– И что ты им скажешь?
– Как это –
что ? – она возмущается. – Правду. В конце концов, ты делала, что могла. Скажу: вас загнали в угол. У вас не было выбора…* * *
Из комнаты дочери сочится тихая музыка. Завтра снова не выспится. Встаю, иду решительным шагом.
– Ну, сколько можно… Господи, – застываю на пороге. – Это – что?
– Розы, – Александра смотрит с вызовом. – Подарили. Или ты думаешь, у меня не может быть поклонников?
На тумбочке у ее кровати. Чудовищный букет: штук двадцать или тридцать.
– Может… Но это… Если молодой человек… – я бормочу, пытаясь собраться с мыслями.
– Не беспокойся. Не на последние. Можно подумать, тебе не дарили… Миллион, миллион, миллион алых роз…
– Мне? Конечно. Дарили, – я отвечаю твердо, как будто это было на самом деле.
– Ну, вот видишь!
Вижу. Только не алые, а белые. Не миллион. Ровно пятьдесят. Четное число. Розы, которые ничем не пахли. Мертвые длинноногие цветы.
Белая «вольво» шла, рассекая лужи. В земных морщинах стояла вода.
Мы ехали на вокзал – встречать супругу Лахтинена. Она приезжала первой. Этой встрече Фридрих придавал особое значение. Надо было достойно принять.
На вокзал финский поезд прибывал за полночь.
Редкие прохожие передвигались короткими перебежками, жались к стенам домов. Умерший город, темные безглазые фасады…
Сквозь стекло инопланетной «вольво» я видела руины. Все распалось. Вернее, расползлось. Не Петрополь, уходящий под невскую воду… Теперь он стал городом бандерлогов … Темным обезьяньим царством, по которому можно только шнырять …
Тогда я заметила впервые: на нашей гнили расцвели невиданные цветы. Нежные роскошные розы – их продавали чуть не на каждом углу. Черенки, похожие на ноги манекенщиц, – росли от самых бутонов. Новые русские всё понимали правильно: на фоне гнилой жизни розы –
невообразимая красота…
Похоже, мы с Фридрихом сообразили одновременно.
«Стой», – он махнул рукой водителю и выскочил из машины. Назад вернулся с букетом. Влажные стебли, тугие бутоны, которые не пахли ничем . Распахнув дверцу, бросил мне на колени…
Наверное, я вздрогнула. «Представьте, жена Лахтинена выходит из вагона и видит роскошный букет. А? Не правда ли, хорошее начало?»
Я молчала. Видимо, Фридрих что-то почувствовал: «Простите… – голос прыгнул на одну ступеньку, – что этот букет – не вам. Когда-нибудь…»
Будь на моем месте другая женщина, она бы все поняла. Но я… Разве я могла знать, что в новом мире надо требовать всё и сразу ? Как Фридрих с его мутноглазыми партнерами. Зачем меня воспитали иначе? Терпение – наследственный порок. В генах виннера не должно оставаться прошлого. Исключительно настоящее: здесь и сейчас.
В настоящем времени бывают только твои цветы. Если они чужие, значит никогда не подарят, потому что тебя уже принесли в жертву. Как накладные расходы, которые списали со счетов.
Если суд состоится, я сама расскажу им правду. Правду, только правду, ничего, кроме правды. О своем периоде истории, когда я работала на Фридриха. Но это ничего не изменит. В мире победившей целесообразности не бывает ни правды, ни лжи.
Вонючее производство
У финского переводчика оттопыренные уши. Против света они кажутся прозрачными, как у молочного поросенка. Он сверяет перевод. Водит указательным пальцем, хмурит светлые брови, время от времени заглядывает в оригинал. Его босс морщит крестьянский лоб. Похоже, переводчик чего-то недопонял. Может быть, женщина имеет в виду другое? Переводчик подтверждает: именно мешок обрезков. Он помнит это русское слово.
«Обработанных?» – финский партнер переспрашивает. «Нет, именно сырых. Сказала, что кинет за поддоны, в самый дальний угол. Просит вернуть, оформив по документам». – «В виде обработанной кожи?»
По-фински я не знаю ни слова, но, в отличие от Лахтинена, понимаю суть.
«Извини-ите, – переводчик оборачивается в мою сторону. – Господин Ла-ахтинен спрашивает: ка-ак именно вы жела-али это оформить? В ви-иде обработанной кожи?» – «В виде сырых обрезков». Переводчик переводит на финский. Господин Лахтинен молчит.
Его отец – хуторской крестьянин. Крепкий кряжистый мужик. Привык все делать своими руками. Он гордится успехами сына: мебельная фабрика, пусть небольшая, но собственная. Сын полагает, что с русскими можно сотрудничать. Конечно, надо обдумать, всегда стоит обдумывать.
Фридрих обращается к партнеру: «С этой стороны границы – моя ответственность. Если она просит, значит так надо».
