, оптимизм Озирского угасал. Он смотрел на садящиеся и взлетающие самолёты, и от их сигнальных огней рябило в глазах. Для окружающих Андрей оставался воплощением спокойствия и здорового цинизма, но на самом деле он здорово нервничал.
Озирский действительно считал, что Веталь не станет устраивать на борту взрывы. Бандюган постарается, направив противника по ложному следу, как-нибудь воздействовать на экипаж. Скорее всего, Филипп в курсе, потому что именно его снадобьями решил воспользоваться отставной ракетчик.
Но до одиннадцати часов разыскать Готтхильфа не удалось. В институте, где он работал, сказали. Что Филипп Адольфович в местной командировке. Вернётся он только вечером, а, может, и вообще сегодня уже не придёт. Действовать вслепую Озирский вообще не любил, а в случае с Веталем это было просто преступно.
На всякий случай он посоветовал, чтобы все члены экипажей, вылетающих сегодня из «Пулково», пищу принимали только дома, а в аэропорту не пили даже кофе. Кабины нужно обследовать особенно тщательно – на предмет обнаружения каких-нибудь посторонних предметов, которых раньше там никогда не было.
И теперь, на том же «рафике», за рулём которого сидел Аркадий Калинин, Андрей возвращался в город. Мороз совершенно озверел. Вдоль Пулковского шоссе, казалось, потрескивали деревья. Светло-синее, пронзительное небо, усыпанное звёздами, опрокинулось над полем и лесом. То и дело «рафик» содрогался от рёва низко летящих самолётов. Андрей, провожая их глазами, приходил в тупое отчаяние.
Если не удастся связаться с Обером, Сашке Минцу действительно придётся идти в банду на переговоры. Тенгиза или кого-то другого он к Веталю ни за что не пустит. И одному Богу известно, чем эта поездка закончится. Дядя Дмитрия Стеличека, обвиняемого на том громком процессе, вряд ли хоть что-то простил молодому настырному прокурору. Прав Тенгиз – Сашка и сам может погибнуть, и самолёты не спасти…
И всё же, решив больше не водить Горбовсккого за нос, Андрей связался с ним и сказал, что нужного человека весь день не будет на месте. От этого настроение испортилось у обоих. Горбовский тяжело вздохнул, кашлянул, понимая, что отвертеться от встречи с Веталем уже нельзя.
– Андрей, не ищи больше, хватит. Сегодня ты его не поймаешь. А даже если и получится, он вряд ли уже сумеет помочь. Будем пока по Санькиному плану действовать. Что ж делать-то ещё? До окончания срока шесть часов. А Веталь, возможно, может и раньше сорваться. Приезжай в Управление, я жду…
Озирский вытащил из кармана замшевой дублёнки носовой платок, тщательно стёр пот со лба и щёк. Потом отвинтил крышку термоса, отхлебнул крепкого чаю, куда рано утром, ещё перед визитом в травмпункт, вышил остатки оберовской настойки.
Ничего обещать Захару он уже не мог, так как считал себя не вправе сдерживать инициативу других сотрудников отдела. Прямо с утра не повезло с Готтхильфом. А как бы получилось здорово! Филипп знает, что нужно сказать Веталю, как отговорить его от безумной затеи. Это, конечно, очень трудно, но всё же возможно. Обер у них в авторитете – его послушают.
Впрочем, за годы работы на таможне и в милиции Озирский понял, что триумфы просто так с неба не падают. И вслед за вчерашней победой обязательно должно прийти поражение, или, по крайней мере, тяжкое испытание. Кому-то, скорее всего. Минцу придётся идти на переговоры. Возможно, Геннадий прав. Разумнее будет сейчас пропустить золото, а сыграть в обратку потом. На этом жизнь не кончается, и впереди ещё много возможностей…
Как всегда, в трудные минуты, Озирскому захотелось увидеть жену. Она лежала в шестнадцатом роддоме – устроилась по блату, как медсестра, хоть и жила в другом районе. Андрей ещё вчера вечером запланировал поездку в Купчино. Лена позвонила домой и спросила, куда исчез Андрей. Конечно же, очень волновалась из-за Женьки, который жил у свекрови. Просила выбрать утром время и прийти хотя бы под окошко. Андрей обещал подскочить ещё позавчера, а сам поехал в крематорий…
– Аркаш, давай на Малую Балканскую, к родильному. Алёнке вредно волноваться. Дорогу не забыл?
– Ну, уж! Первый раз тебя везу, что ли? – И Калинин повернул с Пулковского шоссе на Дунайский проспект.
На улице медленно рассветало. В молочно-белом тумане светилось окнами здание роддома. Андрей знал, что вон там, во втором от угла, его часто ждёт Лена. Но сейчас жены там не было, И Озирский забеспокоился. Значит, нужно заходить внутрь, да нечего Ленке торчать из окна на морозе. Скорее всего, она устроилась на кожаном диванчике, на первом этаже, у приёмного покоя. Там они тоже часто встречались, потому что не всегда хотелось громко кричать о своих семейных делах или общаться жестами глухонемых.
