– Вот видишь, – радовался Фарид Иззахович. – Я же говорю, мне можно не мыться!
– Нельзя, – обрывала его супруга. – На церковный двор тоже в чистом нормальные люди заходят. Тоже святое место!
– Так я за воротами могу постоять, – не терял надежды дедушка.
– Это как это ты за воротами можешь постоять? А я как же пойду?! Это мыслимое ли дело – старуху на церковный двор запустить и бросить? А если я до дверей не дойду: спотыкнусь и об землю?!
– Христиане подымут, – обещал ей Фарид Иззахович, и в голосе его прорывались шутливые нотки.
– Христиане-то подымут! – не сдавалась бабушка. – А тебя Бог накажет.
– Чего это меня твой Бог наказывать будет? Я вообще не по вашему ведомству прохожу. С меня Аллах спросит…
– Вот пусть тогда твой Аллах тебя по мусульманскому обычаю в тряпку заворачивает и бегом хоронит, а я не буду.
– И не надо! – сдается дедушка. – Как похоронишь, так и похоронишь. Главное, чтоб оркестр был и венков побольше. Чтоб все видели – Фарида хоронят.
– А зритель-то – это ты, что ли?
– А кто же?! – хлопал себя по коленям Фарид Иззахович. – Мои похороны, значит, я и есть главный зритель. А вы – так, гости.
– Дурак ты, дедушка, – умудрялась обидеться на него Нина Николаевна. – Тебя твой шайтан на сковородке будет жарить за шутки твои дурацкие!
– Не рационально, – успокаивал жену тот и, прекратив сопротивление, послушно плелся в ванную с полотенцем под мышкой.
На Пантелеймона Нина Николаевна никак не могла усидеть дома, потому что назначила святого главой своего домашнего пантеона. Пантелеймону она молилась чаще других еще и потому, что тяжело болела дочь, а у дочери – двое, и врачи сказали – «всё», а Пантелеймон – «посмотрим». И пока правда была на его стороне, и Нина Николаевна это ценила, и от переполнявшей ее благодарности плакала всякий раз, когда слышала Божественное имя.
А сегодня слезы ее посещали в два раза чаще, потому что день Пантелеймона Целителя падал на воскресенье, а это значило, что радость двойная – и в церковь, и к Илюше. К нему в дом – тоже вроде как в церковь, не всякий раз к причастию допустят: все от Любы зависит, в духе или не в духе.
Выехали первым трамваем, задолго до начала службы. Нарядные оба вошли в церковные врата, у дверей в храм расстались, чтобы через часа три встретиться ко взаимному удовольствию.
Ждать дедушка мог бесконечно. Бессрочно. Всегда, пока в дверях не появится его маленькая Нина, теперь именуемая «бабушкой». «С праздником!» – отвешивали Фариду Иззаховичу поклоны прихожане, осеняли себя Божьим знамением и тактично проходили мимо, быстро забыв про чужого старика в парусиновой шляпе. Сидит себе и сидит дедушка: значит, так надо.
Из дверей храма доносилось нестройное пение, и дедушке казалось, что он слышит измененный от времени голос Нины Николаевны, дрожащий от волнения и общего ликования. Дождавшись конца службы, Фарид Иззахович незаметно проходил в ворота, стараясь успеть до основного потока прихожан, спускавшихся с высокого церковного крыльца.
«С праздником!» – снова приветствовали его незнакомые люди, и он почтительно снимал шляпу и раскланивался с каждым, кто к нему обращался.
Нина Николаевна появлялась в окружении знакомых женщин, бережно поддерживающих слепую под ее округлый локоток. «Спасибо!» – неустанно благодарила она помощниц и вертела головой в поисках дедушки, как будто могла увидеть его среди стоящих внизу.
Завидев жену, дедушка поднимался от силы на две ступеньки вверх и протягивал ей руку, терпеливо ожидая момента, когда та спустится.
– Забирайте, дедушка, свою красавицу! – радовались его появлению знакомые прихожанки и соединяли их руки.
– Спасибо! Спасибо! – снова и снова благодарили старики и пережидали, стоя на церковных ступеньках, пока поредеет возбужденная от праздничного действа толпа и дорога не станет свободной.
– Ну? – всегда задавал Фарид Иззахович один и тот же вопрос. – Успокоилась?
– Успокоилась, – удовлетворенно признавалась Нина Николаевна и, как обычно, всхлипывала.
– Ну? – опять интересовался дедушка. – Плачешь, что ли?
– Есть такое дело, – шмыгала носом Нина Николаевна и вытирала незрячие глаза скомканным влажным платочком.
– Давай-ка я, – доставал свой платок Фарид Иззахович и тянулся к лицу жены.
– Чистый хоть? – к слову уточняла Нина Николаевна и поворачивала к мужу просветленное лицо, покрытое морщинами.
– Чистый! – уверял дедушка и вытирал жене глаза непонятного цвета.
