Стол был накрыт не просто богато – он буквально ломился от невозможно вкусных белорусских и международных блюд: тут и драники, и колдуны, и соленья, и салаты. Нарезка украсила бы любой пафосный фуршет: серебрящаяся на срезе полендвица, колбасы двух сортов, сало в аппетитной посыпке из пряных трав и зерен… Блестели бутылки – как без того…
Петр Васильевич, одобрительно подмигнув Галине, радушно пригласил родню за стол:
– Смачна есцi, сваякi! Запрашаем да стала!
Николай Николаевич даже потер руки:
– Да уж: что смачна, то смачна!
А Кирилл просто замер в благоговении, завороженный этим буйством гастрономии:
– Галина Ивановна, вон тот… чудный… вон тот зверь… Юный свин… О-о… С голливудским загаром, – он указал на аппетитного жареного поросенка с кудрявой петрушкой во рту, – это не мираж? М-м, пахнет! Это не галлюцинация… органолептическая? Дайте-ка я его вилочкой протестирую…
Все шумно, весело и быстро расселись за большим семейным столом. Мальчишки Вася и Петя, втиснувшиеся было за стол, были мгновенно изгнаны: мать молча, выразительным жестом указала им на грязные руки… Девочки сели по обе стороны рядом с Катей, буквально не сводя с нее глаз. Мать попыталась было прогнать их и освободить место для Кирилла, но тому уже было явно не до условностей. Он с восхищением во взоре накладывал себе на тарелку и того, и сего… Оглядев стол с высоты своего роста, произнес прочувствовано, с выражением:
– Это просто праздник какой-то! Катерина, спиши рецепты!
Отец семейства Петр Васильевич с очень довольным видом встал во главе стола с поднятой полной рюмочкой:
– Праздник, Кира, будет у нас завтра. А это у нас просто семейный обед. Семья-то – вон какая! А вот представьте, как мы за стол сядем, когда у вас дети пойдут!
Кирилл и Катя мельком переглянулись, и это не укрылось от зоркого глаза Петра Васильевича:
– А к слову… Чего это вы тянете, молодежь? У нас в вашем возрасте уже Валерка бегал… в школу. Приедет завтра, студент. Да, пора уже, пора… А то… Жужу привезли… в бантике.
Галина выразительно нахмурила брови, незаметно для остальных дернула мужа за рубашку. Тот добродушно отмахнулся:
– А чего? Все ж свои. Так, у всех налито? Тогда, давайте, за все хорошее. За встречу!
Пока взрослые выпивали, голос подала сидящая возле Кати Маша, воспользовавшись паузой:
– Ты, Катя, рожай, не бойся. Только девочку рожай. Я ей тогда кукол всех своих передам. У меня их, знаешь, сколько? Я уже большая. И платья пышные тоже. Мне не жалко. Я из них выросла. Розовое бальное и сиреневое, с рюлексом.
Манера говорить Маше явно досталась от отца: дядя Петя вот так же отсекал одну мысль от другой, поступательно донося до собеседника, в общем, простые истины. Катя одной рукой придерживала на колене Жужу, а другой ласково обнимала дитя за плечики. Поцеловала сестричку в головку, украшенную разноцветными пластмассовыми заколочками… Заговорила с Машей, но смотрела почему-то на Кирилла, который в этот момент как-то излишне тщательно начал накалывать на вилку помидорные колечки и старательно не смотрел на жену: как будто ждал, затаившись, – что же она ответит девочке…
– Маша, я обязательно рожу кого-нибудь… Только не скоро… – Кирилл на этих словах как-то втянул голову в плечи. – Ну, не сейчас… Сейчас не могу: мне скоро защищаться надо будет…
Маша, сделав страшные глаза, тихо переспросила:
– От кого защищаться? Обижает тебя кто-то?
Кирилл услышал этот тихий детский шепот, оставил в покое недоеденный помидор, улыбнулся не сильно весело и тоже шепотом ответил, обращаясь к ребенку:
– Маш, ну кто ее в обиду-то даст? Я ведь рядом, Жужа не дремлет… Жужа, голос! Охраняй! – и Жужа послушно залаяла. – Просто Катя хочет стать доктором наук.
И после этого он отправил наколотые помидорные кружки в рот.
Катя, от которой не укрылась тщательно замаскированная ирония, прозвучавшая в словах мужа, объяснила девочке:
– Это так называется – защита докторской диссертации…
Было заметно, что Маша поняла не все, но все равно довольно и хитренько улыбнулась:
– Доктор – это хорошо. Детей лечить будешь? А куришь тогда зачем? Я видела, как ты курила… Доктора не курят.
В разговор вступилась старшая Оля:
– Отстань, Машка. Сейчас все курят. Почти. И доктора тоже.
