Пришлось дать мне ему честное слово.
Вот так и поехал я сюда, Гуля, к твоему отцу. Поехал, чтобы подтвердил он, кто я такой есть. Да не вышло. Если бы не Афанасий Иванович, погиб бы я, как собака.
– Людей хороших много, – сказал Павел, – люди везде хорошие есть. Хороших больше, чем подлых.
– Знаю, Паша, знаю, иначе бы я и не жил, – сказал Адам.
– Ну и написали вы Афанасию Ивановичу? – спросила Гуля.
– Написал, – отвечал Адам. – Не хотел, очень не хотел его связывать, но слово надо держать было. Как здесь, в больнице, сторожем устроился, так и написал через полгода. С тех пор мы переписывались. Он так и прижился в родном селе до самой смерти.
– Он умер! – вскрикнула Гуля.
– Да, – отвечал Адам, – на мотоцикле разбился. Последнее, что получил я от него, так это посылку с зеленой настольной лампой. Завещание его такое было – послать мне эту лампу. Сестра его, Поля, и прислала после смерти. Больше всего дорожил ею Афанасий Иванович. Мне завещал. Спасибо. А я и не знаю, кому завещать свет этот… – проронил Адам. – Возьмите вы, возьмите вы с Пашей! – взглянул он Гуле в глаза.
– Да что вы! Что вы! – покраснела Гуля. – Вам еще жить и жить!
– Умирать не собираюсь, – потупившись, сказал Адам. – Ну, а если случится… возьмите. Вот такие мои дела. Такие дела. А под чужим именем я не могу жить больше, не могу в обмане жить! – поднял загоревшиеся глаза Адам. – Все. Любое наказание приму – только б имя свое вернуть.
– Это обязательно надо хлопотать, – взволнованно сказал Павел, – это мы будем хлопотать немедленно. Вот мы в отпуске сейчас, в Москву ехать собираемся, я узнаю, куда обращаться, и я обязательно там пойду везде. Везде пойду! – добавил он твердо, стуча косточками пальцев по столу.
– Спасибо, спасибо! – растроганно говорил Адам. – Спасибо!
Они так накурили в комнате, что дышать было трудно, и Гуля сказала об этом.
– Да, накурили так накурили, – поддержал ее Адам. – Сколько сидим – сейчас часов двенадцать, наверно.
– Четыре, без пятнадцати четыре, – сказал Павел.
– Вот это да! – всплеснула руками Гуля.
– Ничего себе! – удивился Адам. – Там наш разбойник уже заскучал без меня.
– Да сидите, ничего с ним не будет! – сказал Павел.
– Куда сидеть, сколько можно! – поднялся Адам. – В другой раз посидим, если не прогоните, все теперь про меня зная.
– Да как вам не стыдно! – со слезами на глазах вскрикнула Гуля. – Что мы, не люди?
– Не надо так, Алексей Степанович, – сказал Павел.
– Извините, – смущенно нахмурился Адам. – Это так, черт попутал!
– Приходите в любое время, дорогим гостем будете! – подал Адаму руку Павел.
– Спасибо, сынок!
– Ой, правда, приходите обязательно! А Мите – сейчас! Сейчас я ему что-то передам! – И с этими словами Гуля выбежала на галерею. Через минуту она принесла большой кусок «наполеона» в глубокой тарелке и, завернув все в газету, подала сверток Адаму.
– Так он у меня останется? – спросил Адам.
– Конечно, как договорено, – сказал Павел. – А там видно будет.
Гуля и Павел проводили Адама за калитку, еще раз попрощались с ним и долго смотрели ему вслед. Шагая под их взглядами, Адам думал: если бы он мог так все рассказать Лизе, как открылся сейчас Гуле и Павлу.
XXXIV
От всего пережитого за эти сутки Адам чувствовал в душе опустошение, как будто выгорело все дотла и по стенкам летали хлопья пепла. Душа человеческая, когда он о ней думал, представлялась ему сосудом, хрупким и прозрачным, в котором трепетал вечный огонь живого, а сейчас он чувствовал, что этот огонь погас. Тело его было разбито и вяло, а в сердце он ощущал тупую непроходящую боль, как будто бы загнали туда занозу. Адам не чаял добраться до своей сторожки, лечь на топчан, вытянуть натруженную культю, освобожденную от деревянной приставки, и заснуть.
Адам отворил дверь в свою каморку. Митька Кролик лежал на кровати и читал «Робинзона Крузо» – единственную книгу, которая была у Адама. Митька не обратил никакого внимания на вошедшего.
– Ты бы сел на табуретку читать, – попросил Адам.
– Здесь лучше, – послюнив темный палец и перелистывая страницу, отвечал Митька, не отрывая глаз от книги.
– Одна моя знакомая вот пирога дала, – сказал Адам, ставя на стол и разворачивая от газет тарелку с большим куском «наполеона». – Ешь, а то растает.
– Свисти больше, – поглядев на гостинец, буркнул Митька, – это Гуля еще позавчера делала, «наполеон» называется. Попробуй! Знаешь, мировский!