«Совсем мутные», – про себя отмечал Фарид Иззахович и прятал платок в кармане летнего пальто. Глаза и вправду были похожи на два бутылочных осколка, отшлифованных морской галькой.
– Ну… пойдем, что ли, дедушка, – спохватывалась Нина Николаевна и пыталась торопиться.
– Постой-постой, – сердился старик и решительно перехватывал ее локоть.
За воротами Нина Николаевна задавала свой дежурный вопрос:
– Сидят, что ли? – Она имела в виду нищих.
– Сидят, – успокаивал ее Фарид Иззахович и разворачивал жену лицом к попрошайкам.
– Давай, дедушка, копеечку, – требовала Нина Николаевна и протягивала руку.
– Опять бездельников кормить будем? – возмущался тот, но «копеечку» выдавал.
Подавали вместе: точнее, подавала Нина Николаевна, а дедушка направлял ее маленькую руку, строго следя за тем, чтобы «копеечка» упала в ладонь нищему.
Одарив попрошаек, старики степенно удалялись в следующий «храм», буквально через дорогу. Был он девятиэтажным, несуразным в своей многооконности и многоподъездности. Внутри пахло сыростью, а голоса звучали гулко, словно в колодце. Ждали лифт, со страхом переступали, пока поднимались, лифт потряхивало.
– Высоко все-таки! – жаловался дедушка.
– Высоко! – вторила ему Нина Николаевна и крепко держалась за рукав мужа, чувствуя себя в этом лакированном гробу в невнятной опасности.
На нужном этаже лифт останавливался, с шумом разъезжались двери, и старики торопились перешагнуть тонкую границу между бетонной площадкой и затертым полом грузоподъемной машины, сквозь которую можно было рассмотреть тусклые огни шахты. Лифт лязгал дверями, тухла красная лампочка, и Нина Николаевна шептала себе под нос:
– Слава богу, добрались.
Преодолев подъем, успокоив сердцебиение, Фарид Иззахович нажимал на кнопку звонка. За дверью раздавалась мелодичная трель. Позвонив трижды, старики терпеливо ждали, когда им откроют, и переминались с ноги на ногу.
Открывала дверь Люба – в бигуди и атласном стеганом халате, из-под которого виднелся край ночной сорочки. Не глядя, кто перед ней, распахивала дверь и исчезала в полумраке коридора, бросив на ходу привычное: «Илья! Ну сколько можно! У тебя же ключи…»
Старики стояли перед распахнутой дверью и не осмеливались войти.
– Ушла вроде? – шептала Нина Николаевна и дергала дедушку за рукав.
– Ушла, – шепотом сообщал тот и звонил снова.
Разъяренная Люба подбегала к двери, но, увидев свекра со свекровью, меняла тон и капризно приветствовала родственников:
– Ну что же вы опять не позвонили, мама?! Ну сколько же можно вас просить: звоните, когда собираетесь прийти. А вдруг нас дома нет?!
Фарид Иззахович, подтолкнув жену, переступил через порог и сообщил невестке:
– Я, Люба, вчера звонил. С Оксаной разговаривал. Сказала, что передаст.
– Т-т-тише! – шикала на свекра Люба и торопилась закрыть дверь в комнату. – Спят!
– Я зво-нил, – по слогам шепотом проговаривал дедушка. – Оксана сказала, что передаст. Сказала, приезжайте.
– Передаст эта Оксана! – заворчала Люба. – Эта Оксана сама не помнит, как ее зовут.
– Мы ненадолго! – торопилась уверить сноху в краткосрочности визита Нина Николаевна.
– А мне-то что! – отмахнулась Нина. – Илюша-то все равно на базаре. Сидите, ждите.
Старики растерялись от неожиданности и замешкались в прихожей.
– Ну, проходите, что ли! – возмутилась Нина. – А то девочек разбудите!
Свекор со свекровью стали торопливо раздеваться, Нина Николаевна подала мужу подожок и замерла в ожидании. Дедушка почему-то медлил.
– Папа! Ну что вы так долго?! – снова возмутилась Люба и поправила бигуди надо лбом.
– С праздником тебя, Любочка, – миролюбиво произнесла Нина Николаевна и протянула снохе половину просфоры.
– Это что? – брезгливо поинтересовалась Люба.
– Просвирка, – пояснила свекровь. – Сегодня Пантелеймон Целитель.
– Ну какая мне разница, мама! Я в церковь не хожу, молитв не знаю, всей этой вашей религиозности не понимаю! Кто пек? Кто тесто месил? Из каких продуктов? Каким ножом резали? Не могу я все это! Я же врач.
– Можно подумать, врачи в Бога не верят, – осмелилась воспротивиться Нина Николаевна. – Или вы не люди?
– Ну не знаю, не знаю… – протянула Люба и провела стариков в гостиную, указав место на диване. – Посидите пока. Сейчас Илюша с базара вернется, девочки проснутся, завтракать будем.
