Но это я говорю о людях, у которых действительно в свое время не было выбора. У нас у всех, на 2014 год, выбор есть. Мы можем остаться, можем уехать, можем сидеть на двух стульях.
Нас не устраивает двойственность жизни. Мы все еще страна с наполовину коммунистическим сознанием и законом. Мы тут не защищены государством ни от чего. Ни от бедности, ни от болезней, ни от самой власти. Это нас пугает. Нас пугают плохие дороги, погода, выбор продуктов в магазине, пробки. Пугают даже платные парковки в центре Москвы, хотя, объективно, благодаря им движение стало спокойнее.
Нам всем надоел переходный период, который будет длиться еще лет тридцать (как минимум). Как показывают события на Украине, до сих пор не решены даже территориальные вопросы.
Не знаю, какого благоденствия и процветания все ожидали. На примере хотя бы Португалии, где диктатура закончилась в 1974 году, понятно, что построить страну из руин – это не вопрос пары лет.
В 90-е бежали от разрухи. Сейчас мы все боимся неосталинизма и просчитываем, как от него убежать, если все пойдет по худшему сценарию.
Мы бежим уже двадцать три года. При этом дети богатых родителей возвращаются в Москву, чтобы заняться семейным делом. Экономисты, которые уехали еще в 70-х, возвращаются в Москву, чтобы здесь стать генеральными директорами крупных заводов. Дети писателей и диссидентов возвращаются в Москву, потому что тут хоть и странно, но весело.
Давайте честно: мы все еще живем теми страхами, которые душили нас в СССР. Чуть что – мы боимся, что опустится железный занавес. Мы боимся, что здесь опять не будет правды, свободы слова и что посадят за анекдот. Мы боимся, что из ресторанов исчезнут устрицы, а из кинотеатров – иностранные фильмы. Мы боимся всего.
Может ли кто-то нам пообещать, что так уже не будет никогда? Вряд ли. И снаряд, бывает, падает в одну и ту же воронку. А история знаменита своей непредсказуемостью. Мы просто не знаем, что будет дальше – как и все люди.
В США под финансовый кризис 2008 года потеряли дома, пенсии, работу. Они остались с неоплаченными кредитами и большим разочарованием. Сейчас они, простые обманутые обыватели, точно так же боятся ядерной войны и прочей пропагандистской ереси. Хотите поменяться с ними местами?
Наш основной инстинкт – страх. И боимся мы на двести шагов вперед. Мы хотим убежать не от режима, не от тротуарной плитки, а от своего страха. Мы все любим отдыхать, и любим Европу, и нам кажется, что то ощущение покоя и радости, которое мы испытываем на каникулах, – оно будет всегда. И что оно стоит любых перемен, любых жертв.
Но это не так. Как только наши чаяния становятся реальностью, это нас травмирует. Мы не хотим уезжать из большой квартиры в маленькую. Мы не хотим работать таксистами. Приятель долгое время сидел в Германии спецкором одного журнала. Получил гражданство. Социализировался. Журнал перестал платить. И он уехал работать в Россию. Другая страна не так легко принимает чужаков, особенно если они целятся на хорошую работу.
Я лично для себя уже давно поняла, что истерические кухонные беседы о том, что «пора валить», – это все такая бытовая (и бессмысленная) психотерапия. Обмен страхами и неврозами. Как бы лично мне ни хотелось думать о себе все самое лучшее, но моя работа – здесь. А значит, и моя жизнь – здесь. Мне нравится путешествовать, мне нравится жить несколько месяцев в другой стране. Это нормально – сейчас почти все в мире так делают. Но нет никакого смысла всерьез обсуждать эмиграцию, если я не готова подносить в кафе тарелки. А я не готова.
Конечно, я ничуть не меньший постсоветский невротик, чем все остальные. И мне тоже все время страшно, и я тоже всегда всем недовольна. Это в воздухе. И это утомляет куда больше, чем пробки на дорогах или попытки купить новую лимитированную модель Nike в московских магазинах.
У нас тут у всех вирус страха перед жизнью, поэтому мы ослаблены и несчастны. Сложно быть больным. Ты все видишь под особым углом – через свои собственные страдания.
Но надо уже понять, что это не реальность – это диагноз. Может, на трезвый взгляд, эта действительность не станет блистательной или удобной, но здоровый человек хотя бы способен на нечто большее, чем нытье.
Нам всем сначала нужно выздороветь, а уже потом решать, что мы будем делать со своей жизнью. Иначе нам нигде не будет хорошо.