Эта сторона границы находится на бывшей финской территории. Лахтинен думает: «В Выборге родилась мать. Но как там у них, у русских: кто старое помянет…»
Он не любит русских ухищрений. В Европе так работать не принято. С этими русскими вообще морока. Сам черт не разберет… Он чешет крестьянский затылок. А с другой стороны, нет никакого криминала. А вдруг что-нибудь подложат ? Сам он с этим не сталкивался, но рассказывали. Из России фура уходит под пломбой. Если на границе вскроют, он, во всяком случае, ни при чем.
«Хорошо. Мы оформим», – господин Лахтинен сохраняет лицо.
Вчера они ужинали в «Астории»: он с супругой и русский партнер. Супруга чуть-чуть понимает по-русски. В восьмидесятых работала на “Nurminen OY”. Их фирма выполняла заказы по перевозкам, сотрудничала с Советским Союзом. Жаловалась: с русскими никогда не знаешь наверняка. По каждой мелочи изволь дозваниваться до их начальства, но даже это – не гарантия. Она помнит эпопею с холодильником: в восьмидесятом, на выставке «Инрыбпром».
Обычно “Nurminen” не заказывал офис. Водители ночевали в фурах: там все оборудовано – и умывальник, и туалет. Но «Инрыбпром» – выставка долгая: один монтаж четыре недели. Накануне спохватились: нет холодильника. Подняли прайс-лист. Холодильники на выбор. Аренда от 60 до 100 долларов в сутки – проще ввезти свой. Позвонила немцам. Говорят: можно, но надо оформить временный ввоз. Посоветовали ввозить как выставочный образец. Пока раздумывала, документы уже ушли. Решила – черт с ним, арендуем. Провела предоплату. Назавтра выясняется: холодильников нет. Как?! В Советском Союзе нет холодильников?! А они: в Советском Союзе есть всё. Но покупать дирекция не имеет права. Можем сдавать в аренду: из того, что на складе. Вот если кто-то откажется…
Кончилось тем, что купили свой. Финский, через их же «Березку». Когда уезжали, пришлось оставить – выездных документов нет. Немцы смеялись – у русских своя военная тактика: лишь бы что-нибудь осталось. Все приберут и приспособят. Даже затоптанный ковролин. А очереди за пластиковыми пакетами! Вынесешь пачку – сбегаются, рвут из рук. Одно слово: дикари.
Первое время, пока налаживал сотрудничество, супруга относилась с опаской. Пришлось объяснять: эти русские – другие. Все вопросы решают мгновенно. Те были коммунисты. Теперь с коммунизмом покончено, во всяком случае в бизнесе. Не верила. Пока не познакомилась с новым партнером. За ужином русский партнер рисовал перспективы, считал на бумажной салфетке. От цифр захватывало дух. «Если пойдет , через год станем монополистами. По этим ценам завалим всю Финляндию».
Жаль, не сохранил салфетку на память, чтобы показать будущим внукам…
Молочный толмач переводит: «Да. Мы офо-ормим».
Я киваю Фридриху. Мне пора. Надо успеть на кожевенную фабрику, договориться с их директором. Предварительно Фридрих с ним созванивался. Теперь моя очередь – утрясать детали.
«В сейфе. С документами. Не забудьте». – «Я уже».
Пухлый конверт лежит у меня в портфеле.
«Если что, мало ли…» – «В смысле, под белы руки?..» – «Ну, – он поводит плечом, – вряд ли… Мужик неглупый. Но…» – «Ладно, – я щелкаю металлическими замками. – Если что, позвоню». – «Да, вот еще, – он оборачивается к окну, – возьмите мою машину. Скажете Пете, пусть въедет на территорию».
Финский переводчик прислушивается. Его наниматель просил держать ухо востро. Слава богу, он понимает разговорный русский – в советское время стажировался в Москве, жил в университетском общежитии. Русские – неплохие ребята. Только очень бедные. Тогда он и выучил слово обрезки . У них это принято: закусывать вареной колбасой.
Переводчик листает блокнот. Находит лист со специальными пометками. Сюда он заносит приватные разговоры. Вечером, когда наниматель спросит, он объяснит: босс просил женщину-референта не забыть документы и разрешил поехать на его «вольво». Видимо, ее собственная машина в ремонте.
Отдельно, на другом листочке, он помечает: «Белы руки». Это – не для работы. Такие выражения он собирает для себя. Иностранный язык необходимо совершенствовать. Нельзя упускать случая.
Белы – значит белые. Вероятно, речь идет о чистых руках. В русском языке слово «белый» имеет множество значений. В университете они изучали специально: белый день, белый свет, бел как лунь. Столь же многозначно и прилагательное «красный»: кроме основного значения, может быть еще и красивый, и праздничный. Например, новая красная мебель. Красное словцо. Красный угол. Красный день календаря…
