– Вот он, Василий Артёмьевич, явился – не запылился… – Рядом с Геннадием стоял худощавый, среднего роста старик в простецкой синтетической куртке на пуговицах, давно, впрочем, знакомый Виктору, Василий Артемьевич Рябовол, звеньевой, главный начальник в этой команде.
– На работу надо приходить вовремя, – ворчливо, но не резко изрёк звеньевой. Он, конечно, узнал Виктора, но вида не подал.
– Василь Артёмыч, вы не сердитесь на парня, исправится. Если что, на поруки возьмём… – дурачился явно Геннадий.
Да, Геннадий умеет разрядить обстановку, и вот уже Рябовол криво улыбается своей изуродованной щекой.
– Витек, идём со мной, – Геннадий кладёт руку на плечо Виктора. – Я тебе курточку подобрал, а пиджачок сними. Штаны дома найдутся поплоше? Поищи, пригодятся…
В вагончике Николай Иванович и Жека, уже переодетые в рабочее, без злобы, нехотя, переругиваются между собой, на Виктора не обращают внимание. Даже на его «здравствуйте» Жека вообще не отвечает, а Николай Иванович бурчит что-то среднее между «привет» и «пошёл ты…» и продолжает рыться в сумке с инструментом.
– Это они после вчерашнего ещё не отошли. На крыше, на ветерке, будут в порядке. Вот, бери обнову…
Ну и куртка! Колом стоит от налипших лепёшек битума. И шапка-чулок, завязанный узлом на макушке.
– Теперь ты хорош! – отстранившись, Геннадий словно любуется на Виктора в куртке, рукава которой явно коротки для рук. – Брюки потом сменишь, и ботинки найди себе типа «ГД», чтобы на ногу не заплеснуло горячим. Понял?
Ещё бы не понять. На крыше ветерок куда заметнее, чем во дворе, так и продувает, зато и вид замечательный, к югу серо-синим массивом море. Оно в дымке, с едва различимой линией горизонта. Направо – коробки многоэтажек, слева и сзади – зелень садов старого города, дымящие трубы заводов. И крыши, крыши… Виктора с детства тянуло посмотреть с крыши на город, но всегда пугала высота. Боится высоты и до сих пор, но матери ничего не сказал, когда его на работу устраивала. А сейчас перед ним море крыш. Вспомнились стихи из какого-то старого журнала, случайно попавшего на глаза:
… Геометрия крыш – бесконечные гребни и скаты,
А подальше взглянуть – словно ход океанских валов,
Допотопные спины глухих бастионов тридцатых,
Триумфальная готика пятидесятых годов…
Всё правильно, разве что про плоские или чуть покатые крыши хрущёвок ничего не сказано.
– Хорошо! – вырывается у Виктора. Этот вид города сверху, солнечное начало дня и девушка с её светлой улыбкой, и ощущение самого себя в этом прекрасном мире – то счастье, каким ему сразу хочется поделиться с Геннадием.
Геннадий тоже смотрит на крыши, на море, на восклицание Виктора не реагирует. Глаза Геннадия чуть прищурены, словно он хочет рассмотреть там только ему известное.
– А я сегодня такую девушку в трамвае встретил! – восторженно, с нажимом на «такую», говорит Виктор. – Такую? Ну? – Геннадий не оборачивается к Виктору, только желваки на скулах у него появились и пропали. «С чего бы это?» – недоумевает Виктор.
– Ладно, Витек, начнём работать. О девушках потом, если охота будет, поговорим, – и, обернувшись, Геннадий смотрит куда-то мимо Виктора.
– Да если бы ты её увидел… – начинает Виктор, но уже Рябовол машет рукой, надо идти. И день словно сразу тускнеет, ветер становится пронзительней. Началось – таскать ведра с горячим битумом от подъёмника, переливать в бачок – битум брызжет на ботинки, на брюки, в перерыве убирать нападавшие листья, разгонять воду, собравшуюся в углублениях, подавать рулоны рубероида и опять таскать ведра с жидким горячим расплавом. Рябовол, прихрамывая, снуёт по крыше, всё видит, ко всему подключается, Николай Иванович без видимого усилия снимает с крюка подъёмника полные ведра, внизу Жека и Пахом, подменяя друг друга, наливают вёдра, бегом подносят к подъёмнику. Тяжеловато, конечно, но темп работы увлекает Виктора, он уже не обращает внимания на заляпанные туфли и брюки в брызгах битума. Ясно, что ни на прогулку, ни на танцы в такой одежде не пойдёшь. Впрочем, Виктор так и не научился танцевать как следует. Так, потоптаться, конечно, может. А если эта девушка любит танцы? Правда, он пока не знает даже, как её зовут. Да и вообще ничего о ней не знает…
* * *
Василию Рябоволу было лет шесть, когда на пустыре, в заросшей травой яме, может быть ещё воронке от бомбы, нашли мину. Заржавленная снаружи, с погнутыми хвостовыми крылышками, она казалась совсем мирной, но когда Колька Штыменко на правах старшего – ему тогда было лет десять – начал стучать по ней, мина рванула. Кольке оторвало руку и пробило грудь, и он умер на месте, а Василию осколок раздробил голень правой ноги. Другой осколок, поменьше, располосовал щеку. От смерти спас Василия камень, за каким Колька возился с этой страшной игрушкой. Кость ноги срослась, сделав ногу короче и вывернутой внутрь, а шрам на щеке стянул кожу и приподнял угол рта, словно Васька Рябовол чему-то ухмылялся. В общем, отделался Васька легко, а многих ребят в те годы поубивало разбросанными где попало боеприпасами всех видов. А теперь Василию Рябоволу вот-вот шестьдесят, из них сорок с лишком на работе. И как бы ни была трудна работа, самым тяжким было для Василия, когда не мог он работать из-за болезни. Не часто, но простужался, грипповал, а голова побаливала постоянно, от контузии взрывом в детстве. Иногда боль как фон, и к тому Василий привык, а иногда – хоть плачь. Тогда – пару-другую глотков домашнего вина. Легчает. А может, только кажется. Нет, наверное, легчает, сосуды, говорят, расширяются. Потому бутылочку с собой на работу берёт. Знает об этом бригада, конечно, а что делать…
– Геннадий, я в контору. Николаю передай, и сам посматривай.
