Кожу мы сожгли зелёнкой так, что болезнь реально прошла, но вот зелень… Доктор осмотрел меня и на английском языке сказал, что только русский может так рваться домой. Посмеялся, взглянув в наши «добрые» глаза, которые «убьют», если он нам не даст справку на самолёт, и подписал бумагу.
В аэропорту соотечественники брезгливо отворачивали свои загорелые морды от моей зелёной, а работники аэропорта десять раз спрашивали, не та ли я мадам с чиккенпоксом, и просили показать справку, что мне можно лететь. В общем, не могу, чтобы хоть как-то не зазвездеть!..
Ну, как тебе мои сказки, Ломо? Наврала как надо?
Ну так… Пойдёт. Давай теперь спать.
…Ты спишь, а я пишу про тебя, Ломо.
Счастливая ночь.
Он никогда не ночевал у меня. А сегодня задержался и даже как будто пошутил, что останется ночевать. Я не поверила, но потом увидела брюки на полке, практически под потолком, рубашку на полу и любовника, покомфортнее укладывающегося на моём диване.
– А я это… не люблю, когда меня люди видят по утрам в натуральном виде. Даже любимые… – тихо проворчала я, но в ответ услышала лишь спокойный, набирающий высоту храп. Я сидела на пуфике в красивой дизайнерской квартире-студии, которую я сняла для свиданий с ним, видела через тонкие струйки шатра-балдахина спящего мужчину и ловила себя на мысли, что никогда не знала, как он спит, как он храпит, что я вообще его не знаю в быту. Это была новая мысль и новые ощущения. Как будто мы вместе, и теперь так будет всегда. Сегодня он поразил меня странным вопросом: «А я тебя устраиваю в сексе?»
Всё бы ничего. Если бы не прошло пять лет с момента нашей первой встречи. И что, все пять лет его это не интересовало? Или забывал спросить? Или он меня забыл? Последнее было бы больнее всего, потому что сейчас я встречалась с ним редко, поскольку жила очень далеко, за тысячи километров. Но я-то его помнила! Каждую минуту, проведённую с ним, каждое слово, сказанное мне.
Я задумалась и спокойно ответила: «Устраиваешь, иначе бы я не летала, как дура». В голосе послышалось лёгкое разочарование и обида на себя.
Он спал. А я пыталась пристроиться с диктофоном к его лицу. Потом передумала. Стало как-то предательски жалко. Человек, может, просто устал. А я тут со шпионскими штучками. Долго не могла найти себе место на диване, он лёг поперёк. Мне вообще нравится спать за спиной, я чувствую себя тогда защищённо, надёжно. Такое ощущение, что я маленькая гусеничка, которую возят на спине. Это тоже, видимо, что-то вроде своей религии.
К спинке продралась, притаилась, лежу, испытывая неземное блаженство. Вдруг меня отбрасывает лёгкая волна пружинистого воздуха. Кто-то… пукнул, и это не я. Мне смешно и уже не до сна. Он такой милый. Живой. Настоящий!.. И даже… храпит. До утра я просидела на пуфике, разглядывая мерцающие звёзды в окне. Там стояла одна из самых счастливых ночей в моей жизни…
Ломо встал, сказал мне, как обычно, «паши!» и ушёл. А я продолжаю писать про него и нашу историю. Навру, конечно, опять что-нибудь, но это же бредотворчество, а значит, имею право.
Он любил смотреть на часы, Она любила убивать время. Он любил спать по ночам, Она любила разглядывать сны. Он любил смотреть прямо. Она любила закрывать глаза. Он любил искать дорогу к цели, Она любила искать смысл в ней. Он любил танцевать под музыку, Она любила плакать под тишину. Он любил плавать в реке, Она любила плыть по течению. Он любил пить чай, Она любила бить кружки. Он любил идти вперёд, Она любила гулять по крышам. Он любил читать умные книги, Она любила писать глупые вещи. Он любил строить крышу, Она любила раскрашивать стены. У них была одна общая любовь: Она любила его, Он любил себя.
Прошло пять лет с тех пор, как я «сошла с ума» и была этому рада. Я творила: писала, рисовала, изобретала, и жизнь во мне бурлила радужными красками. Я была влюблена. Он был стар и несвободен, и мне откровенно это нравилось. Я не хотела семью и в то же время грешным делом подумывала, что стану его последней любовью. И вообще, он был такой «ботаник», неискушённый в любви, чистый, светлый, как солнечный зайчик на стене. Мне нравилось, что он именно такой.
Я доверяла ему безраздельно, а он хотел знать обо мне всё. Ему нравилось шутить, что он любит поковыряться в моей душе, любит подсматривать за чужой жизнью. Мне всё это казалось милым, я с радостью предоставляла ему свою ранее никому особо не нужную душу. Я красива, умна, сексуальна, испорченна до мозга костей. Он – «ботаник», и этим всё сказано. Есть, правда, один нюанс: он – богатый «ботан», что ещё более привлекательно.
