– Для мытья у нас банька есть, а спать можешь на ней, а я предпочитаю свою кровать.
Зайдя в горницу и осматривая стены из обтесанных деревянных брусьев, Игорь продолжал восхищаться:
– Красота, да и только, а у нас кругом один бетон. Боже мой, как мне надоел этот бетон!..
– Ну, хватит причитать, – оборвал его восторги отец Аркадий, – мой руки и к столу, посмотрим, что тут нам баба Нюра наготовила.
Не успели они поужинать, как в дверь постучали. Вошел высокий мужчина лет тридцати пяти. Пышные черные волосы обрамляли продолговатое лицо с небольшой, аккуратно подстриженной черной бородой. Крупный прямой нос снизу опирался на чапаевские усы, а сверху, уже на нос, опирались густые сросшиеся на переносице брови. Завершал его портрет пронзительный взгляд темно-карих, глубоко посаженных глаз и плотно сжатые губы. Словом, весь облик свидетельствовал о решительном и властном характере. Такого хотелось спросить: «Вы в каком полку служили?»
Он подошел к отцу Аркадию под благословение, метнув недобрый взгляд в сторону Игоря. Тот ответил широкой добродушной улыбкой. Отец Аркадий представил его:
– Мой друг, врач-хирург Игорь Львович Шульман. А это, – обратился он к Игорю, – наш псаломщик, Михаил Юрьевич Иволгин.
– Отец Аркадий, можно вас на минуточку, у меня конфиденциальный разговор.
Когда отец Аркадий прошел с ним в другую комнату, он вполголоса сердито заговорил:
– Что же вы, отец Аркадий, жида сюда привезли? Я нарочно, чтоб их не видеть, в глушь с женой и ребенком уехал. А теперь что нам прикажете делать? Прямо искушение какое-то.
– Успокойся, Михаил, во-первых, он мой друг с детских лет, к тому же крещеный православный человек. Во-вторых, какое это имеет значение, если апостол Павел говорит, что во Христе нет ни эллина, ни иудея[102].
– Разве Вы не знаете, отец Аркадий, мудрую народную поговорку: «Что жид крещеный, что конь леченый». Ну и друзья у вас, я вам скажу.
– Родители у него были прекрасные люди, мы дружили семьями, нам никогда в голову не приходила мысль расценивать друзей по национальному признаку. Мать его, кстати, русская. Да что это я оправдываюсь перед вами?!
– Вот потому-то, отец Аркадий, революция и случилась, и до сих пор они нами правят, что мы о национальных признаках забывали. Я к вам больше ни ногой, пока он здесь! – При этих словах Иволгин развернулся и быстрым шагом устремился к выходу, чуть не сбив по пути Игоря.
– Что это с ним? – удивился тот.
– Я же предупреждал тебя, что он – ярый антисемит.
– Ну, эту болезнь я не знаю, как лечить, – пожал плечами Игорь.
– Да его, пожалуй, логикой не переубедишь, по всему видно, у него аллергия на твоих соплеменников! – засмеялся отец Аркадий. – Давай, Игорь, вечерние молитвы читать и бай-бай.
Михаил действительно сдержал слово и ни разу на неделе не зашел к отцу Аркадию. Тот удивлялся:
– Надо же, какой упрямый, раньше дня не мог прожить, чтобы ко мне не зайти, в шахматы поиграть, а между делом о русской литературе, о поэзии поговорить, он ведь филфак окончил. Стихи сам сочиняет. Только втемяшилось ему в голову, что во всех бедах России виноваты евреи – и точка.
– Ну да, как поет Высоцкий, «если в кране нет воды, значит выпили жиды», – улыбнулся Игорь.
На службе в церкви Михаил, читая на клиросе, сердито косился на стоящего в сторонке Игоря, но поделать ничего не мог, не убегать же со службы.
Игорь причащался за каждой Божественной литургией. После службы они с отцом Аркадием вычитывали акафист перед иконой Божией Матери, именуемой «Неупиваемая Чаша». В свободное время Игорь колол дрова на зиму и складывал их в поленницу под навесом. Вечерами перед ужином они с отцом Аркадием частенько посиживали за шахматной партией.
Лето незаметно закончилось, и началась осень с ее затяжными дождями, носа на улицу не покажешь. Но наших затворников это не пугало, они находили себе занятие и дома. Михаил, у которого вначале было много дел по огороду, теперь, запертый погодой в четырех стенах, заскучал. Наконец он не выдержал и пошел к отцу Аркадию под предлогом вернуть ему книгу, взятую еще в прошлом году. Отец Аркадий с Игорем как раз сидели за шахматной партией.
– Заходите, Михаил, – обрадовался отец Аркадий, – а книгу, пожалуйста, положите на полку. – Перехватив взгляд Михаила, который тот устремил на шахматную доску, тут же добродушно добавил: – Помогите мне, Михаил, а то меня Игорь прямо к стенке припер, не знаю, что и делать.