Андрей очень удивился, когда, расстёгивая на ходу дублёнку и привычно улыбаясь сестричкам, вошёл в тесный коридорчик. Там, кроме Лены, были его мать и Женька. Сын сидел на коленях жены, плотно прижавшись к ней и обняв за шею. Пока его не заметили, Андрей решил понаблюдать за ними как бы со стороны.
Мария положила рядом с собой каракулевую шубу. Шапку из чернобурки она не снимала, и потому Андрей не увидел всегдашней изысканной причёски. Мать смотрела на Елену такими же огромными, зелёными, как у Андрея, глазами, и что-то быстро говорила. Как всегда, она была профессионально накрашена, одета в пушистый свитер и тёплые брюки. Девическая фигуры, высокие замшевые сапоги, гладкая кожа делали Марию совсем молодой.
Она казалась невесткой Елены – постаревшей, заплаканной, одутловатой. К тому же жена надела вельветовый мятый халат и даже наскоро не накрасилась. Тёплые чулки и шерстяные носки добавляли ей ещё лет десять. Свои пепельные волосы Елена, когда была здорова, носила распущенными. Сейчас же она небрежно скатала их на затылке и сколола «невидимками».
Евгений тут же свалил свой маленький тулупчик с торчащими из рукавов варежками на резинках, дублёную вышитую ушанку. Лена гладила худыми, длинными пальцами его светлые волосёнки, раздувала их дыханием. Ерошила ворс на ею же связанном к зиме лиловом костюмчике, любовно отряхивала капли от растаявшего снега с валенок. И Озирский вдруг, не узнавая себя, оцепенел, не в силах сделать и шага. Ему показалось, что Елена прощается с сыном…
– Мария Георгиевна! – Елена вытирала платком лицо и тяжело дышала. Она, видимо, устала держать на руках почти пятилетнего парня. – Я вас очень прошу ещё несколько дней с Женечкой побыть. Врачи обещали выписать, а теперь снова задерживают. Я уж так просила – ничего не слушают! Вы только за Женечкой хорошо смотрите, от себя не отпускайте. Мали что мафии приспичит? Я ещё «Спрута» насмотрелась – там у комиссара дочку украли. А что нашим-то помешает? Вы же знаете, чем Андрей занимается. А я вся в расстройствах! На четвёртом месяце была, когда Женьку бабушка его приятеля на пирожки позвала. Бабчины с нами в одном подъезде живут, только на третьем этаже. Он и пошёл, а мне ничего не сказал. Гулял-гулял – и пропал! Я чуть не выкинула, серьёзно… И Андрей!.. Он же собирался позавчера вечером быть, а не приехал. Вдруг его уже в живых нет?..
Елена горько заплакала. Тут захныкал и всегда склонный к слезам Женька.
Мария легонько встряхнула невестку за узкое плечо:
– Перестаньте сейчас же! Лена, не рыдайте при мальчишке! И так из него нюню вырастили. Что, собственно, случилось? Я не понимаю! Допустим, Анджей задержался на службе, два дня не мог приехать. Так он на то и офицер, а какой-то паршивый клерк, которые штаны с девяти до шести протирает. Вы своими слезами вредите и одному ребёнку, и другому. Как можно быть такой эгоисткой? Мне плод ваш жалко. Ведь все ваши эмоции на нём отражаются. Думаете, что мне, когда была беременная, не хотелось плакать? У меня не было для этого поводов и причин? Я страдала, но больше из-за того, что мой муж задерживался не на службе, а в ресторанах и в гостях у приятелей-бездельников. Или удирал жить к папе с мамой. А у меня самой мамы уже давно не было. Я с шестнадцати лет одна жила, вела всё хозяйство – и училась в школе. Вышла замуж, думала – будет нормальная семья. Вроде бы тогда всё в порядке было. И свёкор со свекровью – милые, интеллигентные люди. Дом – полная чаша, живи да радуйся. Так нет, развратили они своего сына! Считали, то он вообще ничего никому не должен. Они, мол, свили гнездо, и он до пенсии должен там сидеть, рот открывать. Оказывается, они надеялись, что я стану его нянькой! Сиротка, хоть и дочь генерала, должна весь воз на себе везти. А я не пожелала – и мы быстро расстались. Мой благоверный чего только не устраивал! Приезжал ночью пьяный, блевал на ковры. С температурой тридцать семь и два ложился в постель, стонал и боялся умереть. Да мне стыдно сыну про такого отца даже слово сказать! Я всё сделала для того, чтобы они не общались никогда. Но теперь эта зараза к Анджею уже не пристанет. Хоть бы старик был, а то – двадцать три года! И амбиций в то же время – как у лакея на запятках императорской кареты. Так что я с вами не согласна, Леночка. Ваш муж ведёт себя так, что за него не будет стыдно – ни вам, ни детям. Я уж постаралась, чтобы Анджей вырос мужчиной. Когда придёт, не смейте укорять его за служебное рвение, за пренебрежение опасностями. Что угодно прощу вам, но только не это! Анджей не вырос «золотым мальчиком», как его папаша, и хорошо!
