– Знаешь, когда я еще жила дома… – тихо проговорила Таня, – мой самый любимый праздник был не день рождения и не Новый год, а день ангела. Мы с бабушкой праздновали именины в один день, двадцать пятого января. Бабушку тоже звали Татьяной, только она Татьяна Александровна, а я Татьяна Алексеевна. Так вот, это, наверное, был самый-самый лучший день в году! Мне всегда, что бы ни было, разрешали в этот день пропустить занятия в школе. И я спала долго-долго, а когда просыпалась, то за окном было так красиво, так светло… Ты никогда не обращал внимания на то, что двадцать пятого января каждый год всегда хорошая погода? Мороз и солнце, как у Пушкина… В этот день бабушка всегда пекла мои любимые пироги с вишней. Мама с папой дарили мне какой-нибудь хороший подарок, а бабушка – обязательно старинную открытку с надписью «С днем ангела!» Я очень люблю старинные открытки, у меня их благодаря бабушке, целая коллекция собралась…
Девочка замолкла и горько вздохнула, очевидно, вспомнив о судьбе этих открыток, погибших в огне пожара вместе с остальными вещами Кузнецовых. Но тут же вернулась к своим светлым воспоминаниям, которые быстро прогнали с ее лица тень печали.
– А вечером всегда приходили гости. И мои друзья, и мамины с папой… Мы пили чай с пирогами, играли на пианино и танцевали. А еще мы играли в разные замечательные игры – в «фанты», в «шарады», в «крокодила», в «черту характера», в «ассоциации», в «угадай персонажа»… Было так весело! Как второй день рождения. Или даже как первый, потому что у меня день рождения летом, в июле, когда никого из друзей в Москве нет и отпраздновать как следует не получается… А у тебя когда день рождения, Стас? – внезапно спросила Таня.
– Двадцать девятого декабря, – машинально ответил он.
– Да ты что? Это же послезавтра!
– Правда, что ли? – изумился он. – Сегодня двадцать седьмое? Черт, я здесь совсем потерял счет времени, уже не слежу ни какое число, ни какой день недели…
– Ну да, сегодня вторник, двадцать седьмое декабря, – подтвердила девочка. – Через четыре дня Новый год…
Она помолчала немного и добавила:
– Представляю, как тебе обидно думать, что придется провести и Новый год, и день рождения здесь… Целых два праздника пропадают! Я в свой первый день рождения не дома забралась куда-то за гаражи, легла на землю и с утра до ночи проревела. Даже есть не хотелось… Ты очень переживаешь, да?
– Совсем не переживаю, – отмахнулся Стас. – Мне ведь исполнится сорок, а сорокалетие все равно праздновать нельзя, говорят, плохая примета. И потом, в моем возрасте, день рождения – это уже не радость, а скорее огорчение. Время летит слишком быстро… А Новый год… Что нам Новый год?! Мы и тут его с тобой можем встретить. Правда, придется обойтись без шампанского. И без выступления президента – за неимением телевизора. Но мы же с тобой что-нибудь придумаем, правда? – нарочито весело говорил он. Очень уж хотелось хоть как-то поддержать девочку, хоть немного отвлечь ее от бередящих душу воспоминаний.
– Обязательно придумаем! – просияв, согласилась Таня. – Тут неподалеку открыли елочный базар, думаю, там можно будет раздобыть какую-нибудь ветку. Или даже две… А еще на бульваре большую елку поставили, и на ней игрушки невысоко висят… Как ты думаешь, ничего, если я один шарик потихоньку сниму и принесу сюда?
– Думаю, что ничего, – отвечал Стас, пряча улыбку. И тут же добавил: – Только ты, пожалуйста, будь осторожнее! А то тебя поймают за расхищением игрушек и отведут в полицию. Придется мне одному Новый год встречать, а я не хочу.
– Ладно, я буду очень-очень осторожной, – заверила Таня. Прожевала картофелину и вдруг спросила: – Скажи, Стас, а ты счастлив? Я имею в виду – был счастлив в своей прежней жизни? До того как оказался здесь?
– Счастлив? – задумчиво переспросил он, вытирая руки газетой. – Не знаю… Видишь ли, мне всегда казалось, что слово «счастье» – оно какое-то… Ну, книжное, что ли. Счастье, как и любовь, какой ее описывают в стихах и романах, – это нечто поэтическое, весьма далекое от реальной жизни. На самом-то деле все гораздо проще и прозаичнее. Я раньше жил – и был вполне доволен своей жизнью. Конечно, случалось, когда мне что-то не нравилось, что-то раздражало, злило, расстраивало или вызывало дискомфорт. Но в целом я жил вполне благополучно, часто радовался, получал удовольствие – от общения с друзьями, от успеха в работе, от музыки, от хорошей еды, от… – Он запнулся, вовремя вспомнив, что говорит с ребенком. – Но, знаешь ли, сегодня… – торопливо добавил Стас. – Когда мы с тобой вместе играли на рояле, там, наверху… Я почувствовал что-то такое… Совсем необычное. Такой восторг, который раньше испытывал только в детстве. Может быть, это как раз и есть то самое счастье, о котором ты говоришь?
