Последнее не осталось незамеченным, мой авторитет среди команды рос.
Ещё более он вырос, когда Лёшка-боксёр, осуществлявший загрузку трюма, упустил грузовой трос и он, юркнув через шкив, закреплённый на штаге, соединявшем фок и грот мачты, упал на палубу. Всё, погрузочно-разгрузочные работы оказались парализованы. Назревал простой.
Заправить трос можно было только с помощью плавбазы, подняв их судовой стрелой человека в люльке, который заправил бы трос в шкив. Я предложил эту операцию сделать немедленно – всего-навсего проползти от фок-мачты по штагу шесть метров до блока и продеть в него привязанный к поясу грузовой трос. Боцман побежал к капитану получить «добро» на эту операцию, гибель моряка от падения с девятиметровой высоты могла стоить капитану должности, а то и свободы.
Капитан дал добро, увидев как ловко, заученными до автоматизма движениями, я изготовил беседочный узел, предназначенный для страховки от падения, влез в него, привязал к поясу грузовой трос и полез на мачту.
Размахи качки на высоте были гораздо больше, чем на палубе, но это не помешало мне уверенно добраться до шкива блока, продеть в него трос и пропустить его до палубы, в руки боцмана.
С мачты я слез став крупным авторитетом. Припомнили, что именно я научил правильно сращивать вожак, плести огоны и другие штучки с любыми канатами, которым меня, – спасибо им! – научили на парусной практике.
В середине января начал проглядываться дневной свет, вначале робкой зарёй, пока, наконец, не выглянуло солнышко. Работать стало веселее, постоянная темнота угнетала.
С промысла мы могли уходить 27-го февраля, когда исполнились три с половиной месяца нахождения в экспедиции. План был выполнен и перевыполнен, но рыба, как ошалела, лезла к нам в сети, да и в трюме осталось около четверти пустого пространства. На собрании команды, а мы по существу были артелью, решили сделать ещё пару-тройку выметов, чтобы возвратиться домой с полным трюмом. Трюм мы забили за два дня, причём рыбы было столько, что часть бочек загнали в карманы у кормовой надстройки по левому и правому бортам, основательно закрепив их.
По моим приметам хорошая рыба была предвестником хорошего шторма.
Уход с промысла наметили на утро, ночь дали на отдых.
Побудка в семь утра.
Приоткрытую дверь капа вырвало из рук, она ударила в стенку, защёлкнувшись. В снастях непрерывный вой ветра, дувшего в корму, серые громады волн высотой не менее десяти метров обгоняли нас, заливая палубу при прохождении шипящих гребней, попеременно задирая то нос, то корму судна.
От капа до кормовой надстройки заботливо протянут леер. Выждав, когда с палубы скатится очередной водопад, бегу к надстройке, вскакиваю на принайтованные в кармане бочки, пригибаясь, чтобы не удариться головой о бимсы подволока, бегу к поручням трапа, ведущего на спардек. Корма уходит вниз, значит, её сейчас накроет очередной гребень, но мне деваться некуда и я лезу по трапу наверх.
Волна накрывает меня, когда я уже почти вылез, осталось преодолеть две ступеньки, – она ударяет меня, пытаясь оторвать от поручней, сбросить вниз, на бочки. От полной мокроты меня спасает куртка рокана и зюйдвестка, но бахилы залиты полностью. Вода, урча, скатывается в проём, я ложусь на живот и поднимаю вверх ноги, выливая воду из бахил.
Кормовая дверь рулевой рубки открывается, пропуская меня внутрь, за ней стоит капитан, он наблюдал за мной, очевидно.
– Ну что, Брынцев, искупался? – капитан улыбается.
– Не совсем, Николай Егорович, почти сухой. Вот ноги только малость промочил.
– Дуй вниз, обедай, и сюда, смени Палыча, – показывает на второго штурмана, который, не отрываясь, смотрит вперёд и постоянно крутит штурвал.
Я понимаю, корма, скатываясь с вершины волны, юзит, сбивая судно с курса.
Упустив момент можно поставить кораблик бортом к волне, обеспечив, в таких условиях, поворот оверкиль, то есть через киль, и кирдык всей команде.
– Есть сменить штурмана! – я бегу к трапу, лихо, по поручням, съезжая на главную палубу.
В кают-компании никого, сейчас самое выгодное – лежать в койке, упершись коленями в комингс. И спать, ни о чём не думая.
Первым делом скидываю бахилы и ставлю их «на попа», чтобы слилась вся вода, сматываю портянки и выкручиваю их. Кладу на ближайшую батарею – просушить. Босиком иду к раздаточной, стучу в фанерную задвижку.