– Ведь молодой же мужчина, тридцати нету, а у него то стоит, то не стоит! – негодует подруга. – Я же с ним не живу, мы встречаемся два раза в неделю, так я еще и должна думать, получится или нет!
Ей тридцать четыре года. У нее карьера. Дочь. Ее последнему бойфренду двадцать восемь. Они начали с бурного секса, а потом вдруг с сексом что-то случилось.
– Я до замужества никогда не занималась сексом трезвой, – отвечает ей другая подруга. – Клубы, алкоголь, все накуренные, все закидываются. Как лотерея. Может, он просто не в себе?
– Слушай, у него стоит, когда не в себе, и не стоит, когда трезвый. В смысле – раз на раз не приходится! – возмущается Маша. – Не угадаешь.
– У меня знакомая год жила с бойфрендом, и у них не было секса. Ну, раза два был, конечно, – вспоминает Аня.
– Я знаю пару, у которой нет секса три года. Причем это он ей внушает, что секс – глупость, – говорю я. – Но ревнует при этом даже к магазинам мужского белья. Но это мужчина постарше. Хотя что старше, что младше – что-то они все распустились в смысле секса. Все стали нежные. И странные.
«Проблемы с мужским либидо все увеличиваются год от года», – слышу я по радио.
На прошлой неделе вся лента в фейсбуке была замусорена перепостами текста о том, что чуть ли не 90 % мужчин имеют проблему с эрекцией.
Это просто тренд 2015 года. Мужчины и секс.
Есть популярная картинка: мальчик и девочка, мальчик спрашивает: «Дорогая, как сделать тебя счастливой?», она отвечает: «Я люблю трахаться». Это современные отношения. Девушки хотят секса, мужчины – романтики.
Комментаторы пишут: Алиса: «У меня голова болит, я не в настроении… Давай лучше пообнимаемся? Вот какой в наши дни мужской ответ», Аркадий: «Вот спрашивается, почему в конце 80-х, когда мне было 18 лет, все было полностью наоборот? Есть в жизни справедливость вообще?»
В мое время (то есть двадцать лет назад, когда мне было двадцать) все было наоборот. Девушки жеманничали, молодые люди дымились от неутоленной страсти.
Мир изменился. Модель отношений между мужчиной и женщиной – тоже.
Знакомый, 35 лет, пояснил, что девушки его возраста, когда ему было двадцать пять, мечтали о том, чтобы выйти замуж за богача. И на ровесников не обращали внимания. А сейчас девушки в 25 лет уже не думают о муже как об источнике дохода. Они учатся, они хотят работать. Им интересен мужчина как собеседник, как друг. Они хотят увлекательного общения и секса.
А их ровесники, которые росли в семьях с более-менее традиционными установками, с этим не справляются. Их научили, что мужчина так или иначе лидер. Что он начинает отношения и контролирует их. Но только современные девушки этого делать не позволяют. Девушки властные, и молодых людей это пугает. Все их стереотипы валяются разбитые и затоптанные, как опрокинутый стакан на танцполе.
Молодые люди задаются вопросом: «А как она ко мне относится? Вот сейчас – это о чем? Она мной восхищается или ей просто нужен секс сегодня?» И у них начинаются трудности с физиологией.
Мужчины постарше (40+) сталкиваются с похожими неприятностями. Их ровесницы когда-то давно просто хотели замуж. Не обязательно за миллиардера. За кого угодно. Ради этого женщины угождали во всем. А потом вдруг у них появились более внятные потребности. Или эти мужчины встретили других женщин, новой формации, с которыми они не понимают что делать.
Ведь мужчина сорока с лишним лет все еще уверен, что молодая подруга – это трофей.
Знакомая сорока лет рассказала, как встретила школьного приятеля. Она ему рассказывает, что у нее удачно складывается карьера и ее приглашают и на радио, и на телевидение, она эксперт в своей профессии. А он: «Моей девушке двадцать один год». Занавес, бурные овации.
И вот эти мужчины хотят найти девушку младше в два раза. Но реальность такова, что они этим девушкам не интересны. Он может предложить ей защиту, но вопрос – от кого? И что с ним делать без потребности в этой защите? В среднем такой мужчина хочет сидеть дома или в лучшем случае – в ресторане, а секс у него поначалу может быть и раз в сутки, но быстро становится рутиной длиной в 6 минут два раза в неделю.
Поэтому девушки между ровесниками и такими «папочками» выбирают мужчин лет 32–35, которые еще полны сил, у них есть это самцовое начало, но они более современны, более… феминистичны.
Конечно, таких мужчин не очень много. И получается, что все остальные взрастили в себе мощные комплексы, потерялись во времени, и это, конечно, не может не влиять на то самое либидо.