– Я уже пробовал, я не ем сладкое, у меня зубы не терпят, ешь сам.
– Нужен он мне был, – потупился Митька.
– Растает!
– Не растает. Ты его в холодок положи – только пышки пропитаются, вкуснее будет. Гуля так всегда делает: сразу не дает, ждет, когда пропитаются. Слышь, а ты хотел бы жить на необитаемом острове? – неожиданно продолжил Митька. – Слышь, вот мирово жить на необитаемом острове! Скажи?
Пальмы и бананы,
Негры, обезьяны!
Аи-а-у-уу-иа! – восторженно заорал Митька Кролик и, задрав ноги, перекувыркнулся через голову.
– Шею свернешь, обезьян! – невольно улыбнулся Адам.
– Слышь, а где ты взял «Робинзона»?
– Давно это было, человек один подарил, доктор, Афанасий Иванович. Любимая мною книжка, по всей земле ее читают, – оживился Адам. – Я сам четырнадцать разов ее перечитал. Как душа болит, так и читаю…
– У меня дома она есть, я ее уже тоже читал, не бойся.
– Мне спать надо, – вежливо сказал Адам.
– Ну и спи.
– Так мне кровать нужна, чтобы спать.
– А-а! – понял Митька. – Слышь, давай мы с тобой вместе пойдем дежурить ночью! «В ночное» – читал в «Родной речи»? И лошадь у нас есть, надо же лошадей пасти в ночном! И-у-у-и-и-а-у! – издал он торжествующий рев. – Ты спи на своей кровати, а я буду на полу, по-солдатски. Скажи?
– Ладно, – согласился Адам. – На те бушлат и вон подушку цветастую возьми. Окно завесь от солнца, чтобы холодок был…
Митька завесил окно куском бумажного мешка, в комнате стало полутемно и приятно.
Адам разделся и прилег. Он с облегчением глядел в зеленоватый сумрак своей каморки: свет всегда давил его, он очень сильно уставал от яркого света.
– Слышь, а кто победит – лев или крокодил? – раздалось из угла после минуты тишины.
– Спи, не знаю. Спи, а то не возьму на ночь, – пригрозил Адам.
Митька Кролик вертелся в углу на бушлате с боку на бок и все время думал о том, что он не сможет уснуть, он все время об этом думал и сам не заметил, когда уснул.
Проснувшись, Митька сразу же подумал о «наполеоне». В комнате было совсем темно. Адам тихо всхрапывал и свистел носом, из-за темноты был виден только овал его тела. Митька неслышно встал и на цыпочках подошел к столу. «Наполеон» был на месте. Митька хорошенько откусил от него, насколько хватило рта, и пошел назад. Дойдя до своего угла, он успел прожевать и проглотить все, что откусил, и, не в силах побороть соблазн, вернулся, чтобы откусить «наполеон» еще раз. Так он ходил туда-сюда, борясь с собственной совестью, пока не облизал тарелку. Вытерев губы, Митька убрал мешок с окна. Сиреневый сумеречный свет наполнил комнатушку.
– Слышь, уже пора! – тронул он за плечо Адама.
Адам открыл глаза и сразу же приподнялся на локтях и сел.
– Еще не время, токо девять часов без двадцати, – загибая руку, чтобы почесать лопатку, и сладко жмурясь, сказал Адам.
– Откуда ты определяешь время, часов же нету здесь? – удивился Митька.
– Не зна-аю, – закрыв один глаз и потягиваясь, ответил Адам.
– Свисти больше! Сейчас часов восемь.
– А ты пойди вон добеги до главного корпуса, там часы есть, если не веришь.
– Поспорь!
– Ладно. Беги!
– Ладно! – азартно выкрикнул Митька и, открыв дверь, бросился бегом к главному корпусу. Круглые часы, вделанные над парадным крыльцом, показывали ровно без двадцати девять. Митька был поражен. Когда он вернулся в комнату, там горел свет, Адам уже стоял перед голубым умывальником, прибитым в уголке, и, нажимая ладонями на сосок, набирал в них воду и хлюпал себя в лицо, громко отфыркиваясь.
– Ну и чего? – сняв с гвоздя вафельное полотенце и утираясь им, улыбнулся Адам, уверенный в своей правоте. Всю жизнь с тех пор, как научился различать время по часам, еще с деревенского своего детства, Адам мог угадывать время и днем, и ночью с точностью до двух-трех минут. Этой его способности многие поражались, и она не раз служила ему на пользу.
– Слышь, а как ты это угадываешь? – уважительно спросил Митька.
– Не знаю. Угадываю, и все. От рожденья так.
– Да, свисти больше! – обиделся Митька. – Ну скажи, да!
– Говорю, сам не знаю.
– Жалко сказать, да? Ну ладно! Жалко, да?
– Ты бы умылся, небось шкура не слезет.
– Я чего, для этого из дому бежал, чтобы умываться? – огрызнулся Митька.
– Резон, – усмехнулся Адам.
– Когда я умываюсь, я худею, – продолжал подкалывать старика Митька. – Ну скажи, да, про часы!
