В избе пока тихо, даже сверчок угомонился. Пахнет прелым и кислым.
Мужчина проснулся первым. Росту в нем ровно один метр и семьдесят сантиметров. Ими он и потянулся. Тут-то его ноги уперлись во что-то мягкое и влажное.
– Совсем сдурела баба. Мешок с зерном положила.
Ошибся мужик. То была вспотевшая спина жены. Он же инстинктивно пнул то, что нащупали его ноги.
– Чего дерешься-то? Не ты растил, не тебе пихать. Если куда в другое место, а так оно-то конечно, но зря.
– Кто о чем, а вшивый о бане.
Вовремя вспомнил баню муж, семь дней прошло, как они топили баню. Все сельчане люди как люди: заправляют бани в субботу, а они, ненормальные, средь недели.
– Папаня! – Сева не спит и все слышит, – Давай я воды натаскаю.
– Ты-то. Он натаскает. Гляди-ка, каков битюг.
Удивление отца объяснимо. Воду для бани берут не из колодца: так недолго и осушить его, а таскают с реки. А она, это река, в низине, и, если оттуда брать, то всю дорогу в горку. Для хорошей бани надо не менее дести ведер. На коромысле две? Две. Вот и выходит, что надо пять раз подняться с ведрами вверх по узкой шаткой лесенке.
Отец и сын. Проблема. Не в том смысле, что вывел в романе «Отцы и дети» писателя Тургенева. В этой избе отец для сына, что Чингиз Хан для аратов.
– Оно-то, конечно, но пускай себе таскает. К вечеру как раз успеет.
– Мне все равно, тебе океан нужон для того, чтобы помыться.
– Оно-то, конечно, если мыться, как следует. А то некоторые даже рожу утром не умоют. Страшнее черта.
Они встают с кровати, которая, наверное, помнит изгибы тела убиенной на ней бабки Пелагеи. Не дожила та до ста лет ровно три года. Надоело внуку спать на лавке, захотел на кроватку. Село же. Кто тут станет делать вскрытие столетней старухи. Одна жена знала, как бабка Пелагея отошла в мир иной, но молчала: ей тоже хотелось спать на кровати.
– Ты говори, говори, да не заговаривайся.
– А то что?
– А то, что по харе заеду. Тогда посмотрим, у кого она страшнее будет.
– Оно-то, конечно, сила есть, ума не надо. Ты бы лучше сена накосил. Машке зимой кушать будет нечего. А чем дитя тогда кормить-то?
– Твоё дитя скоро под потолок вымахает, а все к мамкиной юбке льнет.
– Тебе лишь бы спихнуть мово ребенка. И меня заодно с ним. Чего на околицу кажный вечер таскаешься? Я-то знаю. Чешется у него.
За разговорами баба не забывает растопить печь и заправить в неё чугунок с кашей.
Сева подхватил ведра и коромысло, выскочил из избы. Ему бы успеть хотя бы разочек сходить на реку: очень он обожает, когда родитель бьет мамку. Патология? Определенно, но он этого слова не знает.
Пока каша поспевает в печи, баба успевает сходить в огород и надергать лука. Это у них заместо зубного порошка. Полость рта дезинфицирует очень хорошо. А вонь? Так оно же не дерьмом пахнет. У мужика свои заботы. Нет, не побрить щетину и не сходит до ветру. Ему бы успеть хлебнуть бражки. Баба три дня как поставила, подоспела бражка-то.
Сева в этот час корячится с двумя ведрами на коромысле, подымаясь по узкой прогнившей (а кто её ремонтировать-то будет) лесенке. Шаг – скрип, другой – треск. Дотрещался, на одной из ступеней нога парня проваливается в доску, и она больно ранит, до крови, щиколотку мальчишки. Тут уж не до ведер, удержаться бы. Как ни старается Сева, а удержаться не может и кубарем летит вниз. Ведра, разбрызгивая воду, летят следом. Трамтарарам. Но кто услышит, как кричит мальчик и звон ведер? Село-то наверху, и отгорожено от реки кустарником.
Вот ведь загадка, ничуть не менее загадочная, чем идолы острова Пасхи или те же пирамиды фараонов. У нас тут гранитные валуны разбросаны по берегу реки. А она-то в низине. А село-то наверху. Вот мы и спрашиваем, как новоселы (в Америке таких прозвали пионерами) поднимали отсюда громадные булыганы на высоту в три, а то и четыре этажа городского дома для того, чтобы эти камни уложить в фундаменты их изб.
К чему это мы? Ах, да. Сева скатился по лестнице да самого низу, до того места, где эти самые камни лежат. Удар пришелся на позвоночник.
И чтобы вы знали, limbus vertebrae окостеневает за счет самостоятельных ядер окостенения, появляющихся в возрасте 6–8 лет у девочек и 7–9 лет у мальчиков и синостозирущих с телом позвонка в 23–26 лет. Сращение крестцовых позвонков происходит годам к пятнадцати, а то и к двадцати пяти.