* * *
Перед кабинетом УЗИ чинно сидели мамочки, одна из которых странно выделялась на общем фоне роскошной свадебной прической, украшенной беленькими цветочками, стразами и прочей свадебной мишурой. Унылое ее личико было покрыто таким же праздничным – с нарощенными ресницами и стразами – макияжем. Халат, впрочем, контрастировал с кукольной головкой, потому что был он обычный, видавший виды, одним словом – казенный. Мамочка была сколь прекрасна, столь же и грустна.
Сидящая рядом мамочка, ничем, кроме «крабика» в волосах, не украшенная, с любопытством рассматривала соседку. Спросила запросто, без церемоний:
– Ты откуда, такая красивая? Из ресторана привезли?
Невеста покачала произведением парикмахерского искусства:
– Не доехали. Из ЗАГСа.
Вторая мамочка продолжила интервью:
– А чего так? Срок какой?
Невеста пожала плечами:
– Двадцать четыре. С половиной… До родов далеко. Букет подружкам за спину бросила и… Так схватило… А врач сейчас говорит: да ничего страшного, бывает. Полежи недельку… Вот тебе и свадьба, вот тебе и медовый месяц.
Любопытная мамочка хмыкнула:
– Ну, по-моему, медовый месяц у вас гораздо раньше был… Нормальный ход… А букет-то твой поймал кто-нибудь?
Успевшая стать женой иронично кивнула:
– Ага. Фотограф поймал. Чуть камеру ему не разбила…
Ее собеседница и вовсе развеселилась:
– Да, не повезло, так не повезло!
Невеста покосилась:
– Кому – мне или фотографу?
Мамочка в «крабике» уточнила:
– Обоим, по-моему…
Новобрачная задумчиво почесала носик – и маникюр оказался тоже со стразами:
– Еще Кристинке, свидетельнице, не повезло. Она так хотела букет словить. Надо ей, понимаешь. Никак на ней ее этот не женится…
Из кабинета УЗИ выглянула медсестра, выкрикнула негромко:
– Колесникова, пройдите!
Невеста еще пару секунд сидела, как будто этот призыв ее не касался, потом подхватилась:
– Ой, это же меня! Я – Колесникова! Не привыкла еще…
И улыбнулась, в одно мгновенье став удивительно красивой, как и положено девушке в лучший день ее жизни…
* * *
На операционном столе лежала родильница, от пояса закрытая занавеской. Вера Михайловна и Бобровский стояли рядом, полностью готовые к работе: в операционных халатах, в шапочках, в повязках на лице, за которыми, как в амбразуре, виднелись глаза. Пока анестезиолог вводил наркоз и вполголоса разговаривал с пациенткой, Бобровский внимательно смотрел на Веру Михайловну:
– Верочка, а у тебя глаза усталые. Только сейчас заметил. Не высыпаешься?
Вера улыбнулась в ответ – одними глазами:
– Да по-разному… Кстати, у вас тоже глаза… грустные.
Бобровский тоже улыбнулся, и его большие глаза едва заметно сузились:
– Причину знаешь?
Вера Михайловна пожала плечами, глядя в сторону: «О чем бы это он?»
Тем временем анестезиолог предложил пациентке:
– Давайте посчитаем от одного до двадцати…
Мамочка, закрыв глаза, послушно начала считать:
– Один… Два… Три…
А Бобровский все смотрел на Веру Михайловну, внимательно и нежно. Сейчас, когда лицо было полностью скрыто маской и на лоб надвинута шапочка, видны были только глаза. Вера Михайловна неожиданно смутилась: это был очень мужской взгляд…
Тысяча мыслей пронеслась в воображении Веры. Среди них – две-три фантастические, парочка крамольных, одна – грешная…
– Владимир Николаевич, вы меня смущаете, – честно сказала она.
В глазах Бобровского тут же начали посверкивать искорки:
– Не все же вам меня смущать, Вера Михайловна.
Анестезиолог их не слушал, он скомандовал:
– Можно оперировать.
Бобровский поднял правую руку, в которую ассистент (а это была медсестра Света) положил скальпель. Все, шутки кончились, врач опустил глаза и едва заметно нахмурился: он работает…
* * *
А в четвертой палате Катя продолжала рассказ:
– Знаете, как в науке бывает? Если какое-то явление в процессе опытов повторяется с такой степенью частоты, что наблюдается определенная закономерность, значит, пора делать выводы.
Соня попросила:
– Кать, а попроще?…
Катя рассмеялась в ответ:
– Да проще не бывает!.. Когда вокруг много детей, начинаешь понимать, чего конкретно тебе в жизни не хватает. Ребенка!