– Василь Артёмыч, всё будет в ажуре. Иди, делай свои дела руководящие…
Смеётся в глаза, стервец, а что ему скажешь? Этот Геннадий – птица перелётная, да ещё и морская, как он сам себя называет. Из моряков. Чем-то проштрафился, пережидает время. С семьёй у него что-то не заладилось. На работу часто приходит прямо с гулек. По бабам шастает, факт. Он, Василий, и сам по молодости этому занятию немало сил и времени отдал. Да-а… А как женился на Лене, как отрезал. Ша! Хотя один случай был. Был, как говорится, грех. На своей работе, на стройке, Лена подорвалась, Василий тогда ещё не старый был, жалел её и маялся.
– Сходи, Вася, к друзьям, проветрись. Не сиди тут, как в воду опущенный. Пивка попей. Сашку с собой не бери, – Лена улыбалась, глядя на отчего-то смутившегося Василия. В одну из суббот он так и сделал. Прошёлся по центру, остановился у новой пивной, разглядывая яркую рекламу и этикетки на бутылках. Оглянувшись, увидел Людку, ту самую Людку, с какой в давние времена познакомился на танцплощадке в парке. Тогда крутая «шестимесячная» завивка светлых от перекиси волос, серые глаза навыкат и презрительная улыбка полных ярких губ сразили Василия, что называется, наповал. В зажигательном танце «Рио-Рита» высокая грудь Людки ритмично толкала Василия, и это решило дело. Людку не смутила рваная щека Василия, и она не отказалась от стакана «Волжского» в рюмочной. Людка жила у тётки в коммуналке, Василий – в общаге, но была благодатная южная осень; на склонах, спускающихся к морю, по балкам, заросшим кустарником, имелось много уютных уголков. У них был свой, куда его Людка привела в первый же вечер. Ложбинка, с трёх сторон окружённая плотным кустарником. Что ещё надо!
Встречался Василий с Людкой по выходным, в рабочие дни Людка предложила не встречаться, потому что, как пояснила, допоздна работала в какой-то столовой посудницей. Да и Василий, намахавшись на стройке, предпочитал рано завалиться спать. «А не жениться ли мне на ней?» – думал иногда Василий после очередной «кустотерапии». Людку он находил красивой, но ещё больше был в восторге от того, как она стонала и дрожала в его объятиях. «Были у неё, конечно, парни до меня, это факт, ну и что? И я не святой…»
– Смотри, Васька, как бы тебя лупоглазая Людка не «наградила».
Семён, крупный спокойный парень, с каким Василий делил комнату в общежитии, сказал это, когда прошло недели две с тех пор, как Василий познакомился с Людкой.
– Чего это? – возмутился Василий.
– А того. У неё таких, как ты, хватает.
«Врёшь!» – хотел крикнуть Василий, но Семён смотрел на него спокойно, не злорадствуя.
– Ты, Вася, приди к концу танцев в среду, например. Сам увидишь.
И в среду Василий увидел: Людку, по-хозяйски облапив, уводил с площадки «сундук», старшина-сверхсрочник. И шли они туда, в тот куток… Захотелось застать их врасплох, дать по роже коренастому ухажёру, а Людку…
Людку он потом изредка встречал в городе, а на танцы ходить перестал. Людка при встрече смотрела на него, нагло улыбаясь, презрительно кривя губы. Он кивал ей с безразличным видом. Были потом у Василия другие женщины. Одних помнил, о других забывал после какой-нибудь пьянки и объятий в чужой постели, в чужой хате. Какая-то «наградила» его, и Василий лечился по рецептам друзей, к врачам не ходил, боясь огласки – на работе был в передовиках, портрет висел на Доске почёта, комсомолец. От того, наверное, не было детей у тех женщин, с которыми жил Василий по полгода и более. Надоедало – забирал нехитрые пожитки, уходил. Так было, пока не встретил Лену.