– Вот слушаю – и даже как-то жалко тебя становится, – произнесла вдруг девочка. – Это ж надо – дожить до сорока лет и так толком и не узнать, что такое счастье… На вот, держи еще картошку.
Стас только усмехнулся. Ему было и смешно, и горько. Подумать только, его жалеют! И кто? Оборванная девочка-нищенка. Причем жалеет не за то, что с ним случилось сейчас, когда он и впрямь оказался в ситуации, достойной сочувствия – а за его прежнюю, более чем благополучную жизнь! И самое ужасное, что Таня во всем права…
После еды она вновь зажгла свечку, осмотрела и обработала рану Стаса и порадовалась, что теперь дело обстоит гораздо лучше. Опухоль почти спала, сама рана начала понемногу затягиваться и уже не выглядела так устрашающе, как в первые дни. Вот что значит стерильный бинт и лекарства, как хорошо, что им удалось их раздобыть! Говоря это, девочка так и светилась от удовольствия. Стас соглашался с ней, подтверждая, что ему действительно гораздо лучше, а про себя думал: что за удивительная у нее способность, существуя в таких жутких условиях, уметь так радоваться – да не за себя, а за другого человека! Сам он никогда в жизни не переживал ничего подобного. Он вообще всегда был слишком занят собой…
Эта же мысль продолжала вертеться в голове Стаса и когда они улеглись спать. Впервые за все время пребывания в особняке быстро уснуть не получилось, Стас осторожно ворочался на своих картонках и размышлял о вещах, которые раньше его никогда не занимали. Например, что будет с его фирмой, если он так и не сумеет вернуться к нормальной жизни? Причем заботила его эта проблема не только с точки зрения бизнеса, но и с точки зрения персонала. Каково будет всем сотрудникам офиса и многочисленным бригадам подрядчиков остаться без работы? Или, скажем, Олеся… Он злится на нее за то, что она не будет беспокоиться о нем… Но сам он много беспокоился о ней? Он даже не знает, есть ли у нее деньги, чтобы встретить праздник. Пользоваться его кредитными картами он Олесе, зная ее аппетиты, никогда не разрешал, давал только наличные. На сколько ей может хватить тех денег, которые он оставил ей последний раз? Наверняка она все уже спустила на наряды для несостоявшейся поездки… А Игорь, охранник, который примчался выручать его, Стаса, перед арестом? Его забрали омоновцы – а у парня жена и двое детей. Получается, он, Стас, сам того не желая, подставил человека, который всей душой рвался помочь ему. Очень хотелось верить, что Игоря все-таки отпустили, он ведь ни в чем не виноват. А если нет?.. Сколько ж людей, оказывается, зависит от него, Стаса, – а ему никогда и в голову не приходило задумываться об этом…
В это время Таня тихонько вздохнула в своем углу, и мысли Стаса переключились на нее. Вот кому сейчас нужна, просто необходима помощь! Поселить бы девочку в нормальные условия, накормить досыта, одеть как следует, отправить в хорошую школу, нанять хорошего учителя музыки, показать мир… Неужели он никогда не сможет этого сделать?! Стаса вдруг охватила бессильная ярость: почему он, взрослый, состоявшийся человек, прячется здесь, как загнанный раненый зверь? Но его-то случай как раз понятен: он пострадал из-за чьих-то алчных происков. Все это старо как мир… Но вот то, что здесь оказалась эта ни в чем не повинная девочка, выглядело воплощением несправедливости. Почему судьба обошлась с ней так жестоко, лишив ее родителей, крыши над головой, самых простых жизненных радостей? В конце концов, лишив самого дорогого, что бывает у каждого человека, – детства? «В детстве у меня не было детства», – вспомнил он вычитанную где-то фразу. Кто это сказал? Вроде какой-то писатель. Но кто – Стас так и не мог вспомнить…
В этот момент девочка опять то ли вздохнула, то ли всхлипнула во сне.
– Таня, – тихонько позвал Стас, но она не откликнулась. Видимо, в самом деле заснула, утомленная полным впечатлений днем, игрой на рояле и воспоминаниями.
А он еще долго лежал без сна, прислушиваясь к шорохам и скрипам пустынного дома, уже по привычке вглядываясь в смутные тени, перебегающие по высокому потолку, вяло перебирая варианты выхода из тупика, в котором столь внезапно очутился. Ничего не получалось. Выхода не было. Будущее казалось ему призрачной игрой вот этих теней, хаотично мечущихся по потолку и бесследно исчезающих с появлением солнца. Стас не помнил, к какому выводу он пришел в своих тягостных раздумьях о будущем и как провалился в сон. Заснул он так же, как обычно засыпал здесь, в особняке, – смутным, вязким, неприятным сном, позволяющим, однако, на много часов забыть обо всем, что угнетало и тревожило его днем.