Сначала мы жили в одном городе, смотрели на одно небо, и одна и та же погода стояла в наших разных дворах. Он жил в самом сердце города, в элитном доме, я – на окраине, в съёмной страшной комнатке с соседкой за стенкой в придачу. Иногда мы с подружкой раскручивали этого «буржуя» на поездки в другие страны, к морю, и на прочие дорогие развлечения. Я никогда не копила «его» деньги, потому что не думала куда-то сбегать или прятать на чёрный день, чтобы купить себе приличную квартиру. Хотя, конечно, могла. Но я его любила, и мне казалось, что он меня тоже любит. Поэтому, когда его не было рядом, я не скучала, а тратила с подружками его «заныканные» от семьи «деньжищи».
Он был разный. Со мной и без меня. Его существовало как бы три в одном. Не смейтесь, это действительно было так! Одного звали Николай Петров (в жизни), другого – Водолей (это уже чисто для меня); и он же, третий, был продюсером-тираном Ломо.
Недавно мы с ним встретились в стране, которую оба очень любим. Естественно, что мы об этом с ним договорились заранее. Было прикольно наблюдать, как они с женой ходят на море и с моря. Надо быть осторожнее, его жена уже, кажется, начинает примечать наши с подружкой наглые попы, лежащие на их пляже. Утром он обычно приходит ко мне в отель.
Этим утром я хотела ему «что-то» сказать, но не смогла. Зато написала письмо. Вот оно: «Не скрою, мне много раз говорили: „Я тебя люблю“. Я всегда, слушая это признание, стеснялась за произносивших его людей. Как можно сказать такое настолько легко? Это же так стыдно и опасно! Как будто признаться в своей слабости, в чём-то очень личном. Или как снять с себя всё оружие и сказать: „Делай со мной что хочешь! Я вся твоя!“ Да, я люблю, но я не вся твоя. Я твоя лишь до тех пор, пока буду видеть ответный резонанс в твоих глазах. Это совсем не означает, что так будет всегда и что я сложила своё оружие. Я люблю тебя, Водолей, Ломо и Николай Петров. Водолей может мочить трусы, типа был в бассейне, может бегать в другом направлении вместо стадиона, может пить со мной отстойный кофе в страшной сауне в семь часов утра. Ломо – стеснительный, обидчивый и настойчивый, как танк, если ему очень хочется что-то рассказать или получить свой кусок тепла и внимания. Может психовать, скуривать по полпачки сигарет за раз на спор, шариться у меня по комнате, рассматривая то, чем я живу. Он же разбрасывает свои вещи по моим временным „хибарам“. А Николай Петров – уверенный в себе, пафосный, аккуратный, правильный, стабильный, спокойный, уравновешенный семьянин. Я, конечно, люблю больше Водолея, который живёт в тебе, но мы же не шизофреники. То есть я частично люблю и вторую часть тебя – Николая Петрова. Кто ты? Наверное, всё вместе, как чёрное и белое. В общем, я, кажется, люблю всех. Это я и хотела сказать в то утро, когда увидела твоё просунувшееся в мою отельную дверь долгожданное ухо.
Это была всего лишь эмоция, искра, но она была настоящей. И я её помню. Как жаль, что я так никогда и не смогу сказать это живьём, вслух, как все говорят. Наверно, потому, что слово это – действительно табу, и тут, наверно, я и буду отличаться от всех людей, живущих в этом мире.
Натали».
Утро…
Ломо сегодня возбуждённый и радостный. Принёс «медведей». Кажется, он проникся ими не по-детски. Мне радостно за ним наблюдать: как он их трогает, показывает мне. Они стеклянные, вернее, из горного хрусталя, сверкают на солнышке разными огоньками. Он говорит, что они типа греют друг друга. Что это типа он и я. Мне смешно видеть его таким сентиментальным, это так на него не похоже. Я привезла книжку, которую написала за время своего отсутствия в этом городе, он читает её, волнуется и много курит.
Пока он читает и занят, я набираю текст на компе своей подружке. Почему-то буквы сами пишутся… Как будто душа говорит: «Бойся того, кто милый, кто добрый, кто тобой любимый. Однажды он удавит тебя нежно…»
Что же мне делать с этой любовью?
Она же сожрёт меня.
Он такой смешной сидел в последнюю встречу… Курил, и пепел летел на его штаны. Он не видел этого и продолжал говорить о моей книге.
Запоем! С отчаянием! Как будто он – автор! Как будто моя книга – его ребёнок!
А я смотрела на него и пыталась поймать рукой эти пепелинки. Но они таяли от моих рук, просачиваясь сквозь мои пальцы, и мне казалось, что это самое главное дело всей моей жизни – поймать пепелинки от его сигареты в тот момент, когда он говорит о моём творении.