Вы ни черта не поняли? А вам и не надо ничего понимать-то. Тут главное в том, что Севе пятнадцать лет. Так что его крестцовые позвонки могли не успеть срастись. И тем более окостенеть. Удар об камень, которому лет тыща, пришелся как раз по крестцу. Сева как упал, так и остался лежать. Речка плёскает, рыбка выпрыгивает – к дождю это, а Сева лежит. Молчком лежит, так как потерял сознание. А тут что: кричи не кричи – никто не услышат. Разве что рыбы и лягушки.
В избе Севиных родителей разворачиваются не менее драматические события. Выпив кружку браги, утерев рот рукавом, мужчина благородно отрыгнул. Лучше бы он сдержался: в избу в тот миг вошла жена его.
– Оно-то, конечно, мы с утра лакаем брагу. Не дождаться, когда самогон будет. А кто сено приготовлять будет? Кто баню топить будет? Спровадил дитя за водой, а сам лакает брагу. И рыгает, как свинья.
Женщина подходит к печи, и ухватом намеревается достать чугунок с кашей. Известно дело, в печи очень жарко, и каша аж парит.
От слов женщины мужчина рассерчал сильно, к тому же вспомнил он её влажную спину и кое-что еще малоприятное.
– Это я свинья-то?!
Он встает, ноги ещё крепки, и идет к жене.
– Это я свинья? Повтори!
– Как есть свинья. Рожу не умыл, а уже пьянствуешь.
– У-у-у сука.
Хотел ударить по лицу, но женщина увернулась, и удар пришелся по горшку. Вся, как есть, каша выплескивается женщине на пузо, и затем на голые ноги.
Тут она закричала.
– У-у-у! Убил!
– Чего орешь, как порося недорезанный. Кто убил-то? Кого убил? Тебя что ли?
За тыном в тот час соседка вышла из своей избы кур кормить: цып-цып-цып.
Она своего петуха сберегла и потому всегда при яйцах.
Услышав крик соседки, она не бросилась на помощь. Зачем это?
– Убьет, как пить дать, убьет. Такой мужик, такой мужик.
Соседке сорок лет, пять лет как муж, собрав котомку, ушел из села, и где он теперь – один Бог знает.
– Убьет и прав будет. Эта сучка совсем оскотинилась. Лень до уборной дойти, тут и ссыт.
Так она рассуждает и кормит кур, а женщина с ошпаренными ногами выбегает из избы. За нею муж.
– Беги, беги. К реке беги.
Так и побежали – она впереди, задрав юбку, и он позади с горшком в руке.
Вторая соседка, что справа, услышав крики, тоже вышла во двор.
– Это чего было, Федора?
Спрашивает соседку, кормящую кур.
– Федул побежал добивать соседку.
– Доигралась Парасковья. Как думаешь, на смерть прибьет? Или так, изуродует только?
– По мне, так пускай уж убил.
– Стерва ты, Федора. Я давно за тобой наблюдаю. Так и норовишь затащить Федула в койку к себе.
Женщины продолжают обсуждать свои насущные проблемы, а Федул догнал-таки жену.
– Стой, дура. Споткнешься, костей не соберешь.
Ох, напрасно так сказал. Как говорится, под руку. Вернее, под ногу. Правая нога Парасковьи попадает в ту щель, в которую раньше попал её сын Сева.
Определенно сейсмологическая станция зарегистрировала малое землетрясение, когда женщина приземлилась рядом с сыном. Ей свезло больше: она о камень не ударилась.
Муж её встал, как столб, когда жена полетела вниз. Досчитал до десяти и не спеша продолжил спуск.
Брага приятно согревает желудок, каша из горшка не вся высыпалась, и теперь Федул пятью пальцами выгребает её и отправляет в рот. Вкусна кашка-то. Что-что, а кашу жена варить умеет. Впрочем, не велико искусство, если печь хороша.
Вот и берег. Такая картина открылась отцу и мужу – у валуна лежит сын, он уже пришел в себя и пытается встать, поодаль распласталась (это её привычная поза) мать его и жена мужа.
– Два сапога пара. Им лишь бы поваляться.
Абсурд! У сына серьезная травма позвоночника, у жены ушиб головы, а муж и отец корит их.
– Батя, я ног не чувствую.
– Отшиб, вставай и иди. Сразу почувствуешь.
– Не могу я.
Сын плачет.
– Придуриваешься, лентяй. Где вёдра?
– Ты, скотина, помоги сыну встать.
Очухалась Парасковья.
Ветер задул. Рябью покрылась река. О чем может думать в этот момент мужчина? Как бы помочь родне? Нет. Он размышляет о том, что рыбу так и не половил, а ухи жуть как хочется.
Парасковья, собрав все силы, встает на колени. Из раны на затылке струится кровь. Ноги распухли, и кожа на них пузырится. Такое впечатление, что женщина боли не чувствует. Она в шоке. Сын рядом корчится, пытаясь встать. Дикость! Добавьте начавшуюся непогоду – и перед вашим взором откроется полная картина трагедии.
В конце концов, сыну удалось докричаться до отца, который находился от него в трех шагах.
– Ты чего на меня кричишь? Я спрашиваю: вёдра где?
Сын мычит в ответ, корчась от боли. Мать его рядом кровью исходит. А их отец и муж печется о ведрах, цена которым на базаре целковый.