– Как это не знаешь?! – засмеялся Игорь. – Сдавайся на милость победителя, и все тут.
– Погодите, отец Аркадий, не сдавайтесь, надо подумать, – сказал Михаил с внутренним волнением, которое никак не отражалось на его внешности.
Он внимательно изучил позиции обоих игроков; действительно, для отца Аркадия ситуация была почти безнадежная. Еще, как нарочно, Игорь сидел и самодовольно улыбался. Нет, решил Михаил, ни за что он не даст сейчас восторжествовать этому потомку Сима[103]. Он весь напрягся, обдумывая возможные комбинации, так что ему показалось, будто мозги у него в голове зашевелились. И когда отец Аркадий было взялся за коня, Михаил воскликнул:
– Постойте, батюшка, давайте пожертвуем ладьей!
Отец Аркадий послушался, и уже дальше Михаил взял всю инициативу в свои руки. С него буквально ручьем шел пот. Но все же он вывел партию на ничью. В данной ситуации это почти равнялось победе.
– Ура! – закричал отец Аркадий, и они обнялись с Михаилом.
– Поздравляю, – сказал Игорь. – Вы, Михаил Юрьевич, просто гроссмейстер, – и протянул ему руку. Тот, несмотря на свое радостно-возбужденное настроение, весь сморщился, но руку подал.
После этой игры лед в отношениях как бы немного подтаял, и Михаил стал заходить в гости и играть с Игорем в шахматы. Во время игры он не отказывал себе в удовольствии порассуждать о перипетиях истории Российского государства, ставя акцент на негативной роли масонства, в то же время наблюдая, как на это реагирует Игорь. Тот старался в споры не вступать, лишь иногда, ссылаясь на свою неосведомленность, делал наивные ремарки. Бывало, что это балансировало на грани ссоры, и в один из вечеров Михаил сорвался после очередного высказывания Игоря:
– Хотя я, Михаил Юрьевич, только наполовину русский, – рассуждал Игорь, – но мне все равно обидно, что кто-то считает русских дураками и простофилями, которых легко обмануть хитрым и коварным масонам. Ведь русский народ дал миру столько гениев, сколько, я думаю, ни один народ в мире.
– Так-то оно так, – соглашался Михаил, – просто мы, русские люди, доверчивы, как дети, потому Бог и любит русский народ.
– Ну, по вам этого не скажешь, – засмеялся Игорь.
– Вот потому-то меня евреи и не любят, – вспылил Михаил, – что я их насквозь вижу. – При этих словах он ткнул пальцем в сторону Игоря.
– Насквозь только рентген видит, – парировал
тот.
– Я и без рентгена вижу. Скажите, что вам в России делать, если у вас есть своя родина?
– Кому – мне? – удивился Игорь. – Да я здесь родился, здесь моя Родина. И родители мои здесь родились, и деды, и прадеды.
– Нет, ваша родина Израиль, вот и ехали бы туда.
– Не могу согласиться с вами, Михаил Юрьевич, иудейская культура для меня совершенно чужда. Я воспитан в традициях русской культуры, как, между прочим, и тысячи других евреев. Эта культура для меня родная. Скажите мне, почему художника Левитана называют русским художником, если он по национальности еврей? Да потому, что он писал в манере русской живописи, и душа у Левитана была русская. Так же как у армянского еврея Айвазяна, который вошел в историю как русский художник Айвазовский.
– Может, вы, Игорь Львович, и «Квадрат» Малевича тоже посчитаете русским искусством? – все больше распалялся Михаил.
– Нет, не посчитаю, я вообще это искусством назвать затрудняюсь.
– А я не затрудняюсь назвать это искусством, но только искусством сионистским. Между прочим, Малевич родился и вырос в России, что вы на это скажете? – торжествовал Михаил.
– Скажу только одно: значит, родители Малевича не привили ему любви к стране, где он родился и вырос.
– Нет, уважаемый Игорь Львович, ему привили, но только обратное – ненависть к России. Все эти Малевичи, Бруневичи, Бронштейны и прочие до сих пор ненавидят Россию и желают ее погибели.
Видя, что спор все более приобретает окраску ссоры, Игорь решил смягчить тон.
– А мы давайте с вами, наоборот, любить Россию и всею душою желать ей процветания, – предложил Игорь, – и тогда посмотрим, что сильнее – любовь или ненависть.
Но именно это оказалось последней каплей, переполнившей чашу.
– Нет, – вскричал Михаил, вскакивая с места так, что посыпались шахматные фигуры, – только не с вами! – и выбежал из дома.
После этого случая он неделю не появлялся в доме отца Аркадия, но через неделю, когда друзья сидели за ужином, Михаил без стука вошел в дом, сразу же у порога привалился к косяку, весь какой-то потерянный, бледный, с лихорадочно бегающим взглядом.