Открыл кок, бледный до зелени, молча протянул алюминиевую миску с заботливо разделанной малосольной селёдкой, потом протянул кусок ржаного чёрствого хлеба, полкружки какао. Наклонился, поискал что-то в своих владениях, поднял голову. Кок был явно не в себе.
– Ты, что, Лёха, язык на качке откусил?
– Зу-у-бы, – простонал он, едва расцепив губы. Кружку с какао поставил вниз.
Надо же! Повезло мужику. Были бы на промысле, можно было бы сдать на базу, там целая мини поликлиника. А здесь – дело труба, надо терпеть до берега, до Риги.
Проглотил рыбу – вкусно! Три месяца едим, а не надоело. Малосольная, провесная, по спец рецепту рыбмастера, селёдку для засолки он отбирал по одному, известному только ему, признаку. Даже начальство с плавбазы заказы на неё давало.
Проглотил селёдочку, заглянул в окошко раздаточной – кока не было. Кружка стояла в специальном гнёздышке, чтобы не улетела.
Всё, завтрак окончен. Прежде чем выйти, обулся, потом заглянул в кормовой иллюминатор, – океан бушевал, таких волн, пожалуй, ещё не было.
Поднимаюсь по трапу в рубку, слышу обрывок разговора: «…слишком быстро падает давление.»
Это капитан, он стоит у барометра, постукивая по нему пальцем. Рыбмастер неотрывно смотрит через иллюминатор рубки на серо-зелёную мешанину волн и брызг. Второй не реагирует на слова капитана, он сосредоточенно крутит штурвал, удерживая судно на курсе.
– Разрешите сменить Сергея Павловича, товарищ капитан?
– Меняй, Брынцев! – капитан не отрывается от кружка прибора.
Рядом с барометром на передней стенке висит кружок кренометра. Стрелочка, фиксирующая максимальный крен, показывает двадцать девять градусов левого борта. Это много, при таком крене можно вывалиться из койки, но я не помню такого, значит, дело было ночью, когда я спал.
Левой рукой беру рукоятку штурвала, второй делает шаг назад, освобождая мне место.
– Сколько держать, Сергей Павлович?
– Только по волне. Главное – не подставить борт.
– Есть, держать по волне! – репетую я, одновременно бросая по привычке взгляд на мечущуюся картушку компаса, – траулер придерживается курса ост-тен зюйд, грубо говоря, – чуть южнее востока.
Штурвал связан с рулём штуртросами, механической тягой, поэтому все удары волн о перо руля передаются на него. Волны пытаются вырвать из рук рукоятки, поставить траулер бортом к волне, чтобы она утопила ползущую по океану грязную, ржавую, плюющуюся солярным дымом, козявку.
Через пятнадцать минут капитан обращается ко мне:
– Молодец, Брынцев, так и держи.
Для меня привычна занимательная игра с океаном, выигрыш в которой – жизнь.
Капитан спускается в каюту, второй штурман остаётся в рубке, хотя его вахта закончилась.
– Не определялись, Сергей Павлович?
– Да где ж тут определишься, ни черта не видно.
– А по радиомаякам?
– Пытался, но сосчитать сигналы невозможно, атмосферное электричество разыгралось, глушит.
– Ну и где мы сейчас?
– Несёт к Скандинавии.
– В Северное море ещё не вошли?
– Наверное, нет, Шетланды ещё не прошли, мы где-то севернее находимся, между ними и Гебридами.
– А что выходит по счислению?
– Ты же должен понимать, что ни точного курса, ни скорости мы не знаем. Так что пока – сплошной туман.
По более сильным толчкам волн в корму я понял, что океан свирепеет.
Несколько раз Палыч высовывался с анемометром на крыло рубки и каждый раз я спрашивал его – сколько? И вот, после очередного измерения, он объявляет:
– Тридцать два метра! Поздравляю, штурманёнок, мы официально находимся в зоне урагана. Это впервые за весь рейс!
Что хорошего? За все четыре года практик я ни разу не попадал в такую передрягу. Ну и что, что ураган? Даже очень любопытно!
Картушка всё чаще крутилась у цифры девяносто градусов – чистый ост, о чём я и доложил второму.
– Я вижу, Сашок, мало того, что нас несёт на Скандинавию, нас ещё и втягивает в воронку урагана.
В яблочко! Если мы так и будем продолжать, то скоро повернём на чистый норд, а там и на скалы Гебрид.
А вот насчёт яблока, я подумал, интересно. Про яблоко я читал в книжках, там стихает ветер, светит солнце. И мало кому удавалось выйти из яблока живым.
Сергей Павлович подошёл к переговорному устройству, вынул свисток-заглушку, дунул в трубку. Услышал ответ.
– Николай Егорович, вам бы надо подняться в рубку.
Второй не любил, чтобы вопросы решало начальство. Он перерос свою нынешнюю должность, но сейчас дрогнул – ответственность слишком высока.
